Игра с тенью. Дуэль Тениша. Глава 55 aka Семейная инцест игра

Глава 55. Новый год. Salut

Подходил к концу День Середины Зимы, наступил канун двоелуния, а значит, скоро начнётся отсчёт нового года, смена даты станет пиком зимних праздников, но уже утром город проснётся в обычных будничных заботах.

В прошлом году он был слишком далеко отсюда и не принимал участия в гуляньях и домашних посиделках, всегда особо уютных в это время года; но теперь Ним щедро одаривал его всеми атрибутами праздника: повсюду горели фонари, цветные огоньки за стёклами окон подманивали удачу на весь будущий год, а витрины горели золотой мишурой, что, как известно, любо духу-скопидому, который непременно принесёт с собой достаток.

У уличных жаровен маленькие толпы: здесь смех, болтовня, греют руки, подсчитывают траты, тут же оазисы лотков с ореховыми мастиками и пирожками, разносчики вина в этот день и вечер торгуют на год вперёд, краснощёкие мальчишки бегают с гиканьем, машут игрушечными обновками: саблями, деревянными мечами, клеят пиратские усы и берут на абордаж тихие стайки девочек, голубинно перетаптывающихся под своими фонариками — девочки-горлицы, мальчишки-сизари — всё те же старые игры... "Кто погасит мой фонарь?"

На багряных полотнищах балаганчиков — еловые и сосновые гирлянды, горят плошки рампы, слышится визгливый голос примы. Там толпы побольше. Ну конечно же, дают "Провинциалку". Недолго Гробуну творить свои козни, скоро явится великолепный Лусперату и наведёт порядок: сиротку Плою наконец отпустят к заждавшемуся жениху и даже вернут украденное приданое и зрители снова и снова будут смеяться над ужимками поверженного в горе и нищету злодея и радоваться счастью красавчика Андра.

Редкие хлопья снега медленно кружатся в воздухе, добавляя в общее веселье уютную камерность, приглушая и вой дудок и бой барабанов своей неприметной тишиной.

Уже отданы последние визиты родным, уже отклонены радушные приглашения и сказаны добрые пожелания.

Счастье — счастливым. А он сегодня хочет побыть один.

Ещё днём, едва войдя в редакцию «Болтуна», он столкнулся с возмущённым Нуаре:

— Просто безобразие! С этим надо что-то делать!

— Что случилось? — спросил он, скидывая плащ и придвигаясь поближе к крохотной печурке, на которой бессменно грел помятые бока медный чайник.

— У нового салангайского посланника в Инштадте, как бишь его? —  Нуаре сунул нас в письмо, — графа Феничи — родился сын и наследник. И когда нас об этом извещают? Три месяца спустя! Мало того, что присылают ерунду, так ещё и трёхмесячной давности! Ну хотя бы на месяц раньше! Кому сейчас это интересно, на праздниках-то? Вот пожар в общественной бане на Куркульке — это новость! Погляди, а? — Нуаре схватил со стола листок — А? Каково? На первую полосу!

На картинке полуголые дамы с пышными формами метались в пламени, прикрываясь облегающими простынями. "Святые девы избегают бесчестия". Гравюрка известная, никто не обвинит "Болтуна" в оскорблении общественной нравственности.

— А матрица?

— Есть, у папы Нуаре всё есть, уже в наборе. Красота! — воззрился он на толстух.

Леазен хлебнул горячего чаю и поинтересовался:

— Что будем делать с новостью о Феничи?

— А, — махнул рукой Нуаре, — пустим в следующий номер. На третью полосу. Кому есть дело до каких-то там младенцев? Вот если бы раньше...

— Угу.

Интересно, какие у него глаза? Золотые? Будем надеяться, что древняя кровь взяла своё.

Нуаре что-то говорил, кажется, опять о Салангае.

— …провёл грандиозную ревизию и пошёл на крайне непопулярные меры: снизил дворцовые расходы на три с половиной процента! Страшный кризис! Варрава рискует вызвать недовольство своих вельмож. Он в отчаяньи, но сделать ничего не может. Премьер убедил его. Налоги и подати, конечно, тоже подняли — на четверть, но всё равно денег не хватает. Они срочно распродают корабли, даже те, что на стапелях, а что не могут продать — замораживают, дешевле дать сгнить, чем достраивать. Словом, ждём заговор в Салангае. Дворцовый переворот. Публике это нравится. Хочешь поехать?

— Какой заговор, Нуаре? Против кого?

— Против короля. Три с половиной процента, я бы протестовал!

— Тебе в прошлом месяце подняли аренду на двадцать, что-то ты смолчал. Да и король там ничего не решает и все это знают.

Нуаре подумал.

— Ну тогда революция. Налоги-то подняли. Простой люд голодает, ремесленники разоряются, торговцы тоже недовольны. Голодные бунты, возмущённые толпы, грабежи, погромы... Тоже неплохо.

— Революция подразумевает смену власти на другую власть, а в Салангае нет силы кроме храмовников. А у храмовников больше нет денег. Вот и всё.

Нуаре нахмурился. Расставаться с завлекательной идеей революции и может быть даже последующей гражданской войны ему не хотелось.

— Жаль. Мы могли бы сделать серию репортажей с места событий. «Народ Салангая выбирает Прогресс! » — здорово, да? «Ретрограды в истерике! Король Варрава загнан в угол! » или вот: «Храмовники перед выбором: Единый бог или Анархия! ». Как? Я бы и рекламы под это дело набрал. У торговцев сахаром. Знаешь, тот толстяк-бакалейщик…

***

После часа, проведённого в натопленной каморке Нуаре, пройтись по свежему воздуху было одно удовольствие.

"У женщин ведь есть какие-то особые способности, да? Они могут это чувствовать буквально в момент зачатия!" Не знаю, милый Лодольфино. Может и мужчины тоже это чувствуют — иногда.

Белый мрамор террасы, яркие краски рассвета, тонкие смуглые пальцы, впившиеся в его плечи, золотые глаза, полные солнца, то ли смех, то ли всхлип... Солнце было нашим третьим...

Он поёжился. Холодный ветерок пробрался под плащ.

Ещё утром он хотел зайти в аптеку за мятными лепёшками — который день побаливала голова, а тут на углу как раз «Прогрессивный эликсир», ранее незатейливая «Панацея», старого Мохи Финглера. А вот и зелёная бутылка — вывеска.

Звякнул колокольчик. Он спустился на четыре ступеньки, к терпким запахам, к стеллажам вдоль стен, к глубоким шкафам, всегда тщательно запираемым на ключ, к тёмному дереву прилавка, отполированному поколениями посетителей.

Аптекарь обслуживал покупателя, Тениш встал рядом, разглядывая коробочки и склянки, весы с маленькими чашечками — кукольный мир лекарств и ядов.

— Лучшее средство, потрясающий эффект! В состав пилюль входит уникальный папоротник Тенье, коий произрастает всего на одном только острове в южных морях. Нам его везут прямиком оттуда, с юга, — аптекарь махнул куда-то в сторону, противоположную Сарабе. — Отличное слабительное. Берите, не пожалеете.

Пожилой коротышка задумчиво вертел в руках коробочку с пилюлями.

— Я привык к облаткам из александрийского листа, а тут пилюли. Папоротник... Не знаю. Дороже — не значит лучше.

— Ну так я вам скажу. У этих замечательных пилюль есть ещё одно свойство, — Моха нарочито огляделся и продолжил интимно-доверительно, — я вам как лучшему клиенту скажу. Тенье оказывает не только послабляющее действие. Понимаете? Наутро облегчение, а к вечеру… когда самое время… Ваша супруга останется очень вами довольна.

— Супруга? Да… на кой она мне?! Курица холодная!

— Ии… Понял. Чтобы у такого видного клиента отбою от дам не было? Уж меня не проведёте! Я знаю жизнь. Берите. Ей понравится. Молоденьким всегда это нравится. Потом ещё придёте и я таки сделаю вам скидку.

Коротышка расплатился и вышел, Тениш занял его место. Моха прищурился:

— Ну, вам-то, юноша, пилюли с папоротником Тенье не требуются. А знатная вещь скажу я вам, запомните. Будущее за ним.

Тениш усмехнулся. Ох уж эти приветы из прошлого!..

Снег кончился.

Собирались ранние зимние сумерки.

На пятачке Звезды (площадь Пяти Углов) горели костры, жонглёры играли огнями, по канату высоко над толпой шла девочка с шестом, иногда поводя ножкой в воздухе, дразня падением. Люди внизу ахали, выворачивали шеи…

Рядом оказался продавец благовоний, и от лотка потянуло сухим ароматом сандала и влажным — ириса.

Он стиснул зубы и прибавил шагу, стараясь не дышать. Идти домой. Почти бегом.

***

В спальне, уже забравшись в прогретую постель, он смотрел на медленно догорающие угли. Там рушились огненные замки, пламенели башни, стреляли красными искрами неведомо чьи фейерверки, призрачно-седым опадал пепел…

Руки зажили быстро. Как будто он и не сбил их в кровь, разбирая завал. Рылся в каменном крошеве, как собака, отшвыривал, оттаскивал крупные обломки, пока... Пока не упёрся в цельную глыбу. Скала просела в крипту и закрыла вход. Дальше был тупик.

Он упал там же и уснул внезапным сном полного бессилия. И сразу же (или показалось, что сразу?) вскинулся: чудился из-за камня то ли жалобный стон, то ли зовущий его голос...

Руки зажили. А седина осталась.

Кле-Кле, когда он вернулся, попыталась стереть этот пепел, словно не поверив... А может просто погладила. Он сказал ей тогда, уже зная, что надо говорить в таких случаях: "Ничего, главное, что живой".

И он очень старался быть живым. Весь год.

Но жизнь расползалась, как расползалось вечное матушкино вязанье с пропущенными петлями, стоило только взять его в руки. Куски, мешанина повисших ниток, ни смысла, ни узора...

Тогда он научился довольствоваться малым: этими самыми кусками. Он собирал крошечные осколки радости: запела птица, засмеялся ребёнок, сверкнул горячий взгляд прохожей.

Он учился существовать совсем просто, как заползшее в нору больное животное: слушать приятные звуки, ощущать приятный вкус, или вот как сейчас — смотреть на огонь. Полуспать. Смыкать веки, зная, что открыв, увидишь снова всё то же…

Возникшую в кресле фигуру он принял за начало сна. Смотрел, не удивляясь, только когда показалось — Дагне! — сердце ухнуло, зачастило, он поднялся, вглядываясь.

Но тут же понял: нет, не он. Общего у незнакомца с Дагне были только пропорции сухощавого длинного тела, чёткий профиль да манера смотреть — вроде бы вовне, но всё равно внутрь. Гость сидел, молчал, глядел в огонь, равнодушно предоставляя Тенишу разбираться в происходящем.

И Тениш попытался.

Дверь заперта, окно тоже, слуга спит в передней, каминная труба узка, да и что за нелепость — господин-то с иголочки — не мог он в трубу, там жар и сажа!

И всё же — вот...

Гость наконец повернулся к нему лицом.

И стало окончательно ясно, что это не Дагне.

Глаза слишком светлые. Лицо, хоть и похожее, но совсем другое. У Дагне не было такого чужого — даже во сне. Странная текучесть жестких черт. Внутренне ощущение бесконечно далёкого существа.

Он пролепетал в эти бесцветные глаза банальное: «Кто Вы? », уже прекрасно понимая, что ответ может быть только один, и этот ответ прозвучал:

— Я? Вам нужно название? Строитель… Нет. Искусник. Вы так называете.

— Не думал, что вы ещё остались, — он постарался, чтобы в голосе прозвучал вызов. — Мне казалось, мы уничтожили последнего.

— Кого вы уничтожили?

— Синьора Белого!

— Кто это?

— Искусник из Инфангаты.

Долгий немигающий взгляд, затем лёгкое касание внутри, как будто кто-то приоткрыл запертую дверцу, заглянул и отступил.

— А, это! Это не Искусник. Это не живое. Игрушка. Инструмент.

Что значит "игрушка"? Он растерялся.

— Не понимаю...

Гость хоть и выглядел отстранённо, но ответил терпеливо, явно стараясь быть понятным:

— Инструмент для трансмутации. Превращает материю в серебро. Ничего другого, только серебро. Безопасно.

— Безопасно?

Он вспомнил перистые острия, гул света, непреодолимую тягу втянуться, войти, отдать...

— Серебро безопасно, — ответил не-Дагне.

Тениш смотрел на него, пытаясь определить свои чувства. Он отвык от чувств и сейчас просто не понимал себя. Возмущение? Интерес? Безразличие?

Игрушка. Он называет это игрушкой.

— Вещь не разговаривает!

— Квази-личность встроена. Не только человек. Другое тоже.

Итак, всё было зря... Они не остановили Искусников, они  сломали их игрушку. За это Дагне заплатил жизнью.

— Вы отдали его храмовникам. Вы виноваты.

— Его забыли в горе. Длительное время. Те, кто пришли потом рыли, ковыряли — нашли. Люди. Строили симулякр Храма. А нашли трансмутатор.

Похоже, Искусника этот факт позабавил.

Кровь ударила в голову. Мысль о том, что можно смеяться над его горем, над смертью...

— Он убил! Он убивал, я знаю! Я...

Он готов был кинуться на Искусника, задушить его голыми руками, пусть и покалеченными, сил хватит!

Но тот говорил что-то.

Размеренно. Грустно. Непонятно.

— ... не виноват. Он не работает без импульса. Монахи желали серебра. Но нужен импульс. Энергия. Она есть везде, но в живом — концентрация. В одушевлённом — больше. Монахи давали ему импульс, но у людей не так как у нас. Вашей энергии хватает лишь на несколько мер серебра. Для нас мелочь, для вас — угибель.

— Гибель, — машинально поправил Тениш.

Так вот оно что... Теперь всё стало ясно. Толпы паломников. Исчезновение нищих. Пустынные улицы. Всё ушло в тонны серебра. Салангай жирел на крови своих людей. Серебро в обмен на жизнь. Он сожрал бы меня, если бы не Дагне, и выплюнул бы горсть серебра!

— Галенит...

— Удельный вес. Меньше энергии. Больше выход на единицу импульса.

Серебряный остров окончательно растаял в тумане. "Дымовая завеса", — сказал тогда Бертольди. "Они везут галенит, чтобы не везти пустые ящики. Галенита полно и в Салангае, вот и вот",   — он ткнул в карту, немилосердно исчёрканную старыми рудознатцами. — "А уж нагорье просто нашпиговано им. Оттуда и везти удобнее и ближе. Нет, настоящий источник серебра где-то в другом месте!" И они снова уткнулись в карту и Дагне что-то предлагал, а Бертольди отвергал...

Он не знал, что ещё спросить, что сказать. Никто не виноват. Муравьи нашли блюдце с вареньем. Другие муравьи боролись и победили.

Он откинулся на подушки. Устало закрывает глаза.

— Зачем вы пришли?

— Я? Это не я. Это ваш друг.

Молчание.

Можно я ещё помолчу?

Можно я не буду ничего понимать? Ничего спрашивать.

Если это бред и обман, можно я приму его за правду?

Пусть я смогу надеяться ещё секунду. Две. Три.

Ведь могло быть, что где-то в тех краях, на перепутье дорог Искусников, там, в каких-то неведомых тоннелях с белым светом, там, где всё возможно, он встретился...

Дагне садится на краешек кровати.

— Это я.

Ирис. Сухой песок.

Этого не может быть. Но вот твоя рука — свободная, без перстня. Твоё лицо. Шея. Там вздрагивает пульс на границе света и тени. Частит...

Тениш протягивает руку, ожидая пройти сквозь прекрасную пустоту. Сколько раз так бывало...

Но пальцы упираются в твердь под антрацитовым клоке. Дагне. Незыблем как скала.

Без воли, вихрем захватило, сплело, притиснуло друг другу, так что и зазора не найти и даже не поцелуешься — потому что грудь к груди, висок к виску — не оторвать, не разделить.

Дагне шепчет сбивчиво, быстро, сквозь невозможную тесноту:

— Я не призрак. Я был… там. А Он просто помог. Пожалел. Наверное. Уж очень сильно я орал. Он сказал: "Хорошо, войди, будь собой, будь частью меня. Часть иногда больше целого".

Он должен успокоить, развеять страх.

Я поверю тебе, даже если ты придёшь из ада.

Но ада не было.

— Там пусто. У меня было пусто. Там живёшь тем, что в душе отпечаталось. А у меня...

А у меня всей жизни было — одна секунда...

Одна секунда —  твоё лицо. В белом свете, в чёрной тени. Твои глаза. Там радость, потом страх, боль... Целый мир. Такой хрупкий, такой уязвимый. Такой упрямый. Стойкий. Несмотря ни на что — выживший. Мальчик теней. Я помнил тебя во тьме, там где вода черна и от боли хочется испить её. Но разве я мог? Разве я мог потерять тебя...

Медленно… как будто поднося к губам чашу — с ядом?

С сомой?

С водой Леты? Ледяной…

С зельем надежды — сейчас — на что?

Осторожно, ещё не касаясь,

чтобы сперва ощутить

тепло, близкую влагу губ…

Такое долгое не-касание.

И только потом

приникнуть.

И только потом — пить. От океана вечности.

Пить.

Пить.

До самозабвения. До потери себя, до обретения — нас.

Это оно — настоящее… и будущее…

Я хочу, чтобы вспыхнуло наше солнце, я хочу увидеть новый мир. В свете этого солнца. Как обещано.

Он чуть мотнул головой, отгоняя яростный туман, уже кружащий голову. Ещё чуть-чуть… Влиться в тебя, вплавиться. Вторгнуться в эту плоть. Такую желанную и такую жадную, живую, с током и биением крови, с жаром, со стоном, рождающимся в глубине, там, где с телом соединяется душа.

Мне мало! Поцелуи, объятья — мало! Ещё ближе, душа моя. Я вижу как горит твоё сердце. Уже не касание — соединение.

Слиться, срастись шрамами и ранами, зажившими не розно, а враз, прорасти, перемешать кровь в единую.

Пусть будет всё иначе. Пусть будет новый свет — для нас.

И солнце вспыхнуло

В тёмном квадрате окна вдруг расцвели и рассыпались огненные искры фейерверка и растаяли в розово-голубом мареве — над Нимом взошли луны.

Начался новый год.

==============================   

Примечание к Новый Год. Salut

пунктуация авторская

< предыдущая глава