Гольмий

Оле Куриленко в знак символа бескрайнего уважения к уровню игры разума

Расхмарилось по над Доном, отудобя ивняк сбочь кручь, сбились коноводы в стайцу немало и кликнули атаманом Михаила Зарю, вечерявшего мамалыгой у отроковицы Степаниды, случившейся с епископальным надысь. Крепка Степанидушка, как бочонок какой или густопсовое сусло, рвущее через седло. Округла и стройна, росту невелика, всего - то полфунта, а глянешь под юбки сборчатые и узорчатые повапленностью да возвидишь разноцветные трусы из мира очень большого спорта, так ажно дых заходится, будто перднул вот кто, а ты дыши миазмами и ходи бегом на ту сторону стадиона, где мерцает зелененьким таблоид с ненашинским словом  " Эксайт ". Это - выход. Что не есть вход, как верно отметил Юнг, тоже ведь Карл.

- К такой - то матери всех Карлов, - рискнул Заря дублетом, оттаскивая перепившегося помещика Ноздрева на скрыню. На скрыне тогда неспокойно было. Смеркалось.

- Тебе чего ?

Прямо посреди скрыни сидел на заду незнаемый человек, вот он - то и нарушил стройность повествования, любой же знает, что сразу после сумерек идет прямо посреди, а тута : вопрошение. Наморщил чело Михаил Заря и потянулся за ножиком булатным, за поясом сидевшим тихо. Рванул и вытащил из ножен. Ан заместо ножа - сиреневый тойз леди Бонни Роттен в руке его мужественной и очутись ! Зашатался атаман, побелел. Кудеса и волшебство налицо, ежели у ладони лицо имеется. Воззрился Заря в черточки по ладони, вспомнил слово странное  " херомундия ", а также прошлый мундиале на Руси Святой, когда хорваты оскорбляли национальное самодостоинство команды молодости нашей, сцепил зубы и хрустнул языком. Откусил язык невзначай. Потому далее изъяснялся жестами.

- Ы, - мычал обезнемевший атаман, казал на пальцах, но неведомый человек лишь мотал головой, как лошадь, вверх и вниз. Наконец встал и сказал : - Говно ты, атаман Заря, фуфловый персонаж из советской книги по разоблачению православия и эксплуатации крепостничества царя Петры.

Сказал и плюнул под ноги Михаила. Хвастает. Мол, если грамотен ты, атаман, то сам вот убедись. Подскакивает атаман к незнаемому и смотрит на пиджак его. На коци лаковые. На котелок форсистый и халстук. Шкеры полосатые, папиросы  " Коти Дюнуа Дельбек ", портсигар - серебрушка. Прошибает Зарю, что не прост человек. А ну как шпион заморский ?

- Осока Бобритц ? - на пальцах же спрашивает - уточняет атаман, от греха пряча тойз сиреневый за спину. А за спиной атамана - Москва !

- Чо там такое, ребята ? - шумит Москва. - Никак тойз сиреневый ?

- Иэх ! - кричит Рязань в ответ столице. - Продали Россию !

Ощущает поддержку Заря Атлантом Атласа, забыв, что утопли все атланты, а атлас пошел на молескин, лавсан же пришел на смену нейлону развращающему юношество по науке, изобрели новое, вот лавсан и утратил актуальность. Как песня про зайцев. Обрадовался Заря и запел песню. Но вместо зайцев другие жесты получаются !

- Десятый наш десантный батальон, - выскакивают сами пальцы обеими пятернями и хохочет незнаемый человек. Спрыгивает со скрыни и свистит через рот. В дверь входит кудряш. Пушкин, надо думать.

- Дурак ты, Гоголь, - по - французски говорит кудряш, набивая трубку табаком, - сколько раз тебе говорили : не можешь бухать - не бухай.

Денис Давыдов поднял тяжелую голову и прислушался. Пушкин толкал Гоголя, в дверях маячил половой, хозяин заведения молча стоял в красном углу. " Сходили в кинематограф ", - подумал партизан и зевнул. Встал, похрустел суставами, налил пива на опохмел. Добавил и коньяку, и водки, и рому. Заглотал, как кашалот, закурил и сел на стол, отодвинув дребезгливые бутылки локтем.

- Помнится, - хрипло произнес Давыдов, - стояли мы раз под Изюмом, а наш поручик, из Дикой дивизии переведенный, все не мог произнести слова правильно, Узюмом кликал.

- Бывает, - отозвался Пушкин, бережно укладывая Гоголя на канапе. Прогнал трактирщика, пошептался с половым и сел за стол. Творческий вечер продолжался.