For a breath I tarry - 12

Мила предостерегла меня:

- От меня такого красочного рассказа не жди. Не способная.

- Как сможешь. Буду стараться понять и представить.

- Ну что там... Приятно было. Раздеваться, зная, что ты любуешься мной. Играла, давала тебе время все рассмотреть. Замечательно получилось. Да, поцелуй меня ожег: страшно захотелось быть с тобой. Было бы где уединиться и закрыться – сразу б! Сама бы потащила: пошли слияться! Потом внезапно горячая твоя рука накрыла мой лобок! Здорово сделал. А дальше не пошло. Тискал, мял – все отлично, но... А вот дома, когда обхватил меня, прижал, накрыл рукой и сказал: "У тебя же есть ***!" – тут прорвало. Я отказывалась, а ты лез, хватал, готов был – это подвело меня быстро. Верно, хотелось как-то иначе, вчера... что-то неполное было. Недоделанное. А когда ты лег на меня и он… струй твой зашел, поняла: будет иначе, лучше. Вчера его не хватало в моей, понимаешь? Пусто в пещерке вчера было. Вошел – да, наполнение наслаждением! Вот прямо заливание: вся наполнилась нежным, теплым током. А дальше ничего толком не помню. Было прекрасно, волшебно, так хорошо, что не сказать! Думаю, это потому что по-настоящему... слиял: твой симпатичный в моей, ты на мне, всего тела касаешься, целуешь, язычком во мне... Не знаю, что еще сказать тебе! Это у тебя слов куча. Сегодняшнее сладострастие несравнимо с прошлым. Другое все! Только приходить в себя начала, твое началось! Чувствую, понимаю тебя, хочу тебе все-все дать, как ты мне, вот чтобы ты понял мое чувство. Не знаю, как это сделать, просто желаю тебе, думаю тебе, посылаю тебе, себя открываю тебе. Мое тело твое целиком: входи, проникай, наполняй, кончай! Вся для тебя, в ней твой струй кончает, тебе отдаю себя, подставляю… звезду, хочу, чтобы она дала тебе блаженство. Обнимаешь, прижимаешь меня – тебе отдаю, чтобы наслаждался. Замер, сжал, я тебе помогаю, тоже замираю с тобой. Получилось?

- Не сомневайся, Мила. Все отлично вышло!

- Ну а дальше, как у тебя: блаженная нега, слабость от счастья. Вдвоем здорово такими засыпать. Вчера тоже хорошо, в твоих руках заснула. Но когда ты в таком же наслаждении рядом – это лучше! Действительно, вместе и в этом. Вот и все.

- Очень приятно и полезно.

- Что тебе полезно? Ты же все знаешь.

- Во-первых, твои ощущения не знаю, только догадываюсь. Во-вторых, даешь больше мне уверенности. Например, всего три раза слиял, но ты уже отметила, что ощущения со струем в звёздочке несравнимо приятнее, чем просто удовольствие от клиторка.

- Наслаждение полнее, а еще блаженство от того, что нежный и ласковый твой... во мне. Поток чего-то вправду идет от тебя. Когда он во мне, поток полнее. Мне в животе тепло становится. Хорошо в этот раз сделал. Я мало дала, опасалась, что чем-либо перебью тебе.

- Сколько дала – столько и дала. Но ты не бойся экспериментировать. Что тебе покажется подходящим усилить мне наслаждение, применяй. Буду подсказывать. Если не пробовать, как научишься.

- А в этот раз?

- Все было, как надо. Шептала слова, крепко обнимала, подавала бедра навстречу – все так! Переплела своим ножками мои – тоже отлично придумала.

- Знаешь, – призналась Мила, – я уже сейчас думаю, как бы еще с тобой встретится. Пиши, как куда поедешь, может, получится. Меня уже пугает это: а как же карьера, цели? Ты их постепенно отодвигаешь. Я твердая, могу и обрубить с плеча. Имей это в виду: не отвечаю, значит, не считаю нужным продолжать. Не обижайся. Значит, решила так. С тобой хорошо, но это еще не вся жизнь. Ведь у тебя семья, тебе это не столь важно. А мне меняет жизнь, – извинилась она.

Я не имел цели убеждать Милу в своем взгляде на жизнь, но такое ее отрицание всех радостей ради карьеры и успеха в чужих глазах было вызывающим и ошибочным. Попробовал весомо показать Миле, что ее путь опасен разочарованиями. Тяжелыми разочарованиями, потому что они придут в конце пути, когда обратно все отыграть уже не будет возможности.

- Давай, как говорят у тебя и у меня, оценим качественно. Представь, Мила, что у нас не было встречи. Живешь, как жила. Какая у тебя первая цель?

- Карьера. Добиться хорошей работы. Постоянной. Быть ценимой коллегами. Иметь знания и вес профессиональные.

- Отводишь на это лет десять, да. Меньше нереально.

- Да.

- Возьмем для круглого счета возраст тридцать пять лет, когда ты этого достигнешь. Далее что у тебя?

- Семья, дети. Раньше нельзя, сильно помешают и создадут новые трудности. Не так мне, как в карьере.

- Тебе всего двадцать шесть, и ты жалуешься на здоровье и депрессию. В тридцать пять не так уж будет бодр организм, и все это скажется. Где-то болячки, где-то усталость. Задора вот такого, как сейчас, у тебя убавится. Просто отмечаю. В тридцать пять приступаешь к созданию семьи. Положим, все удачно: настоящий мужчина, взаимная любовь. Сколько ты на детей отводишь?

- Двадцать лет. Ну пятнадцать обязательно. За это время я по карьере развиваюсь также.

- Ну вот, пятьдесят пять. Конечно, добьешься многого. Ты уже вовсю маститая. И дети выросли. Что дальше? Обычно говорят, пора заняться собой.

- Правильно. Пусть не вершины, но достигнуты серьезные высоты. Есть признание. Можно несколько расслабиться и заняться собой.

- Что это означает?

- То и означает. Муж, вероятно, разлюбит. Любовь проходит, знаешь: я реалистка. Цепляться за него не буду. Можно заново устроить личную жизнь. Друзья, общение, поездки.

- Отлично, Мила, – ответы точно соответствовали моим предположениям. – Но приехав с другом, как мы с тобой сейчас, ты в море не кинешься: ревматизьма там, хондрит артроза... да и простыть можно банально. Побродишь по бережку перипатетически, тем и удовлетворишься. Вы с другом слияетесь, конечно, но намного реже, чем сейчас. И без того огня, что сейчас. Ты не горишь, да и друг твой – если это не молодой плейбой – не способен зажигать, как мы. Лапать он тебя в трусы не полезет ни в парке, ни дома даже. Ему будет скучно это.

- Знаешь, поняла тебя. Вот высокое дерево, оно манит меня сейчас залезть, покачаться на ветке с ветром, поглядеть с высоты и провести полдня в безделии. Но я говорю: не сейчас! не время отвлекаться, надо направить силы на карьеру. А в пятьдесят пять время-то есть у меня, но я уже не полезу на дерево: ловкость не та, суставы. Лучше на лавочке под деревом пивка выпью. И совершенно одинаково, сидеть на ветке или на лавке под деревом. Дело не в дереве же. Главное, я успешная, довольна своим положением.

- Да! На дереве, Мила, уже никогда в жизни не покачаешься! И не полапают тебя в парке.

- А это так нужно? Жила нелапанная.

- Ну как тебе сказать... На дереве ты не побываешь. И в весеннем лазурно-синем Средиземном море не искупаешься. И не взойдешь на гору, и не дашь себя полапать в парке и спальне, и не послияешься страстно, улётно. Бесконечная череда не... не... не... И вот сидишь ты на своей лавочке под деревом, пивко потягиваешь, смотришь в синее небо и... понимаешь, что вспомнить нечего. Кабинет, коллеги, работа. Кабинет опостылел за десятки лет, коллеги – скучные дураки, работа монотонная, дети – у них своя жизнь, в которой ты лишь гость. Что ты есть?

- Что, только в воспоминаниях смысл?

- Воспоминания как наличие опыта, а не сами по себе для хвастовства и крутости. Тем более, предлагаемое мной не какой-то экстрим, а простые житейские радости, доступные каждому. Нужно только не отворачиваться пренебрежительно.

Мила долго молчала. Ответила:

- Видимо, ты прав. Не было бы тебя в моей жизни, значит, не было бы этого опыта и воспоминания блаженства. Грустно. Но ведь всего не охватишь, чем-то надо поступиться.

- Еще опыт – это умение понимать ситуацию или другого человека не только по фактам, но и соотнесением со своими прежними переживаниями. Теперь кто-то скажет тебе, что слияется, ты поймешь, о чем он. Порадуешься за него. А раньше что? Сморщила бы носик: фи, примитившина! Другой молодой скажет, как сказочно на ветке под ветерком качаться, ты опять: фи, примитивщина, обломится еще. В конце концов окажется, что все, кроме кабинета и работы примитивщина. Не потому, что ты такая глупая, просто ничего не знаешь. Очень односторонняя. Другим с тобой будет скучно: ей только фи да фи; да о работе бормочет.

- Видимо, прав. Это нужно обдумать глубже. Вернусь, тогда. С тобой ни до чего сейчас.

- У нас был мужик. Бывший военный. Матерщи-и-инник!

- Знаю таких. Самодовольный и глухой ко всему. Что другим его мат неприемлем, пофиг.

- Он уже умер. Земля ему пухом. Хороший был человек. Справедливый и умеющий брать на себя, если требуется.

- Конечно, – произнесла Мила, и в этом было согласие, что корить не следует.

- Не сказал бы, Мила, что ему пофиг. Во-первых, при женщинах не матерился никогда, сам не любил сквернословящих женщин. Считал это рабочим мужским языком. Во-вторых, делая нам выговор по одному забавному случаю, упрекнул: слияться с бабой – это гармония и поэзия, а вы трахаете их в бане! Где у вас чувство прекрасного!? Вот тебе и матерщинник. Ради этой фразы я о нем заговорил: как ее сказать, если не использовать наши слова? А отзываясь об одной девочке, которая развела шуры-муры и безоглядно впервые слиялась, выглядела счастливо ошалелой...

- Подозреваю, с тобой! – хихикнула Мила. – Я такая же. Ошалелая, крышу снесло.

- ... одобрительно сказал заглазно: слияйся, девочка, пока слияется; *** завянет – *** кто заглянет!

- Мне кажется, глупо. И пОшло.

- А мне – верно. Помни, мы приняли, что у тебя не было меня. И до тридцати пяти ты девочка, считай, осталась. Некогда, мужики все козлы, так?

- Пожалуй, так. Мечтаю, что иначе получится. Но реальность...

- Мужа нашла скромного, в слиянии спокойного: даешь – этого ему достаточно. Страсти не создал он в тебе. Он мог вообще не разбудить тебя, ты бы ему давала и скучала, морщась про себя: какие эти мужчины примитивные! Подвигал письку в письке – и довольный заснул. Это не выдумка, Мила: знавал я теток, которые при взрослых уже детях именно это говорили про секс с мужьями: дала ему сунуть письку в письку – он и успокоился. Ты хотела бы такой быть? В пятьдесят пять, положим, друг у тебя появился продвинутый, но вряд ли он тебя после климакса и целой жизни бревном сможет расшевелить. Хорошо, разбудит, расшевелит – но ведь не послияешься, Мила, с нынешним огоньком.

- Про таких теток: спасибо тебе невероятное! Благодарна тебе, не знаю, как выразить.

- Взаимно, Мила. Но я не о благодарности. В том возрасте уже не послияешься, и не выслияют тебя так, как сейчас. В чем же его слова пошлые? Он имел в виду не увядание твоей вагины физиологическое, а в целом: поникнет либидо, исчезнет эротичная игривость, ослабеет способность зажигать и придумывать. Да и просто целиком отдаваться слиянию.

- Можно же сказать иначе. Зачем именно с гениталиями связывать.

- Общо: всему свое время. Абсолютно точно, верно, цензурно. Но неостроумно и скучно, а значит, пролетает мимо ушей. Тем более, там речь как раз шла о слиянии буквально.

- У меня вызывает гадкое чувство смешение любовного и сортирного. Возвышенное любовное замарано этой вонью и грязью.

- Через гениталии – сортирные органы – происходит и зачатие, и рождение. Мы все замараны? Все вот здесь! – погладил я ее головку. – Смени коннотацию, все станет другим. Когда тебя затошнит и вырвет в унитаз, ротик твой станет сортирным, да? А я его целую с наслаждением! Да и ты его не стесняешься. И звёздочку я с удовольствием...

- С тобой все другое. А целиком не получается. Но поняла тебя. А еще ты не сказал, очевидно, пропустил: гоняться за впечатлениями, бросив все дела, так же глупо, как и отказаться от всех радостей ради одной карьеры.

- Это очевидно, Мила. А как это бы звучало, требуй ты следовать твоим принципам: соединяйся, девочка, пока соединяют, вагина завянет – ничей пенис в нее не заглянет.

Мы одновременно рассмеялись. Так это дико при нашем теперь свободном обращении.

- Шедевр, – поддержала меня Мила. – Тоже отливай в бетоне: вагина завянет – пенис в нее не заглянет!

- И поставить это нужно на заднем дворе каждой девушки. Особенно таких, как была ты. Слова приличные, значит, девушкам их можно подарить.

- Толкаешь их на беспорядочные половые связи.

- Разве рекомендации специалистов питаться не на бегу, кушать вкусную, полезную еду, а не фастфуд, широко разнообразить меню, баловать себя иногда вкусностями – это призыв чревоугодничать и обжираться? Вот так и в этом. Мера везде нужна.

- Согласна с тобой. Трахаешься со всеми подряд – это как обжорство, да еще и самой дешевой пищей. Не занимаешься сексом совсем – глупая поза: я выше вас. Но с кем заниматься? Ведь мало мне захотеть, мужчину нужно такого, – Мила поглядела долго и внимательно мне в глаза и сменила тему: – Интересно бы узнать все твои мысли. Не только что говоришь, а все. Я имею в виду обо мне. Что ты по-настоящему думаешь обо мне...

- Опять за рыбу гроши! Уже ведь договаривались о доверии. Снова сомневаешься?

- Да нет. Но ведь что-то обязательно недоговариваешь мне. Может, не хочешь огорчить. Или опасаешься. А я бы тебе тоже все высказала.

- Есть такой способ. Бытовой, а работает.

- Какой?

- Один выпивает. В меру, для среднего опьянения, а другой трезвый. Мы с женой такой эксперимент проводили. Она тоже все пытала: а что на самом деле думаешь, как относишься ко мне? Сели вечерком. Запасся парой бутылок вина – не люблю крепкое. Болтали обо всем, я прихлебывал вино. Вторую бутылку не допил, как дошел до кондиции: взгляд с некоторым усилием сосредотачивается, с первого раза взять что-то может не получиться: не рассчитана сила удержания. В членах теплая слабость. Мы продолжали еще долго разговаривать, потом я ушел спать. – Я не сказал Миле, что тело было пьяным, а мозг – ясным. Хотя, конечно, все равно распоясанный.

- Что она сказала потом?

- Удовлетворена полностью. Сказала, никогда меня таким общительным и веселым еще не видела. Трепался обо всем, смеялся, был беззаботным и нараспашку. Развеялись у нее все страхи. Все, о чем она спрашивала, отвечал легко, с лаской и заботой. Ничего нового не выявилось.

- А с ней как было? Она как себя раскрыла, когда опьянела?

- Я ей простил и зеркального эксперимента не требовал.

- Почему?

- Она нервничала: а если я что-то сболтну глупое? У меня никаких тайных мыслей нет, а глупости много, брякну что-то. Хорошо понимаю ее и в своих выводах уверен, мне этот эксперимент нового ничего не даст. Сказал ей: обойдусь и без него, не переживай.

Мила надолго задумалась. Отметила:

- Было бы неплохо нам такое сделать. А?

- Принципиально не против, но у нас мало дней. Это заберет у нас две ночи, минимум. Из оставшихся шести. СтОит? Я реально, подлинно, действительно, вправду и на самом деле говорю все, что думаю, за исключением несущественных мелочей.

- Каких? – тут же насторожилась Мила.

- Ну вот хрупкое твое сложение. Плоскостопие.

- Ты и это увидел!! – ужаснулась Мила.

- А что такого? Увидел, несущественное и ненужное перевел в мелкий шрифт в самом конце, а красивые черты сделал крупно на первом листе. Ведь об этом ты сама знаешь. Что с того, что и я это узнал? Повторял много раз, Мила: у всех нас куча разных мелких отклонений. И у меня, и у тебя. Но мне твои не нужны, увидел и забыл; любуюсь тем, что дает мне наслаждение, вызывает от смотрения радость; что прекрасно в тебе и совершенно, – успокоил Милу.

- Ну надо же! И это увидел! Когда? Я ступни тебе не показывала? Или забылась?

- Мне кажется, не видел их. Определил по мокрым следам на полу.

- Ну ты монстрище! С тобой ужасно быть! Следы – и моя тайна уже не тайна! Вот так за мной все просматриваешь?! Ужасно! – действительно расстроилась Мила.

- Мила! ничего не просматриваю, – успокаивал ее, объясняя. – Не слежу, не подглядываю, не присматриваюсь. Ты прошла после душа, на светлом полу четкие темно-отблескивающие следы. Они взгляд сами притянули. И сильно отличались от моих, видеть которые привык: у нас дома на полу мокрые следы хорошо видно тоже. Наверное, поэтому и обратил внимание. Определил – и определил. Это не сделало тебя менее прекрасной для меня. Мила, не переживай. Наоборот, заметил, что скрываешь; ты стала роднее и милее для меня: буду хранить твою тайну.

- А я бы хотела раскрепоститься и все выложить. О тебе, о себе, о жизни. Потому что очень зажатая, себе самой многое не говорю. А так – выложу себе все. Через тебя смогу себя понять. Давай?

- Если хочется тебе, Мила. Завтра все равно буду неспособен слияться. Вечер просто проболтаем. Хочется тебе, делай.

- Да. СтОит сделать! – Милу идея такого вечера все больше захватывала. – Чтобы ты мне потом все рассказал: что говорила, как вела себя, что ты подумал на это. Нет больше у меня никого, кому бы я так доверяла. Себя узнать. Точно сделаем! Ты только не будь строг ко мне, ладно?!

- Мила, я тронут таким безоговорочным доверием ко мне. Не тревожься. Ты мне милА, какая есть. Ну как еще тебя убедить, что не высматриваю недостатки и не циклюсь на них. Ты смотришь на меня обнаженного, тоже ведь видишь: неатлетическая фигура, осанка там, брюшко. Я ведь не спортивного склада, поверх мышц жирок... Ты видишь это? Страдаешь? Тебе от этого со мной дискомфортно? Тебе нужен атлет с рельефом мышц?

- Не-е-ет. Не наговаривай. Не спортивный, конечно, но не толстый. Неважно это. Ты такой... с тобой... какая разница, мы же общаемся интимно, вот главное!

- И точно я такой же: с тобой у меня невероятное блаженство, когда оплетаешь ручками и страстно прижимаешь меня к себе, передаешь свое бесконечное наслаждение мной. Ты восхитительно прекрасна, Мила, в своей страсти со мной. Какая мне разница, что у тебя и как выглядит!

- Значит, завтра сделаем!

- Если хочешь, Мила.

- Очень! С тобой можно это проделать: взглянуть на себя со стороны. Ты поможешь мне. УзнАю себя. Не будь строг и не принимай решение, пока мы не поговорим после, ладно!?

- Хорошо. Значит, завтра. Купим бутылочку мартини. Нравится?

- Не пробовала.

- Понравится, думаю. А лучше поужинаем сначала в кафе. Знаю очень приятное место. Посидим, выпьем. Дома продолжим.

- Так лучше. Не будет восприниматься как процедура. Будь очень снисходителен, прошу. Я боюсь.

- Ну не делай тогда, Мила. Или уж не бойся.

- Нет. Это очень важно мне. Значит, завтра сделаем. Весь вечер собираюсь сказать – и никак, вперед другое встает. Я от твоего посошка без ума! Не поняла прикола и отмахнулась, когда читала: твои заморочки. Сегодня ты меня утром...

- Даже не слиял. Вставил и подержал в тебе струй, прижимался, вдыхал тебя, наслаждаясь всей тобой.

- Ну да. Я в полусне вскочила тебя проводить. Ушел, дверь закрыла. Заснула. Поздним утром проснулась – ты во мне! Слияешь. Я даже обернулась: может, вернулся, пока спала, и тоже лег. Одна. А присутствие твое в себе ощущаю!

- То же самое и со мной было! Еще и аромат твой чувствовал. Офис, люди, день – и запах твоей звёздочки! Благоухание моей Милы!

- Когда это все понял, разобрался?

- Долго и медленно. Ты получаешь итог, тебе кажется, я мигом всему научился и постиг.

- Днем подумала сначала: были с тобой в блаженстве, ну и что? Секс, наслаждение... Потом сообразила: ты его создал для меня, а я – для тебя. Мы вместе работаем. Не как партнеры, норовящие увести себе побольше, если случай представляется. Мы сплелись, срослись блаженствами. Родная душа. Мама – родная, но всего ей не объяснишь. Частью потому, что она включена в мою жизнь, я ей обязана многим, моими неудачами она страдает. В этом смысле ты посторонний. Расстанемся, возможно, больше никогда не будем общаться, ты и я переживем это относительно легко. Особенно ты, умеющий управлять своими чувствами. Сейчас же мы – роднейшие души, понимаем все; нам хорошо не от успехов, достижений и прочего. Нам хорошо вдвоем, словно мы... нет, не так. Ты даешь мне особую подлинность... нет. Одна в диком месте... ничего не понятно, скорее всего опасности нет, но вокруг все чужое, странное, непонятное, я растеряна. Топчусь на месте, дергаюсь... и вдруг рядом со мной ты. Не посторонний, которого сторонилась бы, именно ты! Свой, родной, милый. Пусть мы оба ничего не понимаем в обстановке, неважно, что у нас ничего нет. Мы вместе – это уже такое счастье! Я не одна! Ты рядом! Со мной! Примерно так мне даешь.

- Понятно. А еще совместное блаженство. Совместная радость и счастье.

- Да. Впереди мои дороги и мои трудности, а здесь все это забыто, просто счастье. Тихое ласковое счастье, – Мила спохватилась. – Опять заснешь поздно. Тяжело будет. Давай, спи, мое солнышко.

- Какой может быть сон, когда девушка под боком.

- Ты ее уже удовлетворил.

- Вообще-то, Мила, удовлетворил – слово непонятное и тусклое. Неужели то, что ты испытала сегодня, именно таково?

Мила помолчала, собираясь с духом, потом произнесла быстро:

- Да, выслиял! Выслиял, что все забыла и улетела! Вот!

- А хочется тебя еще. Сил в струе нет, а хочется. Мне завтра можно не с утра, а почти к обеду. Выспимся.

- Вот хорошо! Просыпаться с тобой мне нравится. Лежать просто и ничего не говорить. Но спать правда пора. По-моему, светает!

- Да. Сереет.

- Вот это да! Ночь напролет! Занимались, спали, болтали: забыла о времени.

- А можно было бы так общаться, не слиявшись?

- Да я разве против! Слияние и заряжает бодростью, и язык развязывает. До сих пор в животике тепло, а в... звезде ощущение, что полна твоим струем. И хочется говорить с тобой обо всем, все тайны тебе выболтать; особенно о том, как мне хорошо, спрашивать: а еще выслияешь так? а еще в мою звезду вставишь, чтобы почувствовать наполнение? а еще послияемся? Как девочка.

- А ты и есть девочка, слияющаяся впервые. В письмах еще как против была! Негодовала! – я общаться хочу с умным человеком, а не самца себе найти. Тебе ведь в первую очередь, Мила, близость и блаженство дают уверенность говорить без страха обо всем. Какими бы мы ни были друзьями, не все, что сегодня ты о себе рассказала, осмелилась бы поведать, не будь у нас близости. А эксперимент!

- Вот! Давай больше об этом не говорить.

- Передумала?!

- Нет. Не нужно этого: давай, пей, начинай говорить. Пусть естественно пойдет.

- Понятно. Завтра встретимся в центре, поедем на море.

- Купаться?

- Нет, кафе на берегу, прямо на гальке прибоя. Закат встретим.

Мы обнялись и молчали. Сначала не спали. Мила взяла струй в руку и просто держала. Я сильнее зарылся в ее волосы, вздохнул сладко. Через время Мила перевернулась на бок. Прижался к ее спине, укрыл лицо волосами, а рукой накрыл ее лобок, просунул глубоко между губками палец. Звёздочка была выслиянная, мягкая, палец погрузился между губок и был охвачен влажно и доверчиво...