Попка эфиопки. Попка жены

— ... Эти берущие за души строки, кукла Лена, из стихотворения Пушкина «Попка эфиопки». Его великий поэта посвятил своей исторической Родине.

— Думаю, ты сейчас опять врешь.

— Пушкин наше всё, верьте мне, православные! Его еще в школе проходят.

— Твердо в этом не уверена, но убеждена глубоко. Ты мне все время врешь, я на это уже и внимания не обращаю. Потому что ты меня не обижаешь. Деньги, вон, мне на карточку переводишь.

— Кукла Лена, я несу тебе только великую сермяжную правду. Просто любя. А это не всегда правдорубский натурализм.

— А можно без депрессивных стенаний? Раньше у тебя с враньем было еще более-менее, а последнее время что-то ты совсем расслабился...

Вчера кукла Лена выгуливала по деревне под Рузой купленную в Новом Уренгое новую шубу. А сегодня вечером мы идем в какой-то театр. Боюсь, что Большой, об этом не хочется думать, но я принимаю это как неизбежное. И кукла Лена готовится на себя надеть парадную форму одежды. Тем более, что выправка это ей позволяет.

А я тем временем, пользуясь случаем, ее рассматриваю. Разглядывать куклу Лену молча я не умею. Хотя кукла Лена утверждает, что это характерная еврейская черта.

— Ты хоть бы в кровати (я ее рассматриваю лежа в постели) отказался от марксистской фразеологии, христопродавец (кукла Лена искренне считает, что Христа распяли евреи).

— Кукла Лена, ты с виду девушка почти неиспорченная, красоты при этом неописуемой — а в душе, значит, антисоветчица? Можно я тебя за это поцелую?

— Совсем сбрендил, в театр опоздаем. Не разрушай во мне светлых надежд. Потом.

— Сердце сжимается при виде ударно трудящейся в колхозе девицы, кукла Лена. Может лучше не пойдем в театр?

— Нам сегодня расскажут, вернее споют, не об ударно трудящейся в колхозе девице, а о больной туберкулезом проститутке. Мы идем в Большой на «Травиату». Так что твоему сердцу сжиматься не будет никаких причин.

— Та-ак! Значит сбылись мои худшие предположения — мы идем в Большой театр. Я этого не вынесу. Пообещай мне кукла Лена, что в следующий раз мы пойдём в цирк на Цветном бульваре. Да и машину там хоть припарковать можно. Ну не люблю я тебя в такси возить!

— Ты хочешь, чтобы на теле животного вновь были заметны признаки сексуального насилия?   Если ты меня не отпустишь — я тебе харю сейчас расцарапаю.

— Хорошо, как ты скажешь. Пусть я буду наслаждаться музыкой Верди с окровавленным лицом. А рядом со мной будет сидеть женщина редкой красоты в жемчужном ожерелье. Всем своим видом как бы говоря: «Да, моя кукла Лена в деревне под Рузой в школе учился неохотно. Но, обладая такой внешностью... ». И пусть все знают!

... У куклы Лены есть жемчужное ожерелье, которым оно очень гордится и которое, естественно, она сегодня наденет в Большой театр. На длинную белую шею. Ниже будут обнаженные хрупкие плечи, потом глубокое декольте... И, лишь после всего этого, начнется вечернее платье.

Рядом с ней в партере Большого театра буду сидеть я — простой еврейский парень преклонных годов с оттопыренными ушами (см. картинку над текстом).

А рядом будет еще какой-то генерал-майор... И обратившись к нему я придирчиво замечу:

— Нет, с точки зрения развлекательной ценности, сценарий просто золотой. Краткость, широта охвата, социальная заостренность — всё присутствует.   Да и барон Дуфоль просто чародей, маг, кудесник, сорвал аплодисменты по праву.

Но, увы, и вновь в сверхдержаве закончились дрова. Так смазать второй акт? Это же был какой-то беспрерывный митинг протеста на пляже на Мальдивах, а не ария гибнущей на наших глазах Травиаты.

В наших советских кинотеатрах для наших советских людей такую халтуру себе никогда не позволяли. Так что, в целом, все это лишь усугубляет ощущение какого-то терпкого послевкусия....

Любите ли вы театр так, как я люблю его я!?