Это, любимая Бэйли, Сорокин

Порно как киноискусство

Дверь бытовки со скрипом приоткрылась и оттуда выглянул Ребров. Наскоро поправляя большеразмерную оранжевую робу дорожного рабочего, он скривился, с трудом удерживая зудящий щекоткой порыв чихнуть, забрызгивая соплями окружающий мир, настороженно притихший в ожидании гнева богов, уставших наблюдать бессмысленное кишение и гниение восточной окраины Европы, и широко раскрыл глаза, увидев поднимающегося по трапу Штаубе. Старик тащил за собой какого - то маленького мальчика, Ребров сначала подумал, что это Сережа, даже мысленно начал формулировать отточенные строки рапорта с именной благодарностью превзошедшей себя в искусстве гримировки Оле, но, вглядевшись, понял, что это вовсе не Сережа, а приблудный пацан примерно того же возраста. Генрих Иванович вошел в строительный вагончик, решительно отодвинув Реброва к распростертому на козлах телу Нефедова, неприлично вскрытой грудиной грозящему потолку прокуренными легкими.

- Посмотри на него, Глеб Егорыч, - загремел Штаубе, задирая штанину и стуча по протезу кулаком, - посмотри и застрели ломом, как проклятого Михоэлса декоративной крысы рунета. Посмотри, - кричал Штаубе, отстегивая протез, - и накорми говном !

- Ожила самая тупая спортсменка планеты, - осторожно предположила Оля, проявляясь на противоположной двери стене с криво прорубленным топором окошком, из которого можно было наблюдать тайгу с выпукло бредущими насельниками. Шляфманом и Худойбердыевым, разумеется, животным умыслом жирной Симонян переместившимися прямиком в прозу отечества и всей России, маразматически закаменевшей ледяным калом отечественного производителя бессмысленных слов и еще более бессмысленных фраз, трескуче проносящихся ежедневно над гробом шаманки, уже тройным по Снарку плагиатом возвещая уже известное : отмирание остаточных паскудников, мыслящих и выражающихся на русском, а значит : уже и не плохо, уже и никак, уже и не тошнотворно, а обычно, сиречь традиционно почвенностью, то есть ни о чем.

- Если бы, - запричитал Штаубе, кладя протез на голову Нефедову, - это еще можно было бы пережить. Но тут, - и он закрыл окно фанерным листом с нарисованным углем эрегированным членом, неуклюже скача на одной ноге, - касаемо важности. В общем, - подпрыгав к продавленной кушетке, Генрих Иванович опустился на нее и вытер слезящиеся глаза рукавом, - прихожу, как и предустановлено, к хлебному и вижу, что этот, - он мотнул головой в сторону прижавшегося спиной к телу Нефедова пацана, - не желает даже знать о временных трудностях переживающих блокаду героических ленинградцев, не проявляет интереса к прошлому великой страны, не голосует ногами и не знает никакого Прохорова, просто стоит малец у прилавка и говорит неопрятной продавщице киргизские слова.

- Вон оно что, - протянул Ребров, протягивая руку за погасшей папиросой, мудро оставленной с утра в жестяной баночке из - под сайры бланшированной в масле.

- Беру я его, значится, Сугирь Левшоич, за шею аккуратно так, - говорил Штаубе, вставляя медно блестящие патроны в магазин пистолета Макарова, - и спрашиваю. Все как в плане, - торопливо уточнил он, заметив пробежавшую морщину сомнения по лицу хмурящегося Реброва, - как по разверстке показано : и сорок на восемнадцать, и в прежэц на цунь, и по выпуклости на радиант четыре - семь, и по крате на выпуск Гатчины с Петергофом.

- Значит, предал ты нас, Генрих Иваныч, - горестно скрипнув ногтем по граненому стакану, произнес Ребров, не отрывая взгляда от наполняющегося магазина. - Дайкось сюда, - потребовал Ребров, с щелчком вставляя магазин в пистолетную рукоять, испачканную птичьим пометом. - Ложись, - выдохнул он, вставая.

Генрих Иванович оглянулся на Олю, но ее голограмма уже исчезла, оставив рябящую диагональными полосами поверхность стены привычно серой с отдельными пятнами эмали, отдающими коричневым колером быта. Прищурив стеклянный глаз, опасно поблескивающий в полутемном помещении бытовки, вздохнул и лег, схватившись руками за козлы. Ребров приставил пистолет к седому затылку и выстрелил, прикрываясь ладонью.

- Сейчас, Антон Семеныч, сейчас, - суетился мальчик, протягивая провода к аппарату, - сейчас мы ее вытянем.

Он крутнул рычаг. Загудевшая субстанция вспенилась, пузырьки испещрили неспокойную поверхность стены и жизнерадостное лицо Оли проступило сквозь потрескивающую разрядами краску, материализуясь постепенно и врозь. Через минуту фигура Оли сошла со стены и Ребров разрядил в нее оставшиеся патроны, с удовлетворением отмечая вхождение деформирующих стену пуль в стену.

- Тавтология, - засмеялся мальчик, оказавшись все же Сережей. Ребров потер уставшие глаза и еще раз всмотрелся в его туловище, мелькающее у аппарата.

- Все - таки ты, - отхаркнулся Ребров, затирая плевок подошвой бутсы. Он скакнул к вскрикнувшему Сереже и разбил его голову рукоятью пистолета. - Ничего, - приговаривал Ребров, поджигая бытовку, - ничего, товарищи.

Он быстро шел к пригородным кассам, напевая вполголоса :

- Ай эм а диска данса.