Олг. Путешествие через века. Гл. 5 Олигарх. Серия: Порно 18 века

V

Детство, отрочество и юность прошли. Прошла и первая молодость. Прошли они в Москве, в квартирке из двух смежных комнат на пятом этаже хрущобы, пятиэтажного панельного дома, на Кастанаевской улице, недалеко от метро "Пионерская".

Родители Олега, оба – интеллигенты в полуторном поколении, отец – инженер-электрик, мать –  учительница биологии – умерли в тот год, когда Олег окончил институт и начал работать. Оба – от рака.

Детство? Детство как детство. Бесцветное детство. Заниматься Олегом у родителей времени особо не было. Ясли, детсад, школа – светлый путь большинства советских детей.

Из раннего детства запомнился рёв за стенкой и хлопанье ремня по голой попе:   сосед по лестничной площадке порол сына Витеньку, приятеля Олега по младшей группе детсада. Это случалось не реже раза в неделю. Самого Олега родители ремнем не наказывали, только грозились. По тем временам – неслыханный либерализм в воспитании ребенка, неважно, мальчика или девочки.

Но Олега почему-то тянуло познакомиться с ремнем поближе. И однажды, когда родителей не было дома, он лег на диван, чтобы попороть себя самому. Но стоило ремешку коснуться голой попы, как Олежка описался. Прямо на диван. Мама потом ничего не могла понять: уже год как и по ночам не писается, а тут днем. И почему штаны сухие? Но поставленный в угол Олег молчал, и вопросы так и остались неотвеченными. А пятно на диване закрыли покрывалом.

Читать Олег научился бегло в шесть лет, до этого – только по слогам. И, научившись, стал глотать книжку за книжкой.

Учился в школе хорошо, особенно по арифметике, а потом и по алгебре. В девятом классе перевелся в физико-математическую школу, до которой нужно было ехать двадцать минут на метро и еще десять минут идти пешком. Вставать теперь приходилось на полчаса раньше, но зато в этой школе у Олега  появились друзья. И, вообще, учили здесь лучше.

Но главным была не учеба. А друзья, компания. С ними было интересно. От них Олег узнал имена, которых раньше не слышал: Булгаков, Пастернак, Мандельштам... Собираясь, пели Окуджаву и Галича, других бардов считали второсортными, даже Высоцкого. Или читали друг другу стихи. Ходили в кино и театры. Но – только в  элитные. Если театр, то Таганка, если кино – "Иллюзион". Как-то раз достали непереплетенную ксерокопию "Архипелага" и читали всей компанией, передавая друг другу прочитанные страницы.

До физматшколы Олег был вполне правоверным пионером, а в восьмом классе – и комсомольцем. Но в новой школе его за полгода перековали, и он сделался махровым антисоветчиком. "Архипелаг" это перевоспитание завершил.

Мечтали о Западе. Но это было еще невозможней, чем попасть на Луну. Евреем Олег не был, а русскому на Запад был один путь – сбежать. Но на это у Олега не было авантюризма.

Кончалась школа, нужно было думать, что дальше. Олегу хотелось заниматься социологией. Но социологии в Союзе не учили. Решил  попробовать на мехмат. Не вышло - с двумя тройками не приняли. В результате поступил в институт электроники.

В институте учился средне. Но увлекся живописью. Стал покупать альбомы, часами пропадал в Третьяковке и Пушкинском, ездил в Ленинград – в  Эрмитаж и Русский музей.

Среди картин Третьяковки почему-то больше всего ему нравилась "Девочка с персиками". А вот с залом икон было странно – стоило Олегу туда зайти, как он сразу же бежал в туалет. Облегчить мочевой пузырь.

Рисовать сам Олег не пробовал – помнил историю, которая случилась с ним во втором классе.

Тогда на уроке рисования учительница велела нарисовать воробья, а он вместо воробья нарисовал саму учительницу. Соседка по парте увидела, расхохоталась, шарж и в самом деле был уморителен, и прежде чем Олег что-то понял, схватила рисунок и передала его девочке за соседней партой. Так портрет обежал весь класс, пока, наконец, уже под общий хохот не оказался в руках у самой учительницы.

Но учительница не рассмеялась. А сказала, что таким ученикам, как этот бездарный художник, не место среди октябрят. И таких никогда не примут в пионеры. Она построила класс и торжественно сняла с Олега октябрятскую звездочку.

Как он ревел! Что может быть страшнее для человека? Раз он такой бездарный, никогда, никогда в жизни он не будет больше рисовать. Только то, что задают на уроке. Пять раз он просил у учительницы прощения, пока она, наконец, не смилостивилась и не сказала, что нужно делом доказать, что он достоин быть октябренком.

Два месяца Олег старался как мог – хватался за любое поручение, помогал кому только было можно, мыл пол в классе, получал одни пятерки, пока наконец – о счастье! – его снова не приняли в октябрята.

Но клятву свою Олег сдержал – больше никогда в жизни он не рисовал.

Увлекся в институте Олег и музыкой. Каждую неделю, не реже, он ходил в консерваторию или в зал Чайковского. Начал собирать пластинки. "Лунную сонату" мог слушать и переслушивать часами. Но слуха у него не было, и даже гитару, сколько он не бился, освоить Олег не смог.

Увидев как-то альбом Чюрлениса, Олег влюбился в автора, у которого музыка и живопись слились в одно. Олег три раза ездил в Каунас, в музей Чюрлениса, и даже подружился с одним из тамошних экскурсоводов.  

В аспирантуру Олега не взяли.   Но распределился он хорошо – в институт, находившийся в длиннющем, чуть ли не в километр длиной, здании на юге Москвы. Институт этот занимался тем, что воровал разработки  американской компании, делающей компьютеры.

Там Олег и работал. И даже через несколько лет защитился, стал кандидатом технических наук. Для двадцати девяти лет очень неплохо. Ездить, правда, вначале было далековато, но, оставшись без родителей, Олег обменял квартирку на Кастанаевской на точно такую же на Чонгарском бульваре. Оттуда до работы можно было дойти пешком.  

В первый раз Олег влюбился в детском саду. Правда, вспомнить имя своей первой возлюбленной потом он не мог. Через год, уже в школе, первую любовь сменила вторая. Три дня она была взаимной, пока крики одноклассников про жениха и невесту не охладили сердце Риты, так звали вторую возлюбленную Олега, и взаимная любовь не превратилась в неразделенную. Тем не менее, продлилась она пять лет. Хотя все эти годы Олег и попыток не предпринимал сблизиться с любимой.

А настоящая страсть вспыхнула, когда Олегу было пятнадцать. Там было всё: ухаживание, измена, возращение, первый поцелуй и первая постель.

Правда, постель получилась платонической. Олег привел Машу, когда родителей не было дома. К этому времени они уже истомили друг друга объятиями в укромных уголках Филевского парка и сразу же бросились раздеваться.

Вообще, до романа с Машей Олег был свято уверен, что, если ты взял девочку за руку, то даже не то, что ты обязан жениться, какие здесь могут быть обязанности, ведь женитьба – это счастье, а просто вы обязательно поженитесь. После такой-то близости. И, влюбившись, ни о какой другой близости он и не мечтал. Он и об этой-то не мечтал, только бы Маша его полюбила, дальше фантазия у него не шла. И когда после двух месяцев провожаний и таскания машиного портфеля Маша сама взяла его за руку, предела счастью Олега не было.

Как не было и предела горю, когда через два дня Маша сказала, что ошиблась и что любит она не Олега, а их одноклассника. Месяц Олег проходил раздавленным, даже хотел повеситься. Но не повесился.

А через месяц Маша вернулась. Сама. И снова взяла Олега за руку. Больше ему ничего не было нужно.

Но не Маше. После очередного похода в кино, она привела Олега в какой-то двор и поцеловала первой. В губы. Забравшись языком глубоко-глубоко, куда-то к горлу.

Так и пошло. Каждодневные прогулки там, где их никто не мог видеть, поцелуи, объятия. Скоро Олег научился забираться Маше под свитер, расстегивать лифчик и теребить небольшие грудки. Потом – протискивать руку в джинсы и сжимать Машину попу. Потом, чтобы руке было удобней, расстегивать на  джинсах верхнюю пуговку.    

Потом был Филевский парк, здесь, если только никто их не спугивал, Олег мог часами ласкать Маше грудки и попу. Но всегда – только под свитером и джинсами.

И вот она рядом, здесь, на диване, голенькая. Где-то между сжатыми ножками, там есть то, что он сейчас проткнет, и они до самой смерти будут жить счастливо и умрут в один день. И не будет больше ни стыдного онанизма, по два раза в день Олег запирался в уборной и избавлял себя от напряжения в унитаз, ни стыдных поллюций, когда только и думаешь, чтобы родители не унюхали этот едкий запах, а они, конечно, его унюхивают, и спасибо еще, что молчат.    

Но ничего такого не случилось.

Маше очень нравилось, когда руки Олега пробирались к ней под свитер и в джинсы. Особенно – когда рука скользила по животу вниз. Маша даже немного раздвигала ножки, как бы приглашая руку идти еще дальше. Но когда рука подбиралась уже совсем близко к пусе, Машины ножки сжимались – дальше не надо. И Олег послушно останавливался. Тем более, что о том, что делать с пусей, представления он имел самые смутные.

И сейчас, когда она оказалась на диване голой, стоило Олегу начать снимать трусы, Маша хватала его за руку и заставляла натягивать трусы назад. Маше хотелось. Очень. Но она боялась беременности. Это в шестнадцать-то лет! И подумать страшно. И ножки Маши прижимались друг к другу.

Наконец, она дала Олегу снять трусы. Но дальше ничего не случилось. На Олега напал ступор. Тянуло низ живота, и он не мог пошевелиться. Даже обнять Машу не мог. Не говоря о чем-то еще. Пришлось одеваться.

Потом всё повторилось еще раз, но уже в лесу. А через месяц их роман кончился.

О том, что детей находят не в капусте, Олег узнал лет в семь. Но, что и как происходит, понял мало. Понял, что папа что-то вставляет маме куда-то. Но что? И куда? Ну, что – понятно. Пиписку, больше нечего. А куда? Только в попу. Ведь больше вставлять некуда. Не в рот же. И когда Олег представил, что его папа вставляет его маме в попу пиписку, его чуть не стошнило от отвращения. Такая гадость! И подумать противно, не то, что заниматься этим.

Вообще, одноклассники Олега, когда они учились в третьем и четвертом классе, много об ЭТОМ говорили. Но Олег стеснялся расспрашивать более осведомленных сверстников – засмеют. Вот и получилось, что чуть ли не до тринадцати лет Олег не знал, что, сидящие на корточках девочки писают не пипиской, не как мальчики.

Пребывать в этом неведении ему помог странный случай. Однажды, Олегу было лет девять, он смотрел, как мамина приятельница укладывает спать пятилетнюю дочку. И он ясно видел внизу дочкиного животика точно такую же пиписку, как его собственная. Во всяком случае, он несколько лет прожил в уверенности, что видел.  

Женился Олег через год после смерти родителей. К этому времени он еще оставался девственником. Романы в институте у него были, но всё как-то не получалось. И Олег бросился наверстывать упущенное с Ириной, так звали жену.    

Познакомились они, когда Олегу было двадцать два, он как раз заканчивал институт, а Ирине семнадцать. Дочка учительницы литературы, воспитанная без отца в духе не дай поцелуя без любви, провалилась на филфак и пошла работать продавщицей в букинистический магазинчик. Как раз  напротив института, где учился Олег. Олег туда часто заходил.

В тот день он забежал в магазинчик, когда Ира уже закрывалась. И они почему-то разговорились. О Серебряном веке. Потом пошли в подсобку, где Ира напоила его чаем. А  потом Олег и сам не заметил как оказался в кресле, а Ира у него на коленях с раскрытым Бальмонтом из "Библиотеки поэта", огромной редкостью, читает ему стихи.

И точно так же, непонятно как,   как-то само собой  получилось, что Олег уже не сидит, а полулежит в кресле, а Ира – на нем. Прижимается своей блузкой к его свитеру, а юбкой, брюк она никогда не носила, к растущему бугорку на олеговых штанах. Олег задирает эту юбку и несильно, но вполне чувствительно шлепает Иру по трусикам. А Ира приговаривает, что так ее так, скверную девчонку, и надо. И снова трется своими, ставшими уже мокрыми  трусиками о бугорок Олега. Ей хочется целоваться, но она не смеет поцеловать Олега первой. Олег ее тоже не целует, только шлепает по трусикам. А со стены на них смотрит непонятно откуда здесь взявшаяся репродукция "Девочки с персиками".

Такие встречи стали повторяться: Олег приходил вечером, клал на себя Иру и шлепал. Он понимал, что Ире хочется, чтобы он снял с нее, наконец, эти проклятые трусики и добрался до пуси. Но Ира ему не нравилась, о женитьбе на ней он и подумать не мог, а как же без этого можно лишить девочку невинности? Тем более – такую малышку, только после школы. Совершенно немыслимо.

И, в очередной раз лежа в кресле, Олег решил, что надо кончать. Он выпрямился, засунул Ирину голову себе под мышку, вытянул из брюк ремень, спустил с Иры розовые трусики, на них оказался и коричневый след от плохо вытертой попы, и стал пороть  счастливо замершую, но еще ничего не понявшую Иру металлической пряжкой по голой попе. Изо всех сил. До крови. Закончив порку, Олег одел куртку и ушел.  

Пока Олег порол ее, Ира только кусала губы и не издавала ни звука. Разревелась она, когда Олега не стало. Наплакавшись, Ира провела рукой по отчего-то ставшей мокрой попе. Рука была в крови. Ира промокнула попу трусиками, и кое-как остановила кровь. Сняла трусики, превзнемогая боль, до попы дотронуться было невозможно, снова провела рукой – вроде, сухо, крови нет. И Ира пошла домой. Перемазанные трусики она выбросила в первую же урну. Было поздно, магазины закрыты, купить новые негде. Взять чистые дома тоже нельзя – мама заметит. В общем, снова надеть трусики Ира смогла только на следующий день, когда, обежав в обеденный перерыв три магазина,   нашла такие же, как те, что выбросила вчера. А потом целый месяц Ира боялась, чтобы мама как-нибудь случайно не увидела ее попу.

На этом их отношения с Олегом и закончились – больше они не виделись.

А когда случайно встретились через два года на улице, Олег увидел Ирину совсем другими глазами. И второй раз в жизни влюбился.   Добивался взаимности он недолго. Стоило ему сказать про поженимся, как Ира запрыгала на одной ножке, закричала "Да-да-да!!!" и повисла у Олега на шее.

На следующий день она принесла из своего магазинчика в квартиру Олега, которая будет теперь их квартирой, ту самую "Девочку с персиками". И Персиянка, так они почему-то назовут потом серовскую девочку, видевшая Ирину попу в крови, смотрит теперь, как Олег по три раза  в день – до работы, после работы и на ночь – стягивает с этой попы трусики.

Впрочем, и здесь всё оказалось непросто. Спросить совета ни у кого Олег не мог – он бы со стыда сгорел. Книжек об ЭТОМ в Союзе не было. И о том, что и как надо делать, представления у Олега были самые приблизительные. У Иры – еще меньше.

Когда они в первый раз оказались голыми на кровати, Олег немного раздвинул Ирины ноги и лег сверху. Пуся Иры была здесь, но как до нее добраться? Дик торчит вниз, а пуся-то впереди. Тут у Олега похолодел живот, дик помягчел и ему пришлось сбегать в уборную. Вернулся, дик опять окаменел, снова лег на Иру, но ничего не изменилось: дик смотрит вниз, а не вперед. Пришлось взять его в руку. Но и рукой проткнуть пусю не получается. И Олег стал тереть рукой головку дика о губки пуси. И через пять минут облил всю Иру, от волос на животе до попы, белым.

Так и пошло. Олег то и дело ложится на Иру. Но без помощи руки ничего сделать не может. И через полгода Ирина все еще оставалась девственницей. Правда, ни она, ни Олег об этом не догадывались.

Иногда Олег Ирину не укладывает, а ставит на четвереньки, и Ира послушно стоит, выставив пусю. Только Олег смотрит не на пусю, а на дырочку между разведенными половинками попы. Но как ее проткнуть  диком, когда она так плотно сжата? О нее можно только потереться, не выпуская дик из руки, можно залить белым, но – ничего другого.

То же самое, и когда Олег сажает Иру сверху. И здесь без помощи руки ничего не выходит.

Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы через полгода Ира не уехала на неделю к бабушке, в Тулу. За эту неделю Олег встретил Галю. В гостях. Из гостей они ушли вместе, и Олег проводил Галю до троллейбуса. А потом неожиданно для самого себя пригласил зайти к нему домой. Галя не возражала. Дома, чувствуя себя настоящим гусаром, Олег поцеловал Галю. Галя не возражала. Стал раздевать. Галя не возражала. А дальше уже все делала сама Галя: улеглась на спину, не развела чуть-чуть, а раскинула как могла широко, да еще и задрала чуть ли не к плечам ноги и так удобно распахнула пусю, что Олегу ничего другого не оставалось, как провалиться в нее диком. Так вот как это должно быть!

Продолжения роман с Галей почти не имел. Встретились они еще только раз, через месяц. Галя позвонила и сказала, что беременна. И что аборт стоит двадцать пять рублей. Олег занял четвертной у приятеля и отвез Гале.

Когда Ирина вернулась из Тулы, Олег прямо из прихожей потащил ее на кровать, не дав снять пальто. Стащил трусики через сапоги, спустил свои брюки с трусами и забросил Ирины ноги в сапогах себе на плечи. Вставил дик между губок пуси и надавил. Ира закусила губу, но всё же вскрикнула от боли. Но Олег быстро порвал пленку и залил подкладку Ирининого пальто красным. Не как это бывало у них с простынями в дни Ириных менструаций, а как это должно было случиться еще полгода назад.

Через год у них родился сын. Васька.

А потом началась перестройка. И появились кооперативы. Правда, в то, что это серьезно, Олег поверил не сразу. И первый год он старался о кооперативе и не думать – сначала разрешат, потом посадят. Как  нэпманов. Знаем мы этих коммунистов.

Но через год, когда оказалось, что пока никого не сажают, Олег решился попробовать. Ведь такой соблазн: одна операция – и обеспечен на всю жизнь. Только на одном персональном компьютере можно заработать пятьдесят тысяч. А если ввезти десять? А если – сто? Впрочем, и пятьдесят тысяч – такие фантастические деньги, что их и представить себе нельзя. После родителей у Олега осталась сберкнижка на две тысячи. Огромные деньги! Как кандидат наук он получал в институте триста рублей, включая премию. Но это грязными. А чистыми – чуть больше двухсот шестидесяти.    

И Олег решился. Вместе с приятелем Костей, другом еще со школы, они зарегистрировали кооператив, зарегистрировались еще где было нужно, сделали печать и открыли счет в банке. И даже сумели получить кредит.

В общем, через четыре месяца беготни у них уже были две писишки, так назывались персональные компьютеры, PC.

Эти компьютеры они продали своему же институту, расплатились с банком, взяли еще один кредит и закупили уже десять компьютеров.

И пошло. Когда Союз рухнул, у них на двоих было больше миллиона рублей. Из института оба давно ушли и занимались только бизнесом.

Но с падением Союза и здесь произошли изменения. В январе они поставили партию писишек одному институту, а денег не получили. И через неделю не получили, и через месяц. У института, который заказал им компьютеры, вообще не было денег. Тогда верните машинки. А у нас их уже нет,

Так компаньоны остались не только без своего миллиона, но и с долгом банку. Что делать?  

У Ирины была подруга, отец которой работал в милиции. Раньше Олег и подумать не мог бы обратиться за помощью к менту, приспешнику подлой коммунистической власти. Но сейчас выбирать не приходилось. И они отправились в гости.

Петр Сергеевич, отец подруги, сказал, что никакая милиция здесь не поможет, нужно идти к бандитам. Те могут помочь. Хотя и не бесплатно, конечно. Есть у него один человек. Спросить? Спросите, пожалуйста. Петр Сергеевич набрал какой-то номер и сказал, что нужно помочь приятелю его дочери. И повесил трубку.

На следующий день Олег поехал к знакомому Петра Сергеевича. Звали знакомого Юрий. Был он немного грубоват, мат через слово, но сказал, что всё сделает. За два компьютера.

Дороговато, но выбирать не приходилось.

Через три дня директор института-должника сам позвонил Олегу и попросил приехать. Но не в институт, а домой – он нездоров.

Олег приехал и увидел пожилого мужчину с забинтованной головой и огромным, в пол-лица синяком под заплывшим левым глазом. Правый глаз смотрел на Олега испуганно. Всей суммы у нас все равно нет. Есть половина. Пять компьютеров вернем. А остальное пусть Олег с компаньоном возьмут помещениями. Оформим два этажа в аренду на 49 лет. Согласны. Три этажа, ответил Олег. Это же аренда, не собственность. На том и договорились.

Олег лично отвез Юрию две писишки. Расстались друзьями. Если что – звони. Обязательно буду звонить.

На одном из полученных этажей Олег и Костя устроили себе офис. Правда, пришлось сломать две перегородки, но в результате из трех комнат получился отличный кабинет генерального директора, генеральным был Олег. Еще две перегородки – и у финансового директора, Кости, кабинет вышел не хуже. Есть куда пригласить партнеров на переговоры. Остальные помещения заняли бухгалтерия, торговый отдел и склад. И осталось еще пол-этажа. Эти пол-этажа вместе с двумя другими этажами компаньоны сдали в субаренду.

Чем покупать компьютеры за деньги, гораздо лучше их менять. Скажем – на сталь. И почему именно компьютеры? Их сейчас уже кто только не возит. Есть же и другие товары. Например, телевизоры.

И опять дело не обошлось без Ирининых связей. Ее дядя работал в министерстве тяжелого машиностроения. Дядя свел Олега с начальником цеха металлургического комбината в Череповце. И Олег полетел в Череповец.

Оттуда он вернулся с двумя вагонами проката. Которые немедленно отправил в Литву. А через неделю из Литвы пришла партия компьютеров и партия японских телевизоров. Четыре компьютера Олег отправил в Череповец в оплату за сталь. А двести телевизоров образовали чистую прибыль от операции.    

Теперь они решили купить в Череповце не два, а двадцать пять вагонов проката. Но знакомый начальник цеха позвонил и сказал, что с этим договором не получается – возражает начальник управления сбыта.

Компаньоны посовещались, и Олег снова поехал к  Юрию. Юрий поморщился – Череповец, чужая территория. Будет стоит дороже. Но пообещал вопрос решить.

Через неделю – звонок из Череповца. Всё уладилось. Как? Начальник управления сбыта слег с инфарктом, а его заместитель завизировал договор без разговоров. Откуда инфаркт? Сердце было больное? Нет, здоровое было сердце. Но с ним случилось несчастье: единственную дочку, она училась в музыкальном училище, изнасиловали. И это еще не самое страшное – мизинец отрезали. Левый. Вот у отца сердце и не выдержало.

Спал эту ночь Олег плохо. И следующую – тоже. Но на третий день начал успокаиваться. Дел было очень много, не до интеллигентских рефлексий...

Предприятие росло. Нужно было создавать службу безопасности. Первым ее начальником стала жена Юрия. Реально, конечно, за нее работал муж. Впрочем, работы у него было немного. О группе "ОК" (Олег-Константин), а в нее входило уже несколько компаний,   разнеслась слава – конфликтов избегать, за ними серьезные люди.    

Пока Олег занимался бизнесом, Ирина благоустраивала дом. Сначала Персиянка переехала из двушки в хрущобе в пятикомнатную квартиру на Арбате. Обставила ее Ирина со всей роскошью, какую только можно было достать в Москве в девяносто третьем году.

А потом Ирина купила участок на Рублевском шоссе и стала строить дом. Встречались муж и жена только ночью, в постели. Но постель эта становилась всё холоднее.    

Незадолго до нового, девяносто четвертого года, как раз после выборов в думу, секретарша Олега,   девятнадцатилетняя красавица Анжела, передала шефу конверт. В конверте было письмо без подписи. О том, что Ирина изменяет Олегу с Костей. Называлось и время очередного свидания. Как раз сегодня, в пять часов. На новой даче, которую Костя только что купил и которую они все вместе обмывали в прошлое воскресенье. Дача эта была небольшим одноэтажным коттеджем, но на огромном, в полгектара, участке и в очень хорошем месте, в Малаховке, по Казанской дороге.  

Было без четверти четыре, когда Олег велел шоферу ехать в Малаховку. В половине шестого, уже в полной темноте, они подъехали к Костиной даче. В доме светилось только одно окно. К нему-то Олег и направился. Штор не было. Перед окном росла береза. Спрятавшись за нее, можно было видеть всё, что происходило в комнате. И Олег увидел.

Ирина и Костя оба были голыми. Костя сидел на диване, а Ирина лежала у Кости на коленях, и он звонко шлепал ее ладонью по попе. Ирина визжала от восторга. Через открытую форточку Олег ясно слышал и костино "Ирин, еще?" и ирино "Еще! Еще! Еще! Сильнее!.." Потом Ирина скатилась на пол и ухватила ртом Костин дик. Потом уселась на дик верхом и поскакала. Потом пила то, что осталось в дике, когда тот, став сморщенным и маленьким, выполз из ее пуси. И наконец, когда Костя устало откинулся на спинку кожаного дивана, уселась на корточках поверх костиного живота и стала писать Косте на грудь. Тут от восторга завизжал уже Костя. И, немного приподнявшись, сам окатил Ирину желтой струей. Ирина расхохоталась и стала ловить струю ртом. Олега чуть не вырвало. После этого любовники из комнаты выбежали. Наверное – в ванну, мыться.

Олег чувствует, как похолодел его живот и как ему самому нужно срочно опорожнить мочевой пузырь. Но здесь нельзя, надо дойти хотя бы до забора.  

Два дня Олег думал, как поступить. А на третий день, когда Олег садился в машину, в его левое плечо ударила пуля.

Две недели Олег пролежал в больнице. Ирина приходила к нему каждый день, но ненадолго.

Выйдя из больницы, Олег объявил всем, что уезжает из Москвы по делам. Но не уехал, а поселился в гостинице. И стал искать нужного человека.

Нашел  он его через однокурсника из Дагестана. Есть такой человек, сказал дагестанец. Зовут Алихан. Позвони и скажи, что от меня.

Олег всретился с Алиханом в своем номере, и они быстро обо всем договорились.   После этого разговора в тот же вечер Олег уехал в Каунас.

Через день на даче Кости случился пожар. Сам Костя, видимо, угорел. Его обугленный труп нашли прямо на кровати.

На похороны компаньона Олег, конечно, прилетел. Но в тот же день улетел снова, в Литве было очень много дел. Ирина на похороны не пошла, мигрень...

А еще через неделю Ирина не вернулась со строительства их дома. Ее нашли в пятидесяти метрах от забора. Голова Ирины была разрублена топором. Сам топор валялся тут же. Бриллиантовые серьги из ушей были вырваны с мясом, палец с изумрудным перстнем отрублен. Как и другой палец, с обручальным кольцом. Кошелька тоже не было.    

Олег снова полетел в Москву. На похоронах он был безутешен. Но остаться в Москве и сейчас не смог. Предоставил устройство поминок теще, а сам опять улетел в Каунас. В аэропорту он передал Алихану полиэтиленовый пакет.

После Кости остались мать и сестра. Обе больные и обе беспомощные. Им по наследству должна была перейти доля Кости. Но оказалось, что наследовать нечего: в первый же месяц после гибели Кости Олег перевел все активы на новую компанию, где он был единоличным владельцем. А старая, хотя и продолжала существовать, больше ничем не владела.

Шла приватизация. Упускать время было нельзя. Первое, что купил Олег, были акции института, у которого он снимал свои этажи. Теперь он арендовал их у самого себя.

Потом представился случай получить контрольные пакеты еще двух московских институтов. И – деревообрабатывающего комбината в небольшом городке на Урале. Олег знакомился с чиновниками разных министерств и щедро платил им за помощь.

Но были и другие люди, которые хотели приватизировать то, на что нацелился Олег. Прежде всего – сами работники. А на Урале – так еще и городские власти. И тогда Олег звонил мужу начальника своей службы безопасности.

Вопросы с работниками московских институтов Юрий решил легко. Олег и не стал узнавать детали: кого там пришлось избить – самих ли конкурентов или их родственников. А заниматься Уралом Юрий отказался. Не могу.

Тогда Олег позвонил Алихану. Они встретились, и Алихан принял заказ. Через неделю в городке, где находился приглянувшийся Олегу комбинат, трагически погиб председатель городского совета, его застрелили, когда он выходил из дома. Больше против передачи Олегу семидесятитрехпроцентного пакета акций деревообрабатывающего комбината в городке никто не возражал. Даже – местные бандиты.

Началась война в Чечне. И однажды за бутылкой дорогого французского коньяка, Хенесси ОХ, двести долларов бутылка,   знакомый из комитета имущества рассказал Олегу, что КГБ, который называется теперь ФСБ, нужны мины-игрушки. И что, если Олег готов их поставить, можно организовать контракт на госзакупку. За пять процентов от суммы контракта. А сумма эта – пятьдесят миллионов. Долларов. А почему мы сами не можем такое производить? Всякие договоры со Штатами по взаимному контролю. А это оружие запрещенное.

Олег пообещал ответить завтра.  

Спал он плохо. С одной стороны, огромные деньги. С другой – это же дети. Вот сволочи! Одно слово – гебешники. Но – какие деньги! И – ФСБ. Это же будет совсем другой бизнес! И совсем другая жизнь. И он согласился.

Три месяца Олег мотался между Москвой, Панамой, где сидели изготовители подставных компаний, ему понадобилось создать для этой операции три такие компании, Гонконгом и Сингапуром, где он открыл для этих компаний банковские счета, и маленьким островом в Тихом океане, там находился завод по изготовлению изделий.

Эти труды не пропали даром. Еще через четыре месяца контракт был выполнен: самолет с ценным грузом, облетев чуть ли не половину земного шара, сел на военном аэродроме под Владивостоком. Прибыль от контракта составила восемьдесят пять процентов. Пять из них ушли посредникам.

Заказчику очень понравилась работа Олега. И второй контракт он получил уже на пятьсот миллионов. За те же пять процентов отката.

Поставки по этому контракту растянулись на год. За это время Олег стал в ФСБ своим человеком – то, о чем он и подумать не мог еще каких-то шесть лет назад.

В девяносто шестом году, сразу после президентских выборов, Олег крестился.

Естественно, про сказки о боге он знал еще в детском саду. Но, конечно, советский мальчик, будущий пионер в такие сказки верить не мог. Лучше уж – в бабу-ягу.   Или – в деда Мороза. Только старые старухи верят в бога. Вроде бабы Наташи, хозяйки дачи, которую они снимали летом. В углу комнаты бабы Наташи висели иконы и она часто перед ними молилась. Но сколько ей лет, бабе Наташе? Шестьдесят. Что с нее взять.

В институте, правда, один Олегов одногруппник, Женя Васильев, ударился в православие. Но в институте было много  духовных искателей: кто увлекался йогой, кто – буддизмом... Вот Женя – православием...

Студентом Олег и сам пробовал читать Библию, взял у Жени. Только она была не на русском, а на церковно-славянском, и понимал ее Олег с пятого на десятое. Может, поэтому Библия и не показалось ему заслуживающей внимания. К тому же, когда он раскрыл Библию в первый раз, у него похолодел низ живота и страшно захотелось в уборную, едва добежал. То же самое произошло, когда Олег попробовал читать Коран.

И тогда Олег впомнил, что это уже было. Однажды, когда он жил с родителями на даче, они с приятелем Вовкой зашли в деревенскую церковь.   Просто из любопытства зашли.   В церкви никого не было. И они подошли к алтарю. И тут у Олега похолодел живот, и ему так захотелось писать, что он не удержался. Хорошо еще, что он был в одних трусиках. Олег пулей выскочил из церкви, оставив на полу лужу. Вовка  ничего не понял, но, увидев лужу, тоже убежал. От греха.

Трусы пришлось сушить на солнце, к счастью день был солнечным, на поле, во ржи.

Когда Олег не вернулся к обеду, его стали искать, спросили Вовку и хохочущий Вовка рассказал маме и бабе Наташе, как Олег специально написал в церкви. Мама не поверила, сказала, он, наверное, описался. А баба Наташа закричала, что какой там описался, парню восемь лет – не годовалый. И что за это мальчишку нужно высечь, как сидорову козу. Она сама нарвала крапивы и сама отнесла маме – твое счастье, ты и секи.

Олег как раз в это время вернулся. Мама потрогала его трусы – сухие. И объявила, что Олега, в самом деле, надо на старости лет выпороть. Так, чтобы  сесть не мог.   Сама она не будет, а вот завтра из Москвы приедет отец, он и выпорет. И не крапивой никакой, а как полагается – ремнем.

Весь этот и половину следующего дня Олег продрожал от страха. Он представлял, как папа будет его пороть, и чуть не писался снова.

Но потом обошлось. Когда до приезда папы оставалось часа два, Олег обнял маму за шею и сказал, чтоб она понюхала трусы, вчера ему признаваться было стыдно. Мама понюхала, все поняла, поцеловала Олега и о чем-то пошепталась с бабой Наташей. И всё закончилось: баба Наташа тоже кому-то что-то сказала, и про Олега забыли. Разве что иногда он ловил на себе любопытные взгляды.       

В общем, в бога Олег никогда не верил. Правда, в перестройку, когда стали печатать тех, чьи имена  раньше он только слышал, Олег прочел кое-что  Соловьева и кое-что – у Бердяева. И засомневался, такой ли уж мир, в самом деле, материальный. Но залезать в это глубже не стал.

А сейчас – не просто стал, а с головой занырнул в православие. Весь дом, тот, что начала строить Ирина, а он достроил уже после ее смерти, завесил иконами, часами стоял на коленях в церкви. Да и дома ночами – тоже. Правда, ему то и дело приходилось прерывать эти бдения, почему-то молитвы действовали на него, как мочегонное. Но облегчившись, Олег снова становился на колени.

По-видимому, молитвы его были услышаны. А может, дело было не в молитвах, а в тех деньгах, что он пожертвовал на строительство храма Христа Спасителя. В любом случае, Олег успокоился и больше часами перед иконами не простаивал. Ни в церкви, ни дома.

Не до этого было. Настоящая большая приватизация начиналась только сейчас. И снова надо было не упустить своего. Кто не успел, тот опоздал.   На кону были и нефтяные месторождения, и урановые рудники, и алмазные прииски – столько всего!

Олег выбрал уран. Добычу и переработку.

Здесь снова оказались и конкуренты, и просто много заинтересованных людей. С которыми надо было решать вопросы. Для этого были нужны уже другие люди, не такие как Юрий и Алихан. Впрочем, Алихана убили еще в девяносто пятом. А Юрия в  девяносто седьмом, когда разгромили всю их бандитскую группировку, посадили. Теперь у Олега была совсем другая служба безопасности. Во главе с бывшим генерал-майором КГБ.

А сами вопросы были те же – нейтрализовать возражающих. Пока Олег создавал свой урановый холдинг, таких вопросов ему пришлось решить пять – с председателем городского совета, с директором шахты, с двумя депутатами областной думы и с одним столичным журналистом-дурачком, не понимающим, на кого он замахнулся. Все эти вопросы Олег решил успешно.

А дома, Олег жил все там же, на Рублевке, только уже не в "Иринином" доме, а в небольшом дворце, окруженном двухгектарным парком и трехметровым забором, рос сын. В девяносто девятом Ваське исполнилось тринадцать.

Учился он дома, под присмотром гувернантки и гувернера, оба в прошлом школьные учителя, гувернантка – гуманитарий, гувернер – математик. Друзей у него не было, откуда им взяться? Олег думал определить сына в частный пансион для детей таких же успешных родителей, но Васька, еще когда ему не было и десяти лет, сам решил, что хочет учиться дома. Тогда-то Олег и нанял ему гувернатку и гувернера, поселив их в доме и поручив приглашать других учителей по Васькиному усмотрению.  

Однажды вечером Олег отпустил машину у ворот, а к дому пошел через парк пешком. У окна комнаты сына, вечер был теплый и окно было открыто, он услышал голоса Елены Игоревны, так звали гувернантку, и Василия. И стал свидетелем такой сцены.

Вася просил учительницу снять кофточку. Получив ее, он дал Елене Игоревне сто долларов. А теперь лифчик, Елена Игоревна. Хорошо, какие у вас красивые грудки. Возьмите еще сто. А можно поцеловать? Вот сто за левую. А правую можно? Вот сто за правую. А еще? Возьмите за "еще". А теперь, пожалуйста, снимите юбку. Вот вам за юбку. И трусики. Вот за трусики. Ножки раздвиньте. Вот за ножки. А потрогать можно? Двести? Вот вам двести.

Кончилось это тем, что Васька отдал голой гувернантке остаток пачки стодолларовых купюр, а она расцеловала ему то, что еще не так давно они с Ириной называли пипиской. Маленький Васькин дик стал подниматься. Гувернантка отвела с дика кожицу, уложила ученика на себя и своей рукой засунула дик в пусю. Васька пару минут поерзал на учительнице, слез и стал одеваться. Не понравилось.

Олег тихо прошел в свой кабинет. На стене там висела та самая Персиянка, а рядом –  "Сказка королей" Чюрлениса.

Вечером к нему пришел Васька, папа мне нужны деньги. А где те десять тысяч, которые я дал тебе на прошлой неделе? Сын молчал. Олег поцеловал Ваську, открыл ящик стола и протянул ему нераспечатанную пачку. Хватит? Пока хватит, спасибо, папа.

Через два часа, когда Васька уже спал, Олег вызвал Елену Игоревну. Он положил на стол пять бумажек с портретом Франклина и сказал: "Блузку, лифчик, джинсы, колготки, трусы. Туфли оставьте".

Елена Игоревна багрово покраснела, но быстро сообразила, что сейчас ей надо быть паинькой. Не притрагиваясь к бумажкам, она разделась. Олег поставил ее на четвереньки и заскользил диком по пусе, пока не залил ее всю. Елена Игоревна крутила попой как умела и только попискивала: еще, еще... А когда почувствовала внутри струйку, закричала как бы от оргазма так, что у Олега заболели уши.

Это было то, чего она так давно ждала и на что так давно надеялась. И, когда Олег велел ей принести ремень, она бросилась со всех ног. Принесла, подала и с готовностью растянулась на диване попой кверху.

Порол Елену Игоревну Олег долго и с удовольствием. Но куда больше было удовольствие Елены Игоревны, которая то кричала как бы от боли, то крутила попой, но не делала и малейшей попытки ни закрыться руками, ни как-то иначе облегчить попину участь. Наоборот – только бы получше подставить попу под ремень, только бы Олег порол ее подольше, она потерпит, есть ради чего...

После порки Олегов дик снова вырос, и, поняв, что порка окончена, Елена Игоревна схватила его в рот и стала жадно облизывать.

Так продолжалось до трех ночи, когда Олег отправил Елену Игоревну спать, заставив несмотря на сопротивление, взять двадцать бумажек с Франклином. Елена Игоревна хотела было сделать оскорбленное лицо и отказаться. Но, взглянув на Олега, поняла, что надо слушаться.

После смерти Ирины постоянной женщины у Олега не было. Да, он и сам этого не хотел. Временами заказывал красоток из собственного эскорт-агентства, но это было почти то же, что секс-куклы. Вечер с Еленой Игоревной пробудил в Олеге давно уснувшую природу.   И навел на очень странную мысль.

Олег решил сделать богоугодное дело. Начал он его, отправившись к знакомому архиерею. Испросить благословения. Архиерей благословил и обещал всячески помогать. Олег уехал, оставив на память владыке икону пятнадцатого века.

Через три месяца в имении Олега построили еще один дом, длинный и двухэтажный. И олеговы эмиссары отправились по детским домам. Оттуда они слали Олегу видео кандидаток в воспитанницы нового приюта, или, выражаясь светским языком, пансиона. Кандидаткам должно было быть не меньше шести и не больше десяти лет, они должны быть здоровыми и иметь здоровую наследственность. С характером, не слишком испорченным детским домом. Но самое главное – они должны понравиться попечителю приюта-пансиона.

Через полгода двухэтажное здание заселили  девятнадцать девочек. Наставницами им были поставлены две тридцатилетние монахини: мать Пелагея – бывшая учительница биологии Полина Семеновна, и мать Евдокия – бывшая учительница химии Татьяна Александровна. Окормлял приют по благословению архиерея отец Михаил, бывший капитан-десантник. Елена Игоревна преподавала в пансионе гуманитарные дисциплины, а Васькин гувернер, Александр Владимирович – математику.

В первый месяц попечитель навещал воспитанниц не реже раза в неделю, проверить как идет учеба и, вообще, всё ли в порядке.

В четвертое посещение Олег заметил у одной из девочек красные глаза. Что случилось, почему ты плакала? Девочка стояла, не смея открыть рта. Ступай со мной. И Олег отправился в свой кабинет. Здесь на стене тоже висела Персиянка. Ну, что случилось? Девочка продолжала молчать. Раздевайся. Девочка сняла платье. На ее ножках, пониже трусиков были видны две синие полоски. Снимай трусы. Девочка замялась, но послушалась.

На попе девочки не было живого места. Кто тебя наказал? Мать Пелагея, а потом отец Михаил добавлял. За что? Я на обед съела два яблока вместо одного. А как тебя зовут? Алла. Сколько тебе лет? Шесть. Хорошо, одевайся. И скажи матери Пелагее, чтобы зашла ко мне.

Через пять минут вошла мать Пелагея. Вы порете девочек? Конечно. Где? В зале для занятий физкультурой. Покажите, как вы это устроили. Мать Пелагея повела Олега в спортзал и показала  гимнастический козел: вот сюда прикрепляем руки, сюда –    ноги, а потом порем ремнем, отец Михаил благословил. Сразу, как провинилась, порете? Нет, вечером на следующий день. При всех. И чтоб успела осознать и раскаяться. Сегодня пороть будете? А как же – каждый день порем. Сегодня – четверых. Мать Пелагея поняла, что разноса не будет, и осмелела. А то она уж собралась спустить шкуру с этой мерзавки Аллы, которая вышла к попечителю заплаканной. За что будете пороть? Одна не выучила молитву, одна вместо приказанных ей пятидесяти поклонов положила сорок восемь, думала, я не считаю, а две другие разговаривали ночью. Хорошо, я приду посмотреть.

Без двух минут восемь Олег был в физкультурном зале. Девочки только что закончили вечернюю молитву. Четыре приговоренные с задранными платьицами и спущенными трусами стояли напротив пятнадцати счастливиц. На двух приготовленных к порке попах были видны следы предыдущего ремня.

Мать Пелагея взяла за руку первую преступницу и отвела к козлу. Девочка подпрыгныла и легла на козел животом. Мать Пелагея примотала ее ручки и ноги скотчем к ножкам козла и стала со всего размаха хлестать воспитанницу по попе ремнем. Девочка зашлась криком – "Прости-ите, ма-атушка!". Отсчитав двадцать ударов, мать Пелагея разрезала скотч, поставила первую девочку на колени перед висящей на стене иконой Богородицы, и пошла за второй. Вторую девочку порола мать Евдокия, а мать Пелагея отдыхала. Третью – снова мать Пелагея. А четвертую, старшую – отец Михаил. Порол бывший десантник так сильно, что старшая описалась. И должна была после порки мыть козел.  

Попечителя провожали все трое: и монахини, и отец Михаил. Приходите еще и не сомневайтесь: девочки получают настоящее христианское воспитание.

С этого дня, если только он был дома, ровно в восемь часов Олег отправлялся в спортивный зал.

Через неделю, крепко выпоров очередную воспитаницу, Верочку, она получила двойку по русскому языку, отец Михаил увел наказанную к себе для дополнительного внушения. Через пятнадцать минут Олег пошел за ними, чтобы самому, лично передать отцу Михаилу вознаграждение за труды.

Он открыл дверь и увидел, что Верочка стоит перед сидящим отцом Михаилом на коленях, с головой накрытая подрясником, только выпоротая попа видна, и делает  что-то, от чего подрясник ходит волнами. Увидев Олега, отец Михаил дернулся было вскочить, но Олег сделал успокаивающий жест: сидите, сидите, святой отец, продолжайте ваш пастырский труд.

Еще через неделю он так же неожиданно зашел к отцу Михаилу уже без всякого дела. Порка закончилась часа полтора назад. Открыв дверь, никакие двери в приюте, кроме его кабинета,   не запирались, Олег обомлел.

Три подрясника валялись на полу рядом с наперсным крестом отца Михаила. На подрясниках лежала голая мать Евдокия. Её задранные ноги обвивали спину, а губы впивались в губы такой же голой матери Пелагеи. Пальцы правой руки матери Евдокии бегали вокруг и внутри распахнутой пуси матери Пелагеи. Мать Пелагея, широко разведя ноги и почти сложившись пополам, полустояла-полулежала над матерью Евдокией, придавив ее крошечные, как у подростка, грудки своей тяжелой, отвислой грудью.   А сзади на коленях стоял отец Михаил. Он придерживал руками уже сильно тронутую целюлитом огромную попу матери Пелагеи и энергично водил внутри нее диком. Его золотой с рубинами нательный крестик раскачивался в такт движениям дика.

При появлении Олега отец Михаил резко вытащил дик, и мать Пелагея громко пукнула. У Олега снова похолодел низ живота и ему захотелось в уборную. Но он удержался. Хорошо окормляете, святой отец. И, вообще, мне нравится, что вы так любите друг  друга.          

Все трое встали перед Олегом на колени: ради Христа, не говорите владыке. Ради Христа, говорите? Хорошо, не скажу. Если будете себя правильно вести. Конечно, будем. Ладно,   сейчас проверю. И Олег отвел всю троицу в спортивный зал.

Первой он велел отцу Михаилу уложить на козел мать Евдокию, и мать Пелагея десять раз ударила ее ремнем по узенькой, да еще от страха и сжавшейся попке. Но еще до начала порки, только оказавшись на козле, мать Евдокия разревелась, как маленькая девочка, и стала просить прощения, обещая, что  больше не будет.

Потом настала очередь матери Пелагеи. Эта, наоборот, терпела порку с хохотом. Еще, Танюша, еще, сильнее, сильнее!.. Пришлось Олегу попросить отца Михаила помочь. Тот отхлестал мать Пелагею пряжкой ремня до крови, но она не перестала хохотать: сильнее, Мишенька, сильнее!.. Когда мать Пелагея сползла с козла, тот был весь мокрым, и ей пришлось бежать за полотенцем –  вытереть то, чем ее пуся залила козел.

Всю эту сцену Олег заснял и сказал, что будет хранить видео "на всякий случай".

Отца Михаила Олег пороть не стал. Ему он велел стать на четвереньки, спустил свои брюки и трусы и с каким-то странным чувством раздвинул половинки попы попа. Сердце священника замерло, но противиться он не смел. К счастию, всё обошлось – невинность отца Михаила не пострадала. Олег всего лишь окатил его желтой струей под хихиканье монахинь – терпеть  больше было невозможно, мочевой пузырь просто лопался.     

С этого дня наказаниями: кого, когда и сколько раз – командовал Олег. Иногда он уменьшал число ударов, иногда совсем прощал, а иногда переносил порку: я сегодня занят, Алину будете пороть завтра, и, счастливая, что наказание откладывается, Алина дрожала от страха еще один день. А иногда приказывал выпороть ни чем не согрешившую девочку. Но ведь Даша ничего не сделала. Найдите сами – за что. И монахини находили: за грязь под ногтями, за то, что не так посмотрела, что не так поцеловала образ – мало ли за что можно выпороть приютскую девочку.  

Олег приходит на экзекуцию. Сегодня наказывают семилетнюю Светланочку, она написала в кровать. Очень красивая девочка с огромными карими глазами, может, из-за этих глаз ее никто и не называет Светой, а только Светланочкой. И добрая, и умница... Только одна беда – все время писается, просто наказание. А как ее отучить? Только – ремнём. И трижды в неделю, а иногда и чаще добрые монахини лечат Светланочку от недержания поркой. Хорошенько по попе двадцать раз – пусть знает, что писать в кровать нельзя.  

Но сегодня у Светланочки счастливый день. После пятого удара по никогда не успевающей зажить попе Светланочки мать Евдокия слышит властный голос Олега. Достаточно, я сам с ней побеседую. И Олег отводит никак не могущую перестать реветь, но  счастливую, что было не двадцать, а только пять, Светланочку к себе в кабинет. Здесь он снимает с наказанной трусики и сажает к себе на колени. Ой, больно! Олег смазывает Светланочке попку специальной мазью.

И бежит к писсуару в примыкающую к кабинету уборную.

Возвращается и достает из холодильника пирожное, свежими пирожными холодильник заполняют каждый день. Потом вся перемазанная кремом, но все еще всхлипывающая Светланочка сидит у него на коленях и слушает, что девочек обязательно надо наказывать по попе. Потом, уже забыв про порку, Светланочка обвивает ручками шею Олега и начинает жаловаться на воспитательниц, всё-всё ему расскажу. Во время рассказа ей становится так себя жалко, что она снова горько плачет. Потом начинает целовать Олега и проситься, чтобы Олег прогнал злых воспитательниц. А лучше – чтоб забрал ее, Светланочку, себе в дочки. Ты не будешь меня пороть? А ты будешь хорошей девочкой? Я буду, буду, буду!

И они начинают играть в лошадку. Светланочка усаживается верхом на смазанный особым кремом дик Олега, а Олег подбрасывает девочку, пока не оденет ее на дик. Сначала – попкой, а потом – и пусей. Кровь из пуси у Светланочки не идет, пленку ей порвали еще в детском доме. Старшие мальчишки.    

Через полгода трех девочек из приюта Олег, в самом деле, удочерил. Аллу, ту, которая рассказала ему про порки, самую младшую, а еще Аню и Лиду, обеим по девять лет. Светланочки среди удочеренных не было. Сладкая, но как брать в дом девочку, которая писает в кровать? А качать на дике ее можно и в приюте.

Теперь Олег гораздо меньше времени уделял бизнесу, хорошо отрегулированный бизнес не требовал много  времени, и гораздо чаще бывал в дома. Днем его дочки занимались с приходящими учителями под присмотром или Елены Игоревны, или Александра Владимировича. А вечерами играли с новым папой.

Впрочем, сам Олег не столько играл, сколько смотрел, как играют девочки. Правда – часто бегая в уборную, куда его теперь то и дело гонит мочевой пузырь. Странно – пока он не крестился, желание помочиться посещало Олега не чаще, чем других людей. А уж когда открыл приют, с мочевым пузырем вообще что-то невозможное стало твориться. Олег показывался нескольким урологам, но те не находили никакой патологии.

Любимой их игрой была "дочки-матери". Одна девочка, "мама", одевала и раздевала "дочку", умывала и кормила, учила азбуке, ставила в угол, шлепала по попке и сажала на горшок.    

Олег садится на диван, усаживает на колени третью дочку, которая не знает как покрепче к папе прижаться, и они смотрят, как "мама" управляется с "дочкой". А те  стараются вовсю. Потому что папа ставит им оценки. Хорошо одела маленькую – пятерка, плохо вытерла попку после горшка – тройка, не за что поставила в угол – двойка.

Но сначала папа советуется с дочкой, которая у него на коленях: сколько мы поставим Анюте за то, как она нашлепала Аллочку? Двойку. Почему двойку? А потому что Аллочка совсем не плакала. И на попке у нее ничего не осталось. Разве так шлепают. Можно, покажу, как надо? Ладно, ладно, потом покажешь. Раз ты так считаешь, ставим двойку. А Аллочке что поставим за то, как она получала по попе? Пятерку. Почему пятерку? Потому что она не спорила, а сразу сняла трусики и подставила попу. И ручками не закрывалась, пока Анюта ее наказывала. Хорошо, ставим Аллочке пятерку.  

И так весь вечер: смех, крики, а иногда и "дочкины" слезы, когда "мама" слишком хорошо ее нашлепает. Но папа быстро утешает расплакавшуюся: обнимет, поцелует нашлепанную попу, даст пирожное. И снова бежит в уборную.    

Та, у кого оценки оказались выше, получает приз. Право спать с папой. Когда все укладываются, победительница идет в папину комнату, забирается под одеяло и тесно-тесно к папе прижимаеся. А потом начинается главное.

Папа сажает победительницу верхом себе на лицо и начинает зацеловывать всё, что у нее между ножками и между половинками попы. Сла-адко! А потом, когда все зацелованное становится мокрым-премокрым от папиных слюнок и еще от чего-то, папа усаживает победительницу прямо пусей себе на дик. Одевает медленно, чтобы не сделать больно. В первый раз, Анюте все равно было больно, даже кровь из пуси шла. А Лидочке и Аллочке ни капли больно не было, в детском доме и той, и другой пленки порвали в четыре года. Это нормально, такие уж они, эти деткие дома.  

А утром счастливая вчерашняя победительница хвастает перед сестричками новой брошкой или бусиками.

Вася тоже заинтересовался папиными играми с новыми сестренками и частенько теперь отрывался вечерами от компьютера, чтобы побыть с выросшей семьей. Ему очень нравится, когда "мама" шлепает "дочку". А еще больше – когда сажает на горшок. Особенно, если "дочка" – Аллочка.

Вася вообще полюбил Аллочку больше других приемных сестер. Когда папы нет дома, он все время берет ее в свою комнату. Играет, учит компьютеру, усаживает на колени, кормит с ложки, и хотя Аллочка прекрасно ест сама, ей это страшно нравится, зацеловывает, когда никто не видит, сам сажает Аллочку на горшок, Аллочка всегда приходит к нему с горшком, и сам вытирает ей после горшка попу и пусю. А Аллочку от Васи вообще не оторвать никакими силами. Если раньше она старалась выиграть у старших сестер главный приз – папу, то теперь наоборот – старается проиграть.

Через два месяца Елена Игоревна доложила Олегу, что Вася с Аллочкой играли в лошадку: голая Аллочка скакала на Васином дике. Елена Игоревна ждала взрыва, но Олег  только хмыкнул: "Обормот!".

А на третий день после этого разговора обормот пришел вечером к папе и попросил подарить ему Аллочку. У тебе же все равно столько других. Олег помедлил, но не более полминуты, поцеловал сына и сказал: "Дарю".

В комнату Васи поставили Аллочкину кроватку, а под нее – горшок. Но, конечно, в своей кроватке Аллочка никогда не спит, только – с Васенькой. А вот на горшок просится всё время, на горшок Аллочка готова садиться хоть каждые пятнадцать минут, надо ей или нет. Потому что нет ничего слаще, чем когда Васенька спускает с нее колготки, гладит попку и усаживает. А потом еще, если она не симулировала, специальными ватками вытирает попу и пусю. А если попа грязная, жалко только, что это бывает только раз в день, еще и ведет умываться, и сам всё Аллочке моет и вытирает.

Аллочке, правда, хочется еще одного – чтоб Вася ее нашлепал. Можно и ремешком, она не будет плакать. Аллочка знает, что будет больно, но ей так хочется стать для Васеньки совсем-совсем родненькой-преродненькой. Вот она и просится. Но здесь Вася неумолим: ударить Аллочку – ни за что! И сколько Аллочка не объясняет, что непослушных девочек надо наказывать по попе, Вася и слушать об этом не хочет. Однажды Аллочка даже попыталась быть плохой девочкой, чтобы Вася ее наказал. Но получилось совсем не так, как она хотела: вместо шлепанья Вася запер ее в ванной. Правда – ненадолго. Как только ключ в замке повернулся, Аллочка заревела так, как никогда не плакала, и когда ее пороли в спортзале: Васенька, прости! А еще через тридцать секунд суровый воспитатель уже зацеловывал подхваченную под так и ненашлепанную попу сестричку, а Аллочка, судоржно обхватив ручками Васину шею, а ножками – всего Васю, одновременно и смеялась, и плакала, остановиться она не могла, и целовала всё, до чего могла дотянуться – нос, рот, глаза, шею, уши...

Олег подумал, не удочерить ли еще одну воспитанницу, но решил, что хватит. Просто стал реже проводить вечера дома, и чаще – в пансионе.

В 2002-м году Олега пригласил давнишний знакомый из ФСБ. Есть возможность получить государственный  контракт на строительство пятнадцати могильников для ядерных отходов. Программа строительства уже утверждена, но генподрядчик еще не выбран. И сколько? Знакомый показал пять пальцев.

Как посмотреть программу? Знакомый протянул тоненькую брошюру. Внутри была карта и несколько страниц с техническими данными. Три могильника были рядом с небольшими райцентрами. Но ведь тут люди. Ну, и что? Но ведь радиация вырастет. Мало ли где у нас радиация. Берешь? Сколько у меня времени на решение? Один день.

Этим вечером Олег с дочками не играл. Он заперся в кабинете и думал. Со стены на него смотрела Персиянка, плеер играл первую часть "Лунной сонаты". Когда первая часть кончалась, Олег нажимал на паузу, а через пять минут снова слушал сонату сначала.  

Олег, как живых, видел лысых детишек из этих трех райцентров. Не доживающих и до семи лет. Сборы денег на их лечение, дорогое, но бесполезное. Видел их, умирающих от рака тридцатилетними, мам.

Но какая альтернатива? Отказаться – значит, погубить всё. В лучшем случае, перестанут считать своим. В худшем – отнимут бизнес. Пять процентов отката – не много. А программа – на десять лет, занятость мощностей гарантирована. Да, и прибыль сказочная!   Олег посмотрел на часы – не поздно ли? Начало одиннадцатого, нормально. И Олег набрал номер знакомого – беру.           

Через два года Олег отправил Василия учиться в Англию. В Кембридж. Васька вырос на удивление толковым парнем – сам выбрал университет, сам подготовился к экзаменам. Перед отъездом он заехал попрощаться с бабушкой, Ирининой мамой.

Бабушка давно и тяжело болела. Увидимся ли мы еще, Васенька? Ну, что ты, бабушка, ты нас с папой переживешь. Я хочу, чтобы ты знал: у твоей мамы была любовь с папиным компаньоном, который сгорел в своем доме за неделю до ее убийства. Вася оцепенел: ты думаешь?.. Я ничего не думаю, я хочу, чтоб ты знал.

С этим Вася и отбыл в Англию.

Аллочка, ей исполнилось десять, начала плакать, как только узнала о Кембридже. Неделю до Васиного отъезда она ревела почти непрерывно. А когда машина увезла Васю в аэропорт, забилась совсем в истерике.

Тогда Олег поставил Аллу между коленями и сказал, что если она немедленно не станет хорошей дочкой, то сегодня же отправится жить в пансион. Через минуту Аллочкины глаза высохли и она повисла у папы на шее, папочка, миленький, родненький, я буду хорошей! В эту ночь и всю следующую неделю Алла спала с папой.

Дочки росли. После того, как у старших начались менструции, Олег поставил им спирали. И они продолжали бороться за папину кровать еще два года – пока им не исполнилось тринадцать. Потом до спирали доросла и Аллочка.

Олег всё чаще ночевал в  пансионе. Там уже спасались больше сорока девочек. Старшим было шестнадцать, и их пора было выпускать в самостоятельную жизнь. Но каждый год двум-трем, а иногда и четырем новым малышкам улыбалось счастье оказаться принятыми в числившийся среди лучших в России приют равноапостольной Ольги.

Теперь из кабинета Олега вели уже две двери – одна в туалет, другая в спальню. Где Олег одевал на дик очередную безобразницу, спасенную добрым попечителем от полновесной порки и мечтающую удочериться.

В семнадцать лет Анюта влюбилась. В однокурсника, она только что поступила в университет. И заявила, что хочет жить отдельно. Со своим мальчиком. Олег не стал возражать: отдельно, так отдельно, сколько тебе надо на квартиру? Десять миллионов. Рублей? Долларов. Не много? Мало. И Анюта выставила приемному папе счет: пятьсот миллионов за то, что он четыре года пользовался её пусей. А иначе, ну он сам понимает, что иначе...

Как и тогда с Васькой, Олег обумывал ответ недолго. Хорошо. Какие могут быть счеты между родными людьми. В глазах Анюты сверкнула ненависть: какая я тебе родная. Когда у меня будут деньги? Через десять дней.

Но получить полмиллиарда Анюта не успела. Через три дня и ее, и ее избранника застрелили, когда они выходили из университета. Стреляли из машины. Сгоревшую машину нашли в тот же день. Но больше – никаких следов. Машина эта была угнана пять лет назад.

С другими дочками, как и с воспитанницами приюта, таких проблем не было. Лидочка и Аллочка быстро догадались, что такого папу нужно очень, очень сильно любить. И ни в коем случае не болтать. Особенно – про стыдное. И тогда папа сделает для них всё.  

А выпускницам пансиона назначалась пожизненная пенсия – шестьдесят тысяч долларов в год, чистыми. "Пожизненная" в смысле, пока жив Олег. Плюс квартира, плюс десять лет оплаченного высшего образования в любом университете мира по их выбору. Но, естественно, при полном молчании обо всем, что происходило в приюте. Какие-то слухи, правда, всё равно появлялись, но про кого их нет?

Незадолго до олимпиады старый знакомый из ФСБ, теперь уже генерал-лейтенант, позвонил Олегу и пригласил приехать. А в другом месте поговорить мы не можем? Нет, в другом нельзя. Олег поехал.

Государство заинтересовано в том, чтобы помочь Ирану с обогащением урана. Нужны инженеры-консультанты для постоянной работы там.   Но главное – надо передать Ирану небольшую порцию высокообогащенного урана. Небольшую, но достаточную для производства бомбы. Руководство думает поручить это Олегу. За деньгами аятолы не постоят. Согласен? Надо подумать. Думай. До завтра. А сколько? Генерал-лейтенант показал два пальца.

Домой в этот вечер Олег не поехал. Заперся в своем кабинете, включил, как и двенадцать лет назад, "Лунную сонату" и стал думать.  

Деньги огромные – миллиарда три, не меньше. Два процента отката – ерунда. Но... Но атомная бомба у религиозных фанатиков. Тем более – у антисемитов...

Однако вскоре мысли Олега приняли другой оборот. Он же станет международным преступником. Изгоем. Из России носа не высунешь. И это в лучшем случае. За такие дела израильтяне могут убить и в России...

Но это если история раскроется. А она раскроется?..

А если отказаться? Отнимут бизнес? Отнимут, это точно. И это еще в лучшем случае...  

Ладно, кто не рискует... Утром Олег позвонил генералу и сказал, что согласен.  

Еще через шесть лет Олег празднует юбилей. Шестьдесят лет. Подарок от президента – орден "За заслуги перед отечеством" второй степени; третью и четвертую степени Олег получил раньше. Подарок от патриарха – орден святого благоверного царевича Димитрия.   За большой вклад в спасительное дело заботы о несчастных детях.  

В имение съехались все. Вася с женой прилетел из Лондона, он так и остался в Англии после Кембриджа, там и женился. Аллочка и Лидочка, обе – с мужьями. Лидочка вышла замуж за израильтянина и живет теперь там. Мужа ее зовут Зеев. Это имя такое, не фамилия. Он – офицер, говорит, что летчик. Но Олег в это мало верит.

Присутствует, конечно, и весь пансион-приют – и воспитанницы, и бывшие воспитанницы с мужьями, и постаревшие наставницы – мать Пелагея и мать Евдокия. Приехал и сильно обрюзгший отец Михаил. Сейчас он протоиерей. Елена Игоревна и Александр Владимирович, хотя уже больше десяти лет не живут в имении, тоже здесь.

Прибыл и мэр одного из городков, рядом с которым Олег построил ядерный могильник. С поздравлениями и благодарностью: такое соседство сильно улучшает финансы города. Правда, больных детей прибавилось. Так что приходится думать о строительстве онкологической больницы. Но город надеется, что холдинг им поможет.

Были, естественно, и друзья из ФСБ. И даже из Ирана прилетела делегация. С благодарностью за помощь в строительстве атомной электростанции. Обычный контракт, странно только, почему Зеев смотрит на иранцев так пристально?

Была и еще одна группа гостей. Те, кто пострадали при восхождении Олега. Всех пострадавших, конечно, собрать было невозможно. Но – хоть тех, с кем он "решал вопросы".

Каждому из этих приглашенных сотрудник Олега, который организовывал юбилей, объявил, что ему назначена пенсия, две тысячи долларов в месяц, которая будет выплачиваться, пока Олег Павлович жив. А на празднике приглашенные получат подарок от юбиляра –  два  чека: десять тысяч долларов по прибытию и от десяти до сорока тысяч при разъезде, сумма зависит от того, насколько Олегу Павловичу понравится поздравление гостя. Ни один из приглашенных не отказался.

Так здесь оказались и директор института, который когда-то не мог рассчитаться за компьютеры, ему уже за восемьдесят, и сестра Кости, мать Кости давно умерла, и оставшаяся без мизинца, так и не ставшая пианисткой дочь череповецкого начальника, сам начальник тоже давно умер, и дети всех, кто пытался мешать Олегу приватизировать то, что Олег хотел и в конце концов приватизировал. Всего таких гостей набралось  двадцать три человека.

Олег принимает поздравления. И ловит в глазах обнимающих и целующих гремучую ненависть. Вот одни такие глаза. Ну, с этой понятно. Вот вторые. С ним тоже ясно. Третьи. Еще. Еще... И здесь нет вопросов. Но откуда эта ненависть у Васьки? Ведь он всю жизнь с сына пылинки сдувает. И Алла, всегда такая нежная, сегодня после фужера шампанского тоже не может спрятать своего чувства. И Лида... Вот, они у них какие, оказывается, чувства... Хотя чему удивляться?..

И ни одного взгляда, где бы светилась любовь. Ну – хоть просто теплота. Ни одного...  

Интересно – кто из них меня убьет?

Купить