Это, любимая Лизонька, Лордс

Моей любимице Лизе Тицкой

Снаряжая Прохора в столицу Иннокентий Филиппыч суетливо прискакивал возле глыбообразного купца, укутанного в оленью доху и якутскую шапку с длинными ушами, то поправляя многочисленные завязочки на тороках с мягкой рухлядью, то засовывая в карманы какие - то кулечки, свернутые фунтиком, нашептывая и советуя.

- Ты, перделом - то, не лезь сразу в Присутствие - то, - прицокивая по - беличьи вставной челюстью торопился Груздев, любуясь Громовым, - а ткнись к швейцарцу, он здоровый такой, в форме и у дверей торчит, как столп. Суй сразу червонный или четвертной для ровного счету, он и подучит.

- Да знаю, - гудел шмелем Прохор, притопывая ногой, аккуратно обутой в лыжи на американском ходу.

- Знаешь не знаешь, - всплескивал руками квохчущий заботливой курицей прасол, отворяя дверь в сени, откуда ощутимо потянуло лютым сибирским морозом, - а знай еще раз. Вторым случаем иди в Кукисын.

- Куда ? - переспрашивал Громов, грохоча в сенях кременным ружьецом.

- Кукисын, - накинув на плечи николаевскую шинель на алом подбое с бобриным воротником, вылетел в сени Груздев, привязывая к мешку купца мешочек с синь - порохом и свинцовым припасцем малым, - контора такая заграничная. По имени основателя с сыном, они визы правят и важность с видом знатно на закопченном стекле салят.

- Мошенники, выходит, - сердился Прохор, пинком открывая дверь из сеней в чуланчик.

- Не мошенники, - влезая в валенки кричал Груздев в спину купцу, снаряжающему в чуланчике нарты, - а трансагентсво с туризмом. Не перепутай, смотри, с футуристами и эмансипированными, вот те действительно мошенники.

- Совсем ты меня озадачил, - выводил Прохор нарты в холл купеческой избы, где его встретили довольным визгом трудяги - собаки, округлив хвосты - бублики и посверкивая голубыми глазами, - Кукисын, футуризм, - он отсыпал собакам юколы, потрепав по крутой серо - желтой холке вожака, здоровенного кобеля с драным в драке ухом, - швейцарец в форме. Как бы не запамятовать.

- Запиши ! - орал, трясясь по холоду, Груздев, отворяя тройные двери из холла в сенки. - Химическим карандашом запиши себе по пузу, все одно мыться в их ваннах не сможешь.

- Отчего ж не смогу ? - спорил Громов, выводя стаю и нарты сквозь сенки в завальную. У стен завальной стояли мумифицированные. С потолка свисал на медной цепи радмай - журдан, а сочившийся ледяшкой взырь притулился к охряпистой попадье, засолоненной еще по лету, когда притащила орда на зимовку Ефиму Субботе гриб - ягоду и живого окуня, спавшего теперь в кадке с просоленными огурцами. - Я, Иннокентий Филиппыч, сильный, сам знаешь, что сорок семь тунгусов оглоблей в землю вбил, а своего достиг.

Он подошел к зеркалу и влажно подышал, оттаивая кругляш.

- Достиг, - увидев себя в зеркале, заулыбался Громов, бросив в рот пол - пачки жевательного табаку, - вон каков : сам большой, сам маленький.

- Расчет мелкими, - радостно смеялся Груздев, отводя ворот завальной и проникая в законюшенность с шумно думающими в полусне овцами, - потому и столица та же тайга. Ты, Прохор, бей в рыло любого министра, чуть что - государь охулки не даст.

- А кто сейчас в государях на Москве - то ? - уточнял Прохор, ведя собак по законюшенности в сторону сарайного подвеса. - Ишь, - поражался он сметке сибирских жителей, - за ради климата и утепленности настроили х... ни какой, за три часа не выберешься.

- Точно не скажу, - вертел уворот столбунца Груздев, багровея, - но говорили господа проезжающие лет тридцать назад, что Николай или Петр.

- Они под нумерами, - лез в столбунец Громов, принимая на грудь чугунное прясло, что в пути - дороге к столице подскажет, но вот что - того никто не знал, - государи - то московские, Первый, там, Третий.

- Да насрать ! - шуршал обивочной за столбунцом Иннокентий Филиппыч, прошибая компостером ясак. - Срали мы на все их нумера. Ты, главное, Проша, челюсть сверни министру, ноги повыдергай у премьер - министра и бомбу не забудь в господа Сенат метнуть.

- Просачки не дам, - клялся Прохор, просекая обивочную и вылетая на свежий санный путь.

Груздев долго стоял под разноцветным северным сиянием небом, провожая бойкий цок собачьих когтей по насту, подмигивая слезящимся от морозца глазом мощной фигуре Громова, бегущего рядом с нартами. Через год он дошел до Урала, где и узнал в одном трактире, что на Москве давно революция, а под Троицей увидел воочию рекламный плакат с каким - то седым алкашом, назначающим крысоватого приемника, и осознал, что свернутая челюсть, выдерганные ноги и бомба - не актуальны. Тута надо сразу, чтоб и в дальнейшем тоже. Он развернул упряжку и отправился в Канаду, благо, что климат схож.