Мазохистки тоже плачут

Постель была расстелена,

А ты была растеряна

И говорила шепотом:

«Куда ты лезешь

— Попа там! »

— Было дело. Помню, тогда еще я добавила: «И опять Ваши губы, Гжегош, не туда угодили. Стыдитесь! Для такого искушенного мужчины как Вы — это непростительный промах».

— Любимая, да ты и собеседник!?! — невольно вырвались из моей груди чьи-то чеканные строки.

— Игорь Иртеньев запал тебе в душу, как я посмотрю.

— И покорил мой сердце, кукла Лена. А ты помнишь:

— Еврей не пьет, не бьет свою жену и не изменяет ей. Отсюда такие досадные промахи в кровати, — звонко смеясь, ответили Вы, — По крайней мере так считает моя мама.

— Да Вы просто Нестор Летописец женского рода, Катенька, — тем временем бормотал я, тяжело дыша, — Пишущий в эти минуты на моих глазах «Повесть временных лет. Тысячу лет спустя».

— Ты ждешь, милый, когда за перо возьмётся классик? — держа голени своих широко разведенных в стороны ног руками, ответили Вы с улыбкой, — Признаться — я польщена. И, от смущения, мне даже неловко.   Можно, я уберу из-под головы подушку?

— Всю свою жизнь, в кровати я легко плакал и редко смеялся, Катенька.

— Но смеялись, хотя бы, до слез, я надеюсь? А то, без это, было бы совсем грустно мне кажется.

— Но теперь, с Вами, у меня все по-другому, Катенька. Вовремя сказанная тонкая шутка так раскрашивает, казалось бы, рядовой половой акт яркими красками, — говорил я, помогая Вам стать раком.

Доставая писю

— Осторожней будь.

Лишнее движение

— К онанизму путь!

— очень к месту вспомнили Вы пародию на Маяковского, Катенька. И при этом Вы, как я просил, уперлись локтями в спинку кровати, а свою спину максимально прогнули, вежливо открывая мне надежный доступ к Вашему влагалищу.

— Служу еврейскому народу! Фу ты черт, я что-то не так сказала, кажется.

— Это так мило с Вашей стороны, Катенька! — помню, меняя тему, растроганно поблагодарил я Вас за этот широкий жест.

— Запыхался, старичок? Нет, все же я плодотворно с Вами сегодня сожительствую. В творческом смысле, конечно, — непрерывно щебетали Вы, мешая мне кончить, — А это славное слово «минет»? И совсем недорого, учитывая качество исполнения. Ну, решайтесь же! Иль уж смежили очи гении?

— Ну почему же «иль уж»? — возмущенно ответил я, — Это всё пустая литературщина. Да, мы доживаем, доедаем, донашиваем. Но, на минете — экономить не станем.

— В такие минуты я почему-то всегда вспоминаю, что мужской половой член в испанском языке женского рода, — сказали Вы, располагаясь поудобнее свое лицо возле моего члена — Вам не кажется это немного странным?

— Катенька, признаюсь честно, мне сейчас не до испанской грамматики.   Даже столь пикантными. Приступайте, Прошу Вас!

После этих слов, чуточку смущенный, я начал делать правозащитные телодвижения тазом.

— Вы знаете Катя, — сказал я, с нежностью гладя ее находящуюся возле моего члена голову, — На самом деле мудрый Буратино женился не на Мальвине, а на Тортилле. Потому, что молодость — это одно, а трехсотлетний опыт — совершенно другое.

— Если этот опыт помножен на мастерство, то да, — с достоинством поправили меня Вы, — В противном случае такой опыт — просто доведенная до автоматизма рутина рабочего у конвейера.

— Быть может, Катенька, Вы предложите еще что-нибудь в этом духе? Ну, с учетом вашего непревзойденного мастерства и накопленного по крупицам опыта.   Из тех номеров, которые Вы исполняете только в Париже? Я за ценой не постою, можете быть спокойны.

— Мёртвые Уши и Страшный суП, блин. Как можно было уповать на то, что честно поступят с чистой и доверчивой девушкой? — ответили Вы, отдышавшись, — У меня даже нижняя челюсть устала. Так что давайте пока устроим антракт. Даже можно сходить в буфет и съесть крем-брюле. Или только рюмочку?

— Понимаю Вас, Катенька. Действительно, это было как смена у мартена. Поэтому два крем-брюле. После рюмочки.

— Операция, которая длилась за 2 часа, но, всё-таки, достигла полного и нечеловеческого успеха. Не каждый металлург бы это выдержал.

— Я Вам крайне признателен, Катенька, честное слово. Кстати, а что Вы прошептали, когда головкой своего органа я ощутил Ваше горячее дыхание? Признаюсь, тогда мне было не до этого, но сейчас, всё-таки, мне захотелось Вас об этом спросить. Это было что-то важное?

— Да нет. Так, пустяки. Мы чрезвычайные мазохисты, — бормотала я, — И пытки для нас станут истинным удовольствием.

— Это сказано с характерным девичьим кокетства, Катенька. Право не знаю …

— Никакого кокетства, я с Вами абсолютно искренняя. Только можно я включу кондиционер? Сегодня такая жара, да и из открытого окна воняет чем-то безысходным. И влажность, хоть Ихтиандра вешай. Что делать — город Руза. Нищета, а, оттого, некормленые обезьяны и сизое густое амбре в безветренную погоду.

— А, тем временем, по улицам кругами ходит счастливая толпа, размахивая поясными портретами Божьей матери? Конечно, включайте. Кстати, если уже об этом зашла речь, а у Вас есть с собой плетка, Катенька?   Она бы была сейчас так уместна!

— Какой же вы все-таки озабоченный дедушка, — капризно сморщив губы, сказали Вы, — Хотите, чтобы я вновь на мясокомбинате свиньей поработала?

— А Вы уже там работали, Катенька? И именно по этой профессии? А у Вас запись об этом в траловой книжке есть?

— Моя трудовая книжка — это подлинное хождение по мукам даже и без такой записи. Но не будем о грустном. Да, и еще просьба. Только заплыв в соляной кислоте мне не предлагайте, ради Бога.

— Ну почему же, Катенька.

— Боюсь, я в ней растаю. Причем не от блаженства. А плетка у меня, конечно же, есть. Держите, держите. Вот Вам моя Попа Счастья, берите, не стесняйтесь! Юные девы типа меня хронически склонны к чувству оскорблённости. И в душе ждут любовной боли с нетерпением. Да, признаться, я из таких.

— Накажи одну, воспитай сто, — говорил ещё Мао, Катенька. И следующие его заветам благодарные китайцы похоронили его в Мавзолее. На площади Тяньаньмэнь.

— Значит Вы хунвейбин? Честно говоря, глядя на Ваш изогнутый нос, никогда бы не подумала.

— По национальности я действительно сионист, Катенька. Но, под настроение, не чураюсь и идей великого Мао.

Полюбила хунвендина

И повесила портрет.

Утром встала, посмотрела

Вен висит, а бина нет!

Вы помните эти строки, Катенька? Когда-то они гремели.

— Так чего же Вы медлите, Гжегош? Чтобы этого не случилось — дерзайте! А потом опишите это в своем очередном дацзыбао.

— Я любуюсь Вами, Катенька. Вы, голая, ложитесь животом на стол, а у меня в руках плетка. Об этом можно только мечтать. В такие минуты во мне пробуждается нечто вертикально торчащее.

— Любой каприз за Ваши деньги, — как иногда мечтательно говорят женщины, лузгая семечки на скамейке у нас в деревне под Рузой. Когда я стану старше, а Вы, Гжегош, умрете ….

— Это будет не так быстро, Катенька. Я еще чувствую в себе силы.

— Не переживайте, я подожду. Так вот, вспоминая о Вас, Гжегощ, я буду рассказывать притихшим детишкам примерно следующее:

— Конечно, его гибель навивает тоску, но что делать — больные люди так недолговечны. Перед смертью он лишь семь или восемь раз пукнул. Я не считала … Впрочем, нет, шумно перднул. Таков он был — скромность, бескорыстие, чистота. И всё, что он делал — он делал от души!

Как вы думаете, на детей это произведет впечатление?

— Нет, боюсь, детишки останутся равнодушны, Катенька. Ведь это риторика, достойная распорядителя похорон. А детям свойственно верить в светлое будущее.

Но, всё равно, спасибо вам, Катенька, за Вашу грубую лесть. Только при этом не забудьте упомянуть, как во время нашей прошлой садо-мазохисткой пасхальной акции «Купание прекрасного меня». Где Вы, чисто по-человечески, малодушно кривляясь и жонглируя, отказалась выполнять роль Муму. И вообще, от Вас, при этом, сильно несло пионерской песней. Так что пусть Вам будет за это стыдно.

— Да не будет мне стыдно! Родина должна знать имена своих глупых героев, да и детишки должны знать всю правду, какой бы чистой она не была. Определенно это им пойдет на пользу.

— Может быть Вы и правы, Катенька. Но нашу, не в меру интимную, беседу пора кончать, мне кажется.

— Вот как? На полуслове?

— Плетка уже жжет мою потную ладонь, Катенька. Так что давайте же, выпьем рюмку ритуального напитка Малых народов Севера, запрокинув голову как пианисты И приступим, благословляясь.

— Пожалуй Вы правы, пора. Сегодня я буду будете называть Вас «Свирепый Эстет».

— Тогда все сегодняшнее представление, в целом, я буду называть «Мазохистки тоже плачут», Катенька ...

PS. У меня есть возлюбленная, которую зовут кукла Лена. Во время нашей первый встречи она представилась как «Катенька». Дело в том, что своим клиентом она развивала визитные карточки, в котором было указано именно это имя. И потом, когда ей звонили о называли этим именем, это сразу понимала — с какой, собственно, целью ей звонят. С ее слов так было очень удобно.

А познакомились мы в привокзальном ресторане в городу Руза. Но сама эта встреча произошла чуть позже, когда мы уединились на конспиративной квартире, которую кукла Лена, вместе с подругой по имени Жоржетта, снимала для полных огня встреч.

У меня же в то время был литературный псевдоним «Гженош Пше****овский». И, под этим псевдонимом, я был широко известен на популярных тогда катр-культурных сайтах.

С тех пор мы с куклой Леной живем душа в душу, хотя и без сало-мазо, в городе Новый Уренгой.   Уже пятый год я перевожу ей деньги на карточку «Мир» за то, что она со мной спит. А она, по вечерам, когда готовит мне ужин, говорит со мной о литературе. Оказывается, она прекрасно готовит! Кто бы мог такое подумать, глядя на нее (см. картинку над текстом) …