прощай, солдат

«я останусь курить на перроне,

обойму патронов запью аперолем».

ты пахнешь землей. свежей почвой, пробудившейся от зимнего сна. мне хочется зарыться в тебя, в твою самобытность, необъятность, раствориться в твоей животворящей влаге, потому что в тебе слишком много талой воды, заполняющей организм.

уснуть в постели человека, пальцы которого в любой момент могут сомкнуться на шее, закрепляя столь двусмысленное действо стойкой и уверенной хваткой — акт высшего безумия, если это можно именовать столь посредственным существительным. как начало хорошей книги или сериала, который спустя несколько дней своего существования может стать взрывающим мир многих сенсацией.

в моей жизни были отчаянные юристы, меланхоличные студенты, поглощённые упадническими мыслями даже во время секса, писатели, которых творить вынуждали разве что наркотики, и, конечно же, обычные мужчины, которые стремились обзавестись поскорее семьей и умереть со своей второй половиной (всегда смешила столь провокационная игра слов) в один день. после жизнь решила, что пора закончить неуместные игры и столкнуть меня с самым настоящим дьяволом, который умело нащупывал каждый мой порок, вынуждая совершать новые. ты был солдатом вражеских войск, я же — женщиной, которая преклонялась другой стороне.

я знала, кем ты был, а это ещё больше разогревало больной интерес, когда в мыслях восставали чужие пальцы, находящие мою обнаженную шею — самое чувственное убийство, если сравнивать с удушением галстуком или верёвкой, которой некогда были сдавлены запястья. не бояться смерти — не значит получить бессмертие. и именно эта грань вынуждает кровь быстрее бежать по венам.

— какого черта ты творишь?

когда тебя практически за волосы выдергивают из объятий сна, организм решает действовать решительно, вынуждая без малости сразу же принять сидячее положение, пока мозг пытается разобрать суть сказанных слов и параллельно с тем попытаться понять, как так вышло, что его обладательница встретила утро не в своей кровати.

севший после сна голос, в котором витали привычные дерзкие ноты, выверенные легким налетом вызова — я вполне себе могла сойти за тех, о которых говорят, что они хорошие лишь тогда, когда «спят зубами до стенки». в этом было что-то правдивое. головокружение от слишком резкой смены положения — не самый милый бонус. что дальше? я все ещё оставалась в кровати и пока что была жива.

— твоё пожелание доброго утра? кажется, тебе все ещё нужно поучиться. потому что в данном случае это звучит не очень ободряюще, — поговорив мягко, но с привычной игривой певучестью, растягивать каждое слово, словно пробуя его на вкус и оставаясь довольной, мне пришлось прямо взглянуть на тебя, ведя четкую линию от костяшек твоих руки до самого лица, спокойно выжидая хоть какой-то реакции.

любовь и боль — одно целое. горечь чёрного перца и сладость верескового мёда на языке. жёсткость оков палача и поцелуи в изувеченные запястья, слизывая соленую кровь, как священный нектар преданности, который тут же будет запит крепким.

ты любил говорить, что не любишь меня, но я чувствовала, как руки твои крепче прижимали к себе. ты был политиком и воином в одном флаконе, а значит — тоже торговал какой-то частью себя. «весь мир — притон, аннабель, а политики — главные шлюхи». шептал ты мне в висок, опасно надвигаясь, подобно сгущающимся тучам.

— сегодняшнее утро не доброе. и не будет таким, пока ваши скоты продвигаются все дальше, — прошипел ты, чем вызвал на моих губах не совсем здоровую улыбку, остервенело сжимая мои пряно пахнущие локоны. — тебя это забавляет?

от тебя веяло порохом, горем, разложением и оставшимися нотами парфюма, которым ты пользовался раньше. так пахла опасность и смерть, когда подкрадывалась слишком близко.

— нет, только тот факт, что ты трахаешь и любишь представительницу этого, как ты выразился, скота. не знаю, из-за чего вы вздорите, но это глупо. убери руку, солдат. мне больно. шутки закончились.

мы были связаны одной цепью, ненавидя и взаимно разрушаясь. ты не знал, что я была шпионкой, я же знала каждый твой шаг. и даже то, что ты темными ночами имел власть над моим телом, впиваясь в мою кожу и оставляя на ней разводы осенней грязи, никак не меняя ситуацию. мы были врагами, разбросанными по разные стороны баррикад, мы упорно отрицали, старались забыться, отвлечься, оттянуть момент истины, но наличие этого внушительного изъяна сути не меняло. я знала все о тебе, когда ты обо мне — лишь то, что я позволяла узнать, искажая факты и меняя имена. я знала, как усмирить твою ярость, к черте которой сама же и подводила. ты любил ирландский виски, выстоянный и насыщенный, добавлял в стакан гвоздику и зверел от моего взгляда напротив. твои глаза были цвета печали, черты лица — острыми льдами, я резала пальцы и заливала твои глаза кровью. эти самобытные углы твоего существа вспарывали меня лучше любого скальпеля, пытаясь добраться до сердца.

— разница между нами в том, аннабель, что ты любишь, а я — трахаю. ты ещё слишком глупа, чтобы понимать некоторые законы этого мира. я старше тебя на десять лет, посему жизнь видал больше твоего.

ты выпустил мои волосы, позволив пальцам, якобы невзначай, соскользнуть на шею, а после утонуть в углублениях ключиц, сорвавшись без страховки вниз.

— тебя трахает война, солдат. только разница между нами в том, что я получаю оргазмы, а что получаешь ты, кроме новых шрамов и увечий? победа над миром стоит того, чтобы быть обезглавленным собой же?

если ад все же существует, то ты оттуда. и ни один бог не сможет загнать тебя обратно. ты притянул меня ближе, за шею, пока мой пульс бился в твои пальцы, ведомое мышцей, которая была началом и концом всего. губы накрыли мои, чтобы спустя нескольких движений языка, въесться укусом в мою нижнюю, надрывая мягкую плоть и размазывая кровь по моему подбородку.

— война оставляет следы. и я буду твоей. поиграем?

— не боишься проиграть?

люди умирают ежесекундно. я же уже была мертва, продолжая скитаться по этой земле, обескровленной и безликой. мало что теперь могло причинить мне боль — я практически не чувствовала ее толком. иногда это тебя забавляло, ты твердил, что я смогла бы быть хорошим солдатом, пока уголки моих губ растягивались в снисходительной улыбке, всем своим видом показывая, что я никогда не решусь оклеймить себя подобным образом. я видела, как часто тебе снились сны, от которых ты терялся в пространстве, боясь отпустить мои горячие руки. я была немым наблюдателем, твоим мостом от пункта здравомыслия до пункта безумия, разделяющим, куполом защиты, пристанищем и покоем. я не хотела однажды стать такой же, потому что знала — мне не хватит сил справиться.

в твоих глазах я видела своё отражение и ту ночь в июне, когда мне было пятнадцать, а тяжёлые тучи, нависшие над спящим городом, омывали его своими слезами. я боялась грозы, а сейчас она целовала меня, и впервые мы были на равных.

— помнишь, тот день. ты пролила кофе на мой ковёр. я хотел пристрелить тебя. это был подарок матери.

— так почему же не пристрелил?

— я не знаю, кто ты, но ты видела во мне защиту. и продолжаешь видеть ее по сей день. я не могу убивать пленных, которые смотрят на меня так, словно я христос, снизошедший к ним.

— я не твоя пленница, солдат. я по собственному желанию. а значит — сама себе пленница. нельзя стать заключённой в разных местах одновременно. я считала, что твоё сердце способно биться лишь тогда, когда вражеские взлетают вверх, а после с треском летят вниз, в объятия сырой земли, пропитанной кровью.

— я тоже человек. чего ты хочешь?

— чтобы ты уничтожил за меня весь мир. я хочу, чтобы ты повлиял на решение президента, будучи приближённым советникам.

ты убрал руку, поражено и затравлено. отступил в моей голове на шаг, пока я продвигалась вперёд, порабощая земли. закурил крепкую элитную сигарету, от которой у меня плавились легкие, когда я крала несколько штук из твоей пачки. мое тело было дахау, а душа — евреем сорок пятого года, именно поэтому, перехватив твою руку, я забрала никотиновую бомбу, делая глубокую затяжку и ощущая, как внутри начинает жечь — это печи крематория во мне раскалялись, готовые принимать в своё жерло сотни невинных душ, пока мою пленницу остригали и выбивали зубы прикладом.

— ты безумная. мы воюем за мир, а не за войну.

— ложь. вы создаёте геноцид.

— и ты просишь удвоить его, аннабель?

— лишь доказать свою любовь, солдат. у тебя есть время подумать. в среду мы увидимся у триумфальной арки. или нет. если ты слишком бесхребетен для этого решения — не приходи. а если все с точностью наворот — я буду ждать.

дым сигареты заполонял пространство. сизый и плотный. глаза слезились, я часто хлопала ресницами, пока очередная затяжка сотрясала организм. если рак пожалует раньше, то не придётся волноваться о том, что миссия провалена.

— триумфальная арка быстрее упадёт к твоим ногам, нежели я отступлюсь.

ты умираешь в среду. ровно в 14:59. от пулевого ранения в левое подреберье. пуля проходит с немыслимой точностью, разрывая плоть, пропуская рёбра через мясорубку и достигая цели. моя рука не дрожит, пока сердце вопит от боли и любви. общая смерть. у неё глаза такие же тёмные. ты валишься на гладкий камень. ты у моих ног, я смотрю в твои глаза, пока кровь заливает плиты, достигая каблуков моих туфель. острых, как стрелы, пронизывающие мне сердце, когда твоё, подобно сломанному механизму, который забыли смазать маслом, останавливается, истошно скрипя. любовь не спасает, не защищает твою жалкую мышцу непробиваемой броней. я тону в кровавом озере, стоя, подобно завороженной, твои конвульсии прекращаются. переступаю через твоё тело, разнося кровавые следы. во рту горько. на самом деле меня зовут анна. я работаю на страну советов. я любила тебя, но выбрала мир. ты никогда об этом не узнаешь.

прощай, солдат.