ООН в Крыму. гл. 8. Бухта Барахта

ОТПУСК  ОДНОГО  НУДИСТА  В  КРЫМУ

Курортно-познавательный эротический  роман

Глава 8.   СЛОН  ПОД  ПАРУСОМ  В  БУХТЕ  БАРАХТЕ

*   *   *

Несмотря на жару и верхотуру, трава под самыми скалами дайки Лагорио долго не выгорала, ведь за весь день солнце беспощадно палило её всего три-четыре часа. Вот и сейчас трава здесь радовала глаза пусть не густой, но и не чахлой, а очень даже сочной и яркой зеленью.

Свежими выглядели также ближние кусты и более дальние обширные заросли в ущелье Гяур-Бах. Далее на севере большим светло-зелёным куполом светилась округло-пологая макушка Святой горы. А справа с этого места, с почти захватывающей дух высочени, к югу открывался необозримый синий окоём Чёрного моря и неба – они практически сливались воедино...

И романтику Роману вновь подумалось, что флаг Карадага, если бы такой существовал, должен быть четырёхцветным: верхняя полоса голубого цвета, затем зелёная, бежевая и синяя полосы – именно эти цвета палитры здесь доминируют.

Молодой человек перестал разглядывать окрестности своего временного стойбища, повернулся лицом к солнцу, переплёл пальцы рук за головой и вновь расслабился в лёгких потоках свежего морского воздуха.

Здесь, на высоком пологом склоне у подножия высоченной гряды узких скал дайки Лагорио, как бы нависающей над мрачноватым ущельем, ветер возникает ниоткуда, как бы сам по себе. В это же время на берегу он почти не чувствуется, хотя до воды всего метров сто пятьдесят по прямой вниз по крутому склону.

«Вниз – это хорошо», – улыбнулся Роман и начал спускаться к морю.

Но нет, пошёл он не к той самой, печально взорванной Трубе, промытой ручьём в основании Плойчатого мыса. Делать там было нечего: в этом месте обрыв над пляжем довольно высокий, и в третью Сердоликовую бухту с него не попасть. Для этого придётся обходить Плойчатый мыс в виду тех самых «тюленей», дразнить внимание которых никак не хотелось.

Поэтому Роман спустился только до Гефестовых скал-близнецов, повернул к берегу и по своеобразному разлому в нём начал спускаться наискосок – к юго-западу, забирая несколько вправо от Плойчатого мыса. Отсюда, если поглядывать налево, очень хорошо просматривалось бессчётное множество всех узких слоёв этого перьеобразного мыса. С западной его стороны они тоже напоминающих крупные папиллярные линии на пальцах руки или же вертикально поставленную стопку блинов – это всё равно: и на то, и на другое было похоже.

А впереди по курсу красовалась группа из двух небольших скал – как бы слегка пригорюнившийся и прибившийся к берегу Слон, а чуть поодаль от него и от берега – как бы высоко взметнувшийся над ним Парус.

Дайка Лагорио южной окраиной своей громады круто спускается прямо к морю, где заканчивается обширным Слоновьим гротом почти на самом берегу и завершается скалой Слон, который по брюхо стоит в воде. Но только со стороны моря эта скала кажется слоном, причем сходство оттуда значительно большее, чем отсюда сверху.

В древне-исторические времена наши далёкие предки индо-арийцы на вооружении своих войск использовали боевых слонов. Пешие воины, сопровождавшие этих гигантов в атаках, были надёжно заслонены ими, а весь боевой порядок за слоном представлял собой надёжное прикрытие – заслон. В нашей речи до сих пор термин «заслон» имеет значение защитного отряда или же фортификационного сооружения, за которым можно укрыться от врага.

А еще Роману невольно вспомнились боевые слоны Александра Македонского, один из которых – видимо, вот этот самый, что в воде маячил перед глазами – был обращён в камень смертоносным взглядом Медузы Горгоны, когда непобедимый царь вздумал было обойти могучих персов с севера, из-за Понта Эвксинского. И если вы не верите этой легенде, то перестаньте сомневаться: в древних мифах всё рассказывается правдиво, ведь люди тогда попросту не умели врать. А всяческие там временнЫе и географические расхождения нам только кажутся таковыми: против истины никуда не попрёшь!

Скала Слон представляет собой пусть и очень схожую с этим животным, но всё же достаточно невыразительную громадину. В то же время ближайший его сосед, скала Парус, её ещё Стрижевой называют, удивительно красива: вся она какая-то очень тонкая и воздушная, очевидно устремлённая ввысь, воздушно-лёгкая...

Но Роману казалось, что скале этой больше подходит название Яхта, ведь в её подножии даже палуба с кормой просматриваются.

Вместе с тем, где это вы видели стремительную однокрылую птичку, чтобы назвать эту скалу Стрижевой? Хотя столь резвые в полёте белобрюхие птички эти здесь всё же водятся, и некоторое время Роман с удовольствием понаблюдал за их быстрым и нервически ломаным перемещением в воздухе.

И всё же – нет, что ни говори, но удивительная эта скала-красавица очевидно будто бы выплывает из малюсенькой бухточки с забавным названием – Барахта. И в этом случае Яхта в бухте Барахте – это же очень красиво звучит, чёрт побери!

А ещё далее, сразу за Парусом, отвесные скалы могучего хребта Хоба-Тепе, что слегка выступают в море на отвесно выпуклом Бакланьем мысу, и далее за этим мысом – они с большущей высоты будто сверху срываются прямо в море.

Из-за брюхастого выступа этого большого птичьего мыса Роману больше ничего было не видать, но он прекрасно знал, что именно от этого мыса начинаются и возле Золотых ворот (их еще называют Чёртовыми воротами или Шайтан-Капу) заканчиваются самые великолепные виды с моря на горные стремнины, словно с неба опущенные кем-то отвесно в воду.

Даже дух захватывает у часто бывающих здесь и вечно задирающих головы водных туристов: громадные скалы на триста метров как бы выпрыгивают из волн! И это зрелище впечатляет, знаете ли. А ещё перед Бакланьим мысом прямо в воде находится Сквозной, а за мысом подтоплен Ревущий гроты, и далее на урезе воды располагается Запечатанный грот. Своеобразна их красота, овеянная сказаниями, легендами и даже мифами.

Ещё далее на берегу моря застыла скала Лев, стерегущая Чёртовы Ворота, выше него из скал угрюмо высовывается неведомая Маска, там же высоко над морем круто обрывается Чёртово ущелье, ещё немного выше и левее него высится огромный Камин Шайтана. Немало здесь можно найти и других мрачных прелестей этого, будто топором надвое расколотого вулкана, превращённого природой в отличное наглядное пособие для желающих досконально изучить все его потроха, бывшие ранее подземными и даже подводными.

Западнее узкой гряды скал дайки Лагорио, с вершины совершенно дырявого изнутри хребта Хоба-Тепе к бухте Барахте по узкому ущелью с крутым спуском к морю и красноречивым названием Коридор ведёт нахоженная тропа.

Поэтому у обнажённых до известных пределов, а то и вовсе голых да коричневых от загара людей, поднимавшихся от моря наверх по Коридору, во все времена неизбежно спрашивали с хитроватой улыбкой:

– Вы откуда бредёте, люди добрые?

– Из бухты Барахты, вестимо!

И неизбежно, пусть даже в сотый раз услышанному ответу, все вместе смеялись из-за этого, всем хорошо известного сочетания слов, получившего у подножия Карадага неожиданный, вполне зримый и довольно приятный двойной смысл.

Кстати, таким чудным именем окрестил эту уютную бухточку известнейший поэт Серебряного века по имени Максимилиан Волошин. Как-то во время его катания на лодке с большой компанией друзей и единомышленников произошел курьёз: из-за очень вольного поведения пассажиров лодка неожиданно перевернулась, и все эти достаточно известные люди в нарядной одежде изрядно побарахтались в воде, пока добрались до берега безымянной на то время бухты.

А немного позже, в годы Гражданской войны, особенно в 1920-м году, маленький посёлок Коктебель просто разбух и едва не лопнул по всем швам из-за бешеного напора скопившихся здесь беженцев, хлынувших к Чёрному морю со всех европейских краев великой России. Здесь, в Малороссии, пока что они были только беженцами с мест, в которых велись братоубийственные бои. Потом эти беженцы стали эмигрантами или погибали ещё до заграницы – всякое ведь случалось тогда с оторванными от родных корней людьми в посёлке, невероятно спрессованном от их непомерного количества.

Все эти пришлые люди в то кровавое революционное время являли собой пока что только предвестие страшной бури, которая грозила разразиться и в этих благодатных краях. Но были они представлены не в виде царственно величавых альбатросов.

Нет. Это была, скорее всего, огромная стая переполошенных, смертельно напуганных морских сорок-крикуний – чаек, в которой, впрочем, было немало и угрюмо-молчаливых, вечно нахохленных морских ворон – бакланов.

Но всему этому немыслимо разнородному птичьему базару была уготовлена горькая участь быть враз сметенному смертоносным шквалом северного, революционно огненного ветра. Далее всех их унесло на противоположный и чуждый, вечно враждебный турецкий берег Чёрного моря, откуда белоэмигранты рассеялись уже по всем странам Европы и Средиземноморья.

Давным-давно замолк и исчез тот смертельно переполошенный людской птичий базар, но отголоски тоскливых стонов его можно услышать и в наши дни. Особенно, если повнимательнее прислушаться к ним в этой самой максимилиановной Бухте-Барахте: нет-нет да и раздаются в Сквозном гроте тяжкие вздохи-всхлипы, которые, кажется, доносятся сюда с далёких и негостеприимных берегов воинственной Турции…

Много известных людей приютил у себя Максимилиан Волошин в годы гражданского лихолетья. Очень о многих из них хлопотал этот густоволосый, густобородый и густоголосый поэт перед местными, стремительно меняющимися властями – белыми, зелёными, махновцами и петлюровцами, и прочими местечковыми генералами и батьками, а то и самозваными атаманами, становившимися во главе бродяжных ватаг людей всевозможных политических окрасок.

Хлопотал Волошин и перед красными, чтобы попросту спасти чью-то жизнь, хоть как-то обогреть и накормить. И спасал – своим авторитетом, мощным ростом и торсом, рокочущим басом, подобным глубоко утробному чревовещанию самой матушки Геи-Земли. Спасал, пока мог это делать, пока сам не лишился сил и сгинул, упокоился навеки на высокой горе, названной так в память о турецких гвардейцах-янычарах, – похоронен в могиле, устроенной на самом её верху и на виду у всего Коктебеля.

Некоторые местные жители, а также приезжие поэты, время от времени устраивают паломничества к его могиле, но и много чаще всего прямиком из города просто молятся на могилу Волошина. И делают это, как положено – молятся на восток, поклоняются великому поэту, как земному божеству, так много сделавшему для людей...

Роман тоже посмотрел на восток, но кроме грозного Чёртова пальца, извечно устремлённого в небо, да группы Чертенят вблизи него, ничего больше не увидел: высокий Магнитный кряж и беспорядочно раскиданные скалы хребта Кок-Кая закрывали вид на могилу известного поэта.

Не оставалось ничего иного, как снова развернуться лицом к бухте Барахте.

И всё же, несмотря на свою грузноватую мешковатость, скала Слон мощным своим торсом надёжно защищает от юго-западных разбойных волн (в смысле – разбивающих, подмывающих и обрушивающих берег) ещё одну, самую милую, самую уединенную бухточку из всего семейства Сердоликовых. Четвёртой назвать её как-то даже боязно, настолько она мала, и на картах она, естественно, никак не обозначена.

Из бухты Барахты в четвёртую Сердоликовую бухточку можно попасть через узкий перешеек, образованный «слоновьим хвостом». Похоже, что в огненной свистопляске, разыгравшейся вследствие великого Понтийского гнева, спасавшийся от нестерпимого жара, исходившего из нутра растерзанного вулкана, Слон попросту не успел отодрать свой хвост от стремительно вздёрнувшихся кверху скал дайки Лагорио. В наши дни залезть на хвост Слону можно, а вот стоит ли спускаться с него в восточную сторону, где внизу в воде лежат сплошные камни и далее приютилась никчемная бухточка, хоть она и обладает небольшим песчаным (заметьте это!) пляжем, – это ещё тот вопрос.

Кое-кто из отчаянных юношей и молодых людей пытался сделать это. Роман не раз видел эту картину своими глазами – хоть сверху, то есть, со стороны Гефестовых скал-близнецов, хоть снизу, с пляжа этой самой Четвёртой бухты. Да не тут-то было! И слезть им никак не получается, и в воду прыгать высоковато. Так что посидят-посидят эти голыши наверху, полюбуются Плойчатым мысом, да и сигают обратно в свою бухту Барахту. Только и сверкают на солнце голые их попы разных оттенков – от молочно белого до тёмно-бронзового.

Если от бухты Барахты самая юго-западная и самая маленькая, просто малюсенькая четвёртая Сердоликовая бухточка накрепко отгорожена Слоном, то от третьей Сердоликовой бухты она отделена большой грудой камней, свалившихся сверху и в беспорядке наваленных и в воду, и вдоль берега на значительном его протяжении. Эта береговая преграда является не очень серьёзной для настойчивых людей, отдыхающих в третьей Сердоликовой бухте. Но всё-таки камни эти неплохо прикрывают изысканных любителей уединённого отдыха вкупе с сексом – то есть, прикрывают их от пристрастных взоров сторонних и никак не желанных наблюдателей.

Так что когда очередная парочка, отдыхающая на пляже, протянувшемся к западу от Плойчатого мыса, нарочито беспечно поднимается с гальки вперемешку с песком и направляется в сторону удалённого нагромождения прибрежных камней, все прекрасно знают, куда она держит путь, и чем таким-этаким будет там заниматься. Поэтому некоторые опытные туристы совершенно откровенно и слегка сочувственно улыбаются вслед этим счастливцам. Но при этом они – о, да это и Слону понятно! – сочувствуют разве что самим себе.

Впрочем, в четвёртую Сердоликовую бухточку можно попасть по Коридору. Для этого нужно в самом начале крутого его спуска к морю преодолеть не очень высокий кряжик, наискосок отделившийся к юго-западу от стрельчатой стены скал дайки Лагорио. Морским завершением этого кряжика как раз и является та самая пресловутая скала Слон.

Из Коридора путь к самой миниатюрной Сердоликовой бухте идёт по относительно пологому, поросшему редкими кустами и достаточно узкому спуску.

Зато из этой бухточки, минуя наваленные вдоль берега камни, легко можно пробраться далее к большой третьей или Юго-Западной Сердоликовой бухте с её великолепным галечно-песчаным пляжем, бесподобным Плойчатым мысом, небольшим водопадиком и парой гротов возле него.

Кстати, восточный из двух этих гротов представляет собой не что иное, как выход некогда знаменитой Трубы, по которой раньше изливался ручей из ущелья Гяур-Бах, а туристы, выйдя из Сада Неверных, лихо спускались по ней прямо на пляж этой самой третьей Сердоликовой бухты.

И тут очень кстати подумалось Роману, что запас питьевой воды впредь можно будет пополнять, либо поверху спускаясь от лагеря к ручью мимо Гефестовых скал-труб, либо понизу пробираясь к Плойчатому мысу от своего излюбленного каменного ложа, расположенного в четвёртой Сердоликовой бухточке, по тем самым завалам камней вдоль берега.

Роман сверху оглядел свой излюбленный «топчан» – лежащий под небольшим уклоном к морю огромный плоский камень почти правильной прямоугольной формы. Да, на таком «топчане» долго не полежишь, даже если очень захочешь этого или уснёшь. Но его твёрдость – это самая лучшая гарантия от возможных ожогов кожи, особенно нежелательных на первых порах отдыха на море. Вот именно в этом и состоит его немаловажная каменная прелесть.

(продолжение следует)