5. Ночью

Блюмкин лежал на боку и дрожал после пережитого. Душа, давеча воспарившая, теперь трагически скукожилась и уплывала в пятки.

А дело было так. Героически оторвавшись от знойной атмосферы Майами, он опять завис над Лондоном. Ибо чувствовал насущную необходимость перешептаться с дочерью, любимицей своей, по ряду вопросиков, включая и эту совершенно нелепую, голимую волкофобию, что, казалось, возникла из ниоткуда, из темноты кромешной, а сейчас опускалась на голову холодным безжалостным лезвием. Ксюха — толковая кроха, получила, образно говоря, образование в самих европах!

И долго же он её высматривал, прочесывая глазом квартал за кварталом, блок за блоком. Пока не пискнула у него почти под ухом какая-то блоха: «Норд-ост! » и не куснула в шею. Владимборисович ойкнул, пришлепнул блоху, и взгляд его ухватил, наконец, Ксению. Он резво вытащил свой лондонский бинокль и присмотрелся. Ксюха и черножопый, одетые по последней лондонской моде, стояли на какой-то большой то ли площади, то ли пустыре, оборотясь друг к другу задом. Словно поссорившись, сложили на груди руки. Наверное, они еще продолжали свои сорные отношения — за медицинскими масками, которые они зачем-то натянули, мимики лица не разобрать — потому как то она, то он оборачивались и сверкали глазами. И, что интересно, они росли. За двухметровостью следовала трехметровость, затем и четырехметровость. «Удивительное рядом», - подумал Владимир Борисович и невольно потянулся лапищей к растущему дитю своему.

«Паппи! - крикнула вдруг сердитым голосом Ксенья, топнула ногой и подпрыгнула. — Ну какого еще хера ты тут завихрился? » Дружок её тоже подпрыгнул, вернее сказать отпрыгнул, и гневно уставился на любящего отца, глухо бормоча самые грязные негритянские проклятия. «Ксюша, что с тобою? Поговорим, а? Что с тобой, что с тобой, девочка? » - нежно лепетал Блюмкин. «Со мной?! Сэлфи изоляция со мной! » - обрубила пятиметровая дочь. Афро-англичанин, не сдержав совершенно чувств, перемахнул через окружающий пустырь забор и ускакал в сторону леса. Ксенья погрозила тому кулаком, крикнула: «Ооо, Йоламба Мба! » Блюмкин успокаивающе зашептал: «Ксюша, доченька, дочурка... » А она внезапно повалилась на землю, стала стенать: «Ну зачем? Ну какого херища? Ведь так хорошо всё было! » И каталась по земле, и сыпались из неё краткие жестокие несуразности. Потом, глядя в перепуганные отцовские глаза, медленно поднялась во всю свою десятиметровую высоту. И вдруг сорвала маску, и окрестности огласил жуткий волчий вой…

Владимир Борисович, за неимением чего лучшего, лежал в постели и отчаянно дрожал. В комнате было тихо, и только ножки кровати тихонько потрёхивали по полу: «Таки-туки-тук». В такт ножкам Блюмкин тихо убивался: «Приползет паук, мушеньку укусит, он вам не исусик».

«Ку-ку, ку-ку! » - выкрикнули часы с кукушкой, которых в этом доме отродясь не было. Но были там, в далеком детстве: коричневые, они висели в углу кухни, и, коряво дергаясь, задвигали свои гири в советскую простоту бытия. «Царствуй славно на боку», - зловеще прошептал чей-то голос.

Торс Владимира Борисович вздыбился над кроватью в освещенной слабым ночничком спальне. Нащупывая дрожащими ногами тапки, Блюмкин жалобно вопросил: «Кто здесь? » Повернулся в сторону спящей рядом Надежды Борисовны. Та громко всхрапнула.

Он переводил дух. Пытаясь наполниться живительной пустотой, её величественной мощью. Может, подойти к окну? Там, за окружающей усадьбу рощей начинается вырубка. Там копошится, зарождается из пустоты великое нечто-ничто!

«Ууу! » - раздался жуткий вой. Из окон словно нахлынула плотная тьма, пробившись сквозь шторы. «Ууу! » - раскатилось еще ближе, как будто выли прямо с дерева перед домом. Потом с крыши донеслось дребезжание, как если бы кто-то дерябил по черепице железным прутом. Владимир Борисович в испуге зажал уши руками. Нет, у него есть военизированная охрана, целый взвод дармоедов. Можно вскочить и вызвать по телефону из центра еще роту, пусть приедут, прибегут, неважно! «Утрясётся и рассосётся. Всё будет хорошо», - рассуждал, дрожа, Блюмкин.

«Жжжурх! » - послышалось вдруг прямо за дверью. Борисовна гортанно всхрапнула и вскочила, прислушиваясь. «Бум! » - раздался удар в дверь. «Ололо, оле! » - отозвалась Надежда и вприпрыжку бросилась к двери. Под ночной рубашкой её мелькнул хвост. «Шшшурх! » - лязгнул засов.

«Хо-хо! » - совершенно развязно и абсолютно с порога заявил Волк голосом мсье Шико. «Ха-ха! » - выкрикнула Надежда Борисовна с кровожадным вызовом и обняла вошедшего. «А где же взвод военизированной охраны? » - думал Блюмкин, холодея. Волк с шиком отрыгнул и обнял Надежду свободной рукой. В другой он держал шпагу. Изобразил ею салют и поковырялся в зубах. Владимир Борисович даже слегка удивился, - как можно ковыряться в зубах шпагой, но волку ведь не прикажешь! Далее Волк, манерно полуприседая, склонил и вытянул морду, провел впереди себя по полу спальни шпагой, словно бы нижайше преклоняясь, и, одновременно, принюхиваясь. После чего насмешливо уставился на хозяина. Несмотря на навалившийся ужас, Блюмкин успел подумать: «Так он мне тут своей кочергой весь паркет покоцает, падла! »

Волк расхохотался, и, переглянувшись с Надеждой, сделал разминочный выпад. Владимир Борисович подскочил и стремительно ретировался, забился под кровать. Надежда Борисовна, паясничая, послала забившемуся воздушный поцелуй. Атакующая сторона обменялась между собою короткими торжествующими смешками. Волк приближался, пощелкивая шпагой по паркету и глумливо кривляясь.

А под кроватью, скрючившись, прикрыв ручками голову, поджав хвост, застыл в совершеннейшем ужасе Владимир Борисович Блюмкин.

~~~~~

* - М. Ю. Лермонтов, «Смерть поэта».

* - Н. А. Некрасов, «Однажды, в студёную зимнюю пору... » Фраза в оригинале: «Я из лесу вышел; был сильный мороз».

* - Искаженное от «кондоминиум», - многоквартирный дом, где квартиры принадлежат частным владельцам.

* - Оранжерея.

~~~~~

В электронном формате - на "Ридеро" -