плацкарт номер девять

мы стояли в печали как вкопанные,

заслонясь на прощанье окопами — отпусти меня.*

холодный март тяжёлой кувалдой бил по сознанию, вынуждая крепче кутаться в шарф и стараться дышать через раз. в стокгольме по мнению приезжих в это время постоянно мрачно, потому что город ещё не успел оправиться после бесконечной зимы, которая даже в середине марта не спешила заканчиваться. бабушка твердила, что март можно сравнить с руками матери, которая лишь изредка вспоминает о твоём существовании, одаривая своим скудным теплом. моя мать всегда поступала иначе, а именно — даже март в своём умении быть тёплым мог потянуть на весьма приличную африку с палящим солнцем, от которого можно укрыться лишь под нежно-голубым зонтиком лежака, либо раскидистыми листьями пальм. подобные мысли давно перестали причинять дискомфорт, становясь некой данностью, которую невозможно изменить, либо вырвать из своей жизни с корнем.

снег крупными хлопьями летит в лицо, заигрывая с порывами свистящего ветра, разгуливающего по станции, на которую я однажды приехала с чемоданом, полным надежд. ты стоял на противоположной ветке. с сумкой от hermes, кожаной курткой, перекинутой через локоть, гладко выбритый и с непонятным взглядом, прикованным ко мне, через который я споткнулась прежде, чем поезд, тяжело гудя и создавая скрипучий шум, покачиваясь и оповещая о своём прибытии неприятным скрежетом, сводящим зубы, разделил нас, проплывая мимо.

плацкарт номер девять. билет, скомканный в руке, становится влажным от потеющей ладони, когда я вижу, как ты, ничего не замечая на своём пути, пробираешься к моему месту жительства на ближайшие пять дней, аккуратно минуя скопища людей. ты проталкиваешься мимо, бросая скупые извинения, на автомате, не задумываясь, прежде чем твоя уверенная рука касается двери, ведущей в мою «комнату на рельсах», как часто подшучивали другие, а мне хочется кричать через весь вагон, что это мое убежище, но слова застревают в горле и кажется, что даже сердце перестаёт стучать.

тогда я ещё не знала, что тебя зовут каин, и что ты будешь заплетать мои волосы в косы прежде, чем грубо овладеть мной, пронизывая до выжженной души.

ты слишком много говорил, мало слушал, иногда замолкал, закидывая под язык разноцветно драже — поэтому от тебя пахло грейпфрутом и мятой, и на вкус ты был как тот самый библейский грех, когда мои зубы невольно смыкались на твоей нижней губе.

— почему ты тогда предпочла поезд, а не самолёт? боишься летать?

— боюсь разбиться.

— нечестивая смерть?

— знаешь легенду о птицах, у которых нет ног, поэтому они всегда вынуждена летать?

— рано ли поздно они упадут?

— и больше не смогут взлететь.

— что это значит?

— всего одно: я тоже однажды упала. ты ведь тоже стоял без куртки в минус восемь. они считали тебя странным. что ты делал?

— занимался любовью с холодом.

ты не умеешь завязывать галстуки, поэтому мне приходится возиться с этим в определённые дни недели, обжигая язык горячим кофе и практически не дыша, когда ты внимательно наблюдаешь за каждым моим движением. иногда мне кажется, словно тебе просто нравится открывшаяся картина, поэтому принижения собственных способностей не больше, чем блеф. я в одной юбке, замок сзади словно вспарывает кожу от того, каким острым сейчас является твой взгляд, пока мои пальцы становятся неповоротливо-каменными. я знаю, что будет дальше: ты возьмёшь меня, прижимая тяжестью своего тела стеклянной поверхности шкафа-купе, задрав мою юбку так, чтобы на ней не образовалось ни единой складки. ты знаешь, что они не должны узнать, насколько твоя хорошая девочка умеет быть плохой. я поднимаю взгляд, сталкиваясь с твоим, и ты делаешь шаг ко мне, вынуждая мир расколоться.

— ты напоминаешь мне скульптуру в лувре. твои рёбра так красиво впиваются в тонкую кожу, натягивая ее до предела. это завораживает. я видел, как на тех местах расползается синева.

твой шёпот бьет в висок, слова врезаются в кожу, проникают в сознание и туманят рассудок, пока твои пальцы исследуют тонкий ремешок на моих запястьях, крепко связанных за спиной. безделушка, сделанная на заказ из конского волоса, ювелирная работа, созданная специально для меня. аид украл персефону, заключая ее в своих смертельных объятиях, наслаждаясь чистым и трепетным телом. думаю я, пока ты тянешь меня за запястья назад, вынуждая сильнее прогнуться. дождь за окном учащается вместе с моим рванным дыханием — чувствую себя белоснежным полотном, на котором ты бесконечно рисуешь свои стигмы. тебя звали вторым матиссом, для меня же ты был ненасытным зверем, маркирующим грязь за искусством. ты рисовал меня обнаженной, но эти картины никогда не увидит свет.

— знаешь, почему мать дала мне такое имя?

ты прикусываешь мочку моего уха, сильнее сдавливая мои запястья, а в следующую секунду капли холодного душа обжигают грудь, обрушиваясь на неё и вынуждая дернуться в твоих руках. я точно знаю, что ты усмехаешься, и по моему телу бегут мурашки.

— потому что ты холодный, жестокий, не знающий святости дьявол?

— потому что я убил своего брата ещё в утробе. и все самое лучшее в этой жизни достаётся мне. поэтому ты здесь. пока я знаю о тебе все, вплоть до вкуса твоей крови, ты не знаешь ничего обо мне. я подарю тебе свободу всего на три месяца. но если ты не вернёшься, я отыщу тебя. где бы ты не была, м.

ты рассказывал мне о своём детстве. мальчик, не знающий тепла и любви. наверное, поэтому ты так прочно вцепился в своё одиночество, не впуская никого в этот порочный круг. я представляла тебя тем самым малышом, которого винили в смерти брата, в которой он не был виновен, и что-то в груди надсадно ныло. ты всегда был разным, играющий всеми оттенками и полутонами рядом со мной. от жестокого доминанта до ласкового человека, желающего уткнуться в мое плечо и уснуть. и первое всегда срезалось со вторым, уступая лишь иногда.

— обещай сказать, если наша история будет лететь прямиком в объятия конца.

— я никогда не посмею сказать об этом вслух. просто не смогу. но обещаю дать знать.

— каким образом?

— картины. их увидит свет. тебя увидит.

сейчас мы едем в том же купе, с которого все начиналось. ты сидишь напротив, разделённый со мной столом, за которым мне хочется спрятаться, но даже это не помогает. на твоём безымянном змеей поселилось обручальное кольцо — ты неверный муж и я это знаю, пока твой взгляд скользит по моим волосам, некогда длинным, сейчас же — едва достигающим плеч. чёлка неприятно лезет в глаза, хочется выйти из поезда, не дожидаясь ближайшей остановки, но я вынуждая себя сидеть, практически не дыша, пока пейзажи мелькают перед глазами, вынуждая воспоминания реактивной вспышкой пронестись по всему телу: я все ещё помню, как все плыло и сливалось воедино под действием необходимой разрядки, когда я была здесь в тот самый раз, на тебе. легкие вновь отказываются принимать воздух.

— знаешь, почему я женился на ней, м?

ноты иронии в голосе, мой вопросительный взгляд и ненависть, разливающаяся внутри от вида неопределённой улыбки на твоих губах.

— потому что ты всегда читал исключительно скучные истории?

— потому что она никогда не будет тобой.

ты знаешь, что должен уйти. именно так ты поступал раньше, когда я нуждалась в этом. и ты позволяешь мне вспомнить, напоследок кладя передо мной чёрный конверт. мне не нужно вскрывать его, чтобы узнать, что покоится внутри. это приглашение. на выставку. на глянцевой бумаге, закруглённые углы и минималистичный шрифт. сердце заходится в бешеном ритме от понимания одного — она будет посвящена мне. потому что у тебя больше нет причин ревновать. и пока поезд увозит меня из стокгольма, я думаю о том, что впервые март выдался таким тёплым.

*строки из трека nю — больше не полетаем.