Мы, товарищ Костюк, умели делать кино (Кино секс красная шапочка)

Ребров прошел в столовую и аккуратно поставил портфель под кухонный стол, сел на табурет и нахмурился. В столовую заглянул Сережа.

- А, Сережа, - нехотя улыбнулся Ребров, доставая из кармана ватника папиросы, - разверстки сегодня не будет. Ты, вот чего, сбегай, пожалуй, вниз и принеси из машины блок на семьсот. Он в багажнике, - крикнул вслед побежавшему в прихожую мальчику Ребров, устало потирая глаза ладонью.

- Совсем вы себя не жалеете, Мартольд Каруаныч, - укоризненно произнес Штаубе, зажигая газ под закопченным с одного бока чайником. - Я уж и посуду успел помыть, а вы все спите.

Ребров усмехнулся, упруго вставая. Прошел к мойке и умылся холодной водой, фыркая и откашливаясь.

- Не жалею, Генрих Иваныч, - признал Ребров, утираясь несвежим полотенцем, почему - то пахнущим Олиным калом, - нет времени на жалость, нам в Красноярск надо попасть до ноябрьских, кровь из носу, надо. А долго я спал ? - спохватился он, вешая полотенце обратно на гвоздь.

- Да с минут двадцать, - пожал плечами Штаубе, нарезая хлеб финкой с наборной плексигласовой рукояткой, - плюс - минус пять минут.

Ребров охнул и бросился в прихожую. Штаубе слышал его отчаянный топот по лестнице, загадочно ухмыляясь. Через минуту Ребров вернулся. Стоя в дверях, закурил.

- В багажнике труп Нефедова, - сказал Ребров в спину старика, - а Сережа пропал.

Штаубе сел за стол и забарабанил пальцами по столешнице.

- Он не пропал, - произнесла из прихожей Оля, снимая милицейскую шинель и бросая ее в угол на мешок с направляющими, - его убили.

- Как убили ?! - закричал Ребров, хватая вошедшую Олю за грудь. - Я его только что за блоком на семьсот отправил.

- Половину часа назад, - поправил его Штаубе, громко отпивая горячий чай из бокала в бойкий цветочек, китайского, конечно, - вы спали, Волдаем Болдырыч, а за тридцать минут можно весь этот город перебить, было бы желание.

За окном настороженно молчал вечерний Саратов. Он словно предчувствовал, что не шутит на этот раз старик, что действительно готов перебить весь город, освобождая своих, чей пофамильный реестр выявится на ближайшей разверстке, тем более, что Оля, посетив воинскую часть, договорилась с прапорщиками охраны об обмене трех литров спирта  " Ройал " на установку залпового огня  " Восток и Кусумда ", осталось лишь провести разверстку.

- Ладно, - решил Ребров, отпуская грудь Оли, - клон мальчика готов ?

- А он всегда готов, - отозвался Штаубе, с ненавистью смотря на Олю, - вот, Груам Семеныч, пусть вот она вот вам вот скажет, как п... ду товарища Матвиенки нюхала.

Оля вскрикнула и прыгнула на Штаубе, вытягивая пальцы, целясь ему в глаза. Старик ловко увернулся и Оля врезалась в кухонный шкаф. Ребров, сняв ватник, накинул его Оле на голову, сокрушая шейные позвонки кулаком.

- Дави ее, - шипел Штаубе, снимая протез, - как нас в блокаду давили.

Он вытащил из пропотевшей тьмы протеза отвертку и воткнул ее в спину Реброва. Сел за стол и тихо заговорил, не обращая внимания на истекающего кровью товарища :

- Чего только не насмотрелись мы с Нефедовым в блокаду - то, и людоедство было, и трудовой подвиг безымянных героев производства, и облавы милицейских на билизованных, и обстрелы, и пыль да туман, Косоеб Косорезыч, но вот о давилке вы, уверен, не слышали. Ее на Кронверкской установили, мы сначала думали, что это секретную зенитную батарею ставят, а чтобы пилоты  " Штукас " не рассмотрели - фанерой и укрыли. Охрана, конечно, пропуска и спецдопуски, от Жданова адъютант приезжал, в общем, не до смеху было. А вечером и говорит нам политрук, что, товарищи, не выполняете вы план, понимаю, говорит, что голод, но и вы меня поймите, меня же ведь первого расстреляют. Мы и не спорим, с голоду - то в головах не пойми что творится, уж и в штарфбат готовы или на расстрел, лишь бы накормили. В общем, выбрал политрук трех особо не справляющихся и отправил с пропуском на Кронверкскую. А я, Бабуин Гамадрилыч, любопытный тогда был, я и к морпехам в Красный Форт бегал, чуть в Кронштадт на торпедном катере не уплыл, ссадил меня боцман, подрасти, кричит, маленько, оголец, а потом приходи, мы тебя в торпедный аппарат по правому борту зарядим да по немцу и вдарим. Шутил. Их потом финский эсминец потопил, а боцман насмерть замерз, до конца цепляясь за анкер с пресной водой. Ладно. Иду я за теми тремя, не оправдавшими, то есть, как мышь крадусь, тенью, буквально тенью, Артур Самвелыч, стелюсь, интересно же. Приходят они, значится, к этой секретной зенитной батарее, к часовому ткнулись, тот орет что - то, а потом выходит из будки, там, забыл сказать, будку поставили рядом, как до войны были, сиропом торговали, газетами, папиросами, самая обычная будка, выходит, в общем, из будки стройный человек в гражданском пальто, берет у них пропуска, осматривает и за фанеру ведет. Скрежет, стон и - тишина. Опять выкатывается человек в пальто, в руках у него банка стеклянная трехлитровая, а в банке что - то красное бултыхается. Выпил он половину банки, часовому протянул, тот тоже выпил. Банку на тротуар поставил, закурили они и шепчутся. А я слышу, это сейчас я глухой, а тогда все слышал. Говорят между собой, что правильно Ставка решила, всех не оправдывающих - в давилку, а сок человеческий особо проверенным и без лимита. Иду я домой, Иван Матвеич, и все думаю, как бы, думаю, мне в особо проверенные - то, сок человеческий пить. И тут как вдарит ! То ли флотский снаряд, то ли  " Штука " незаметно подкралась, без сирены обычной, не знаю, только очухиваюсь я в госпитале, а нянечка мне и говорит, что лежал я без сознания сорок лет, ногу мне оторвало, и теперь, стало быть, меня на пензию проводили всем коллективом, а вместо ноги протез вручили.

Ребров захрипел и умер. А Штаубе подумал, что вот, например, такая вот проза ничем ведь не хуже военных мемуаров Бабченко, Прилепина и прочих сук поганых, зачем - то ринувшихся в писатели, хотя их прямейшая обязанность : чистить сараи никуда не подевалась. Странно это как - то и вызывает смутное беспокойство, писателей много, а сараи чистить некому, весь народ в интеллигенцию ударился, хоть вот Булгакова клонируй, он, думаю, по новой - то моде непременно бложик себе заведет или в  " Тилиграме " громить начнет, срывая покров с таинства творчества и являя всем пошлое рыло нео - советского недографа Алешки Толстого, как известно, вовсе и не бывшего Толстым.