Подмена

(из сборника «Братья Кривомазовы». Продолжение рассказа "Медовый полумесяц")

Утро вторника восьмого августа совершенно неожиданно началось с общего собрания стройотряда. Сразу после завтрака командир отряда Иван Егоров встал в дверях, не давая никому из успевших поесть выйти из столовой.

– Садитесь все обратно за столы, – говорил он каждому, кто пытался протиснуться в дверной проём, – сейчас быстренько проведём коротенькое собрание, а потом пойдёте работать.

– А перекур? – спросил кто-то из парней.

– Ребята, давайте, садитесь, раньше сядем, раньше выйдем… на перекур, – отвечал Егоров, дожидаясь, пока все вновь займут свои места за столами.

– Ну, раз собрали в столовой и дали посидеть, а не построили вдоль дорожки, значит, на этот раз разбора полётов не будет, – шепнул Николай на ушко сидевшей рядышком Любочки.

И действительно, комиссар отряда Люсьена Бормотун тут же подтвердила его предположение и, встав у раздачи, обратилась к студентам, гадающим, для чего их собрали.

– Вы знаете, какой сегодня день? – начала Бормотун свою речь, по своей привычке никак не называя тех, к кому обращается. По её интонации можно было догадаться, что она не надеется, что хоть кто-то из собравшихся способен дать правильный ответ на её вопрос. Все в стройотряде знали, что в устах комиссара этот вопрос мог звучать как угодно. Например, так: «А знаете ли вы, в какую эпоху мы с вами живём? », или так: «Вы даже не представляете себе, что произошло сегодня ночью! », или так: «Вы, что, разгильдяи, не понимаете, что до окончания работы стройотряда осталось лишь две недели, а план выполнен только на 76 процентов! ». Многие восприняли вопрос Люсьены, как риторический, но закоренелая отличница Женя Фомина решила ответить прямо и дала простой, но обезоруживающе правильный ответ:

– Сегодня вторник, восьмое августа.

– Не просто вторник, а второй вторник августа, – сказала Бормотун торжественно, – а это значит, что уже в это воскресенье, тринадцатого августа, будет наш профессиональный праздник.

– А что, разве день журналиста не восьмого сентября? – спросил Пашка.

– День журналиста не в сентябре, а тринадцатого января, – возразила Женя Фомина.

– Тринадцатого января день журналиста отмечают в нашей стране, в честь выпуска первого номера «Ведомостей», а восьмого сентября отмечается Международный день журналистики, – разъяснил командир стройотряда, вставший рядом с комиссаром. Он, как и положено аспиранту, знал не только это, но ещё много всяких любопытных и совершенно ненужных в повседневной жизни вещей.

– А тогда какого… – начал было Пашка, но запнулся и почти сразу поправился, – а какой же профессиональный праздник мы будем праздновать тринадцатого августа?

– Наверное, день филолога, – предположила Татьяна Толстунова.

– Нет, день филолога мы отмечали в конце мая, это я точно помню, мы ещё в тот день в дружину ходили, пьяниц ловить, – вспомнил Мишка Кустарёв.

– А потом вас самих за распитие забрали, только уже другие дружинники, трезвые, с агрегатного завода, – сказала рыжеволосая Маринка, и все рассмеялись.

– Ну, Люсьена, умеешь же ты создать интригу! Надо тебе на драматургический факультет перевестись. Давай уже ближе к делу, пока мы тут не стали перебирать все профессиональные праздники. Их у нас в СССР много, считай, каждое воскресенье, – поторопил Люсьену Егоров.

– Тринадцатого августа, товарищи, наша страна и вся прогрессивная мировая общественность будет отмечать День Строителя. А поскольку мы с вами теперь тоже самые настоящие строители, то это и наш праздник, и мы обязаны встретить его на самом высоком идеологическом уровне, – торжественно провозгласила Бормотун, – как говорится, нам сам Бог велел!

– Бога нет! – ехидно вставила Тамара Шаркунова, – ты что, Люсьена, нам тут религиозную пропаганду разводишь? Как не стыдно! А ещё комиссар отряда!

Студенты дружно расхохотались.

Эти слова в устах второй дочери третьего секретаря райкома партии могли бы доставить случайно оговорившейся Люсьене немало неприятностей, но командир отряда и по совместительству аспирант Егоров сгладил ситуацию, разъяснив:

– Это была всего лишь идиома, товарищи. В русском языке мы в силу традиций часто упоминаем Бога, так сказать, всуе, хотя все мы с вами материалисты и нам хорошо известно, что его не существует. Например, каждый воспитанный человек, неважно, православный он или атеист, раз тридцать за день говорит: «Спасибо», а ведь это ни что иное, как сокращенное «Спаси Бог! ». И это просто форма вежливости, которая никак не противоречит Моральному кодексу строителя коммунизма. Давай, Люсьена, продолжай, только, прошу, ближе к делу!

– Итак, в воскресенье у нас вместо обычного выходного будет настоящий праздник, – продолжала Люсьена, – и нам с вами необходимо к нему как следует подготовиться. Мы с командиром посовещались с партийным и профсоюзным руководством стройки и с прапорщиком Пекарем от стройбата. Было решено устроить совместное празднование, естественно, на самом высоком идеологическом уровне. Поскольку, как вы сами понимаете, на профессиональных строителей в идеологическом плане особых надежд нет, а о солдатах из стройбата и говорить не приходится, то основная часть идеологической работы ложится на наш стройотряд. За оставшиеся дни нам с вами предстоит многое сделать, причём, в основном, во внерабочее время. Возможно даже, за счёт сокращения вечерних дискотек.

По столовой пронёсся гул возмущения.

– Люсьена не имела в виду, что дискотеки отменяются совсем. Просто на этой неделе дискотеки будут сокращены с двух часов до одного часа, а сэкономленное время будет отдано для подготовки к празднику, – разъяснил Егоров, – а ты, Люсьена, не сгущай обстановку, а давай лучше переходи уже к своему списку.

– Мы тут подготовили план подготовительных мероприятий, прошу прощения за тавтологию, – сказала Люсьена, развернув исписанный листок, – с указанием сроков, ответственных за исполнение, а также, ответственных за контроль над исполнителями. План составлен с учётом творческих способностей каждого из вас. Из нас. Сейчас я зачитаю ответственных, но это не значит, что остальные могут валять дурака. Все, у кого нет отдельного поручения, должны принять…

– Примем, можешь не сомневаться, все примем! – раздался голос Кустарёва, – только придётся накануне сбегать в «казино»… за соком.

Все так и прыснули от смеха, но Люсьена не сочла нужным отвечать на неуместную шутку и продолжила:

– Все, как один, должны будут принять участие в подготовке и в самом празднике. Это наше общее дело.

Люсьена начала по пунктам зачитывать свой план, и, что любопытно и довольно необычно, никто из студентов не стал отнекиваться от данного ему поручения. Вот только практически каждое озвученное Люсьеной назначение сопровождалось ехидными комментариями сидящих за столами.

Пашке поручили организовать футбольную команду, которая должна будет выступить против команды вожатых из соседнего пионерлагеря, а если вдруг их удастся победить, то и против победителей матча между командой стройбата и сборной строительного управления. Некоторые шансы на победу в турнире у студентов были, однако ходили слухи, что стройуправление собиралось под видом крановщиков выставить на матч профессионалов из вторых составов «Спартака» и «Торпедо». Ежу понятно, что пара-тройка мастеров спорта способна порвать команду любителей, как Тузик грелку. И всё же, оставалась надежда, что после отборочного матча с солдатами профессионалы ещё неделю не смогут не только бегать, но и ходить, ведь вместо кедов или кроссовок стройбайтовцы буду играть в кирзовых сапогах.   Таким образом, шанс, пусть совсем маленький, у студентов был. Было решено сегодня же начать тренировки, конечно, если не будет грозы, которую обещали со дня на день.

Жене Фоминой, имевшей второй юношеский разряд, поручили набрать сборную по волейболу. Задача перед возлюбленной командира отряда Егорова стояла непростая. Среди бойцов стройотряда было недостаточно парней, умеющих мало-мальски сносно играть в волейбол. Придуманные специально для такого случая правила разрешали при желании выставлять на матч смешанные составы, как в теннисе. Но Жене необходимо было найти ещё как минимум двух девушек, способных «усилить» команду. Это стройбатовцам хорошо, у них там здоровенных парней на целых три волейбольных команды хватит. Не зря их кирзой и капустой кормят!

Люлюшки должны были отстаивать честь стройотряда в соревнованиях по настольному теннису. Но за близняшек и переживать не следовало, обе они занимались пинг-понгом ещё с детства и были кандидатами в мастера спорта. А вот сказать, кто из них играет лучше, было совершенно невозможно. Каждое воскресенье перед ужином пол отряда собиралось посмотреть, как они играют друг с другом: шарик налево – шарик направо, шарик налево – шарик направо… Мало кто в стройотряде знал, что сестёр можно отличить по маленькой родинке на шее, рядом с левым ухом. У Любы была такая родинка, а у Люды нет. Николай, конечно, знал про это отличие, ведь ему так нравилось целовать Любочку за ушком, ласково прикусывая мочку. Для большинства же бойцов стройотряда Любина родинка была скрыта распущенными волосами, и они различали близняшек только по любимым цветам одежды: Люба предпочитала надевать розовую футболку, а Люда – голубую. Те же, кто не знал этих тонкостей, часто не могли понять, кто из сестёр Белкиных по какую сторону стола играет, и просто болели за ту, что слева, или за ту, что справа. Впрочем, болей, не болей, а исход их матчей был совершенно непредсказуем. У них то одна побеждала, то другая, но разрыв в счёте был всегда минимальным.

Николай Кривомазов ждал, что ему, как самому рослому, поручат выступать в соревнованиях по армреслингу или возглавлять команду по перетягиванию каната. Но он ошибся, Люсьена решила бросить его на идеологическую работу и назначила ответственным за заготовку дров и устройство грандиозного костра. Странный выбор, если учесть всем известные обострённые отношения Николая с топором. Не понятно, чем именно руководствовалась Бормотун, однако, ответственным за контроль выполнения Колиного задания она назначила себя лично.

Тане Толстуновой поручили срочно организовать самодеятельный драмкружок и поставить к празднику не то, чтобы целую пьесу, а хотя бы небольшую сценку из жизни строителей, например, по мотивам фильмов «Высота» или «Премия». Выбор сюжета оставили за вновь назначенным худруком.

Тамаре Шаркуновой поручили выпустить юбилейный пятый номер стенгазеты «Мастерок». Не сложно догадаться, почему командир с комиссаром остановились именно на Тамариной кандидатуре. Во-первых, они хотели, чтобы Тамара занялась каким-нибудь общественно полезным делом и, хотя бы несколько дней не морочила парням головы и всё прочее. А во-вторых, они рассчитывали, что даже если Тамара и напишет в стенгазете какую-нибудь откровенно аполитичную глупость, то критиковать её, увидев фамилию новоиспечённого главного редактора, всё равно никто из политически грамотных товарищей не решится. С такой фамилией, как у неё, можно было смело писать что-угодно, кроме, разумеется, критики членов Политбюро. Тем не менее, контроль за подготовкой стенгазеты Люсьена также взяла на себя. Похоже, Люсьена совсем себя не жалела и бралась контролировать самые опасные направления подготовки ко Дню строителя.

В конце собрания Люсьена подчеркнула, что начинать подготовку к празднику согласно её плану следует уже этим вечером. Те, у кого уже были какие-то иные планы на свободный вечер, недовольно загудели.

Но тут вперёд вышел командир отряда и, с торжественной улыбкой провозгласил:

– Комиссар сосредоточилась на деталях и забыла сказать самое важное. Поскольку спортивных соревнований и прочих торжественных мероприятий намечено немало, штаб решил празднование Дня Строителя начать досрочно, уже в субботу. Так что, на этой неделе у нас с вами в первый и в последний раз за всё лето будет целых два выходных дня!

Послышались радостные возгласы и хлопки в ладоши.

Довольный командир отряда продолжал:

– В первый день праздника пройдут отборочные соревнования по футболу и волейболу, индивидуальные соревнования по настольному теннису, а также турниры по армреслингу, быстрым шахматам и шашкам. Вечером состоится большой праздничный костёр на поляне с танцами под магнитофон и песнями под гитару. Кавказские парни из стройбата обещали приготовить фирменный шашлык, а мне уже удалось договориться со столовой соседнего совминовского санатория насчёт дефицитной свежей баранины. Будут и другие угощения, стройуправление выделило необходимую сумму. Уверен, будет вкусно. В воскресенье подъём и завтрак на час позже. По понятным причинам... Потом финальный матч по волейболу, командные заплывы в Москве-реке против течения, перетягивание канатов и бег в мешках. После обеда финальный матч по футболу и концерт самодеятельности. Затем праздничный ужин на свежем воздухе с награждением победителей соревнований (вместо обычных кубков и вымпелов победители в командных соревнованиях получат торты, а в индивидуальных – пирожные). По окончании ужина КВН. А сразу после – танцы до упада. А в понедельник, четырнадцатого, начало работы тоже на час позже обычного. Ну, как вам такая программа?

Ответом ему был гул всеобщего одобрения.

– А почему Люсьена ничего про КВН не сказала? К нему же тоже нужно готовиться, а у нас ни команды, ни капитана, – спросил Серёга, бригадир третьей бригады.

– Чего там готовиться? У нас в отряде одни хохмачи. Один только Кустарёв чего стоит. Вот он и будет капитаном. И, вообще, КВН – студенческая игра, нам и карты в руки. Про карты это тоже идиома, – на всякий случай уточнил капитан.

– Мы что, в КВН будем на деньги играть? – тем не менее, съехидничал будущий капитан команды Кустарёв.

– Мы уже обсуждали, призы будут выдаваться в натуральном выражении, пирожными. А что касается этой идиомы, то в ней ведь могут иметься в виду не только игральные карты, но и карты географические. И те, и другие в руках умелого человека дают ему шанс на успех. Только, если с географическими картами в руках легче найти правильный путь, то с козырями на руках или тузом в рукаве, легче обеспечить себе финансовое благополучие.

«Вот ведь как излагает! Вот что значит аспирантура! » – впервые с первого класса Николай восхитился чужой учёностью. Сам-то он к учёбе всегда относился шаляй-валяй, перебиваясь с четвёрок на тройки, но ему всегда хотелось научиться говорить цветисто и в то же время с претензией на мудрость. Или правильнее говорить, «цветасто», а не «цветисто»?

Все потянулись к выходу и пошли перекуривать перед началом работы, ибо сказано: «Всякая хорошая работа начинается с хорошего перекура» и с этой народной мудростью не поспоришь.

***

Подготовка к празднику никаких огорчений Николаю и Любе не сулила. Коле нетрудно будет собрать дрова, тем более, что на стройке полно разобранной опалубки и прочих досок, и брёвен, даже в лес ходить не нужно. Кроме того, ему с его ростом светят места и в футбольных воротах, и на волейбольной площадке. А позовут тянуть канат, так он и канат может. А вот бегать в мешках Коля не любил ещё с детства. Глупое занятие, не понятно, почему со стороны оно кажется забавным.

Любе, тем более, не о чем было печалиться: она обожала играть в настольный теннис, а кроме Люды, достойных соперников у неё здесь быть не могло. Глупо же было предполагать, что среди каменщиков, крановщиков или маляров найдётся Чемпион Московской области или хотя бы мастер спорта, а уж среди солдатиков из стройбата, тем более. Считай, им с Людой повезло, что им дали такое приятное общественное поручение. Но самое главное, вся эта предпраздничная кутерьма не должна была никак помешать их с Колей свиданиям по ночам. Подумаешь, время дискотеки сократили на час! Наобниматься они и ночью успеют...

***

В четверг, в самом начале обеденного перерыва, Люда побежала в сторону диспетчерской.

– Куда она сорвалась? – спросил Николай.

– Побежала маме звонить. Сегодня её очередь. Мы с ней раз в неделю маме в Ростов звоним, по очереди. Чаще Эльвира Матвеевна не разрешает, – ответила Люба.

– Как она вообще вам разрешает звонить по межгороду? – удивился Николай, – мне она даже в Москву никогда не разрешает, говорит, телефон служебный, нельзя перегружать и всё-такое. Карину ещё можно уговорить, а Эльвиру – никак.

– А мы ей сказали, что у нас дома мама одна, больная, вот она и вошла в положение. У неё самой дочь в Хабаровск к мужу переехала, Эльвира за неё очень переживает, любому её звонку радуется.

Они сели обедать, не дожидаясь Люды. Та прибежала минут через пятнадцать, так что борщ и второе, взятые для неё Любой, уже совсем остыли. Лицо у Люды было красное, в глазах стояли слёзы.

– Людка, что случилось? С мамой что-нибудь? – встревоженно спросила Люба.

– С мамой всё в порядке… Слава Богу!.. Потом расскажу… Дай поесть, пока перерыв не кончился, – сбивчиво, рубленными фразами, ответила Люда, отправляя после каждой сказанной фразы в рот по ложке остывшей еды. Она была очень возбуждена, взвинчена, ела быстро, не отрывая глаз от тарелки и стараясь не смотреть на Любу. Та терпеливо ждала, пока сестра расправится с едой.

Николай молча смотрел на сестер, ожидая Людкин рассказ. О семье Люлюшек он знал не так уж много. Он поймал себя на том, что на самом деле Люба довольно много ему рассказывала о своих родителях, но он слушал её не слишком внимательно, потому что мысли его были больше заняты изгибами Любиного тела. Родом девушки были из Ростова-на-Дону, где и сейчас живут их родители. Мать – редактор областной газеты. Отец – инженер, работает на вертолётном заводе, постоянно ездит в командировки по всему Союзу, так что мать часто остаётся дома одна, если не считать вислоухого кота Барабасика. Обе бабушки и оба дедушки уже умерли. Ещё есть тётка, сестра отца. Вот и всё.

Только опустошив тарелки и взяв со стола свой стакан компота из сухофруктов, Люда распрямилась за столом и посмотрела на Любу.

– Ну, что случилось-то? – спросила та.

– Барабасик умер, – тихо ответила Люда, и вдруг, словно прорвав плотину, из её глаз хлынули потоки слёз.

Люба тоже зарыдала. Мимо их стола с пустыми тарелками в руках проходили удивлённые студенты, недоумевая, что же могло заставить всегда жизнерадостных Люлюшек заливаться слезами. Николай сидел рядом с Любой, гладил её плечо, надеясь, что ласковые поглаживания помогут её успокоить.

– Ну, не надо, милая. Не стоит так убиваться…

– Что ты понимаешь! – проворчала Люда, промакивая слёзы шейным платком.

– Это же наш Барабасик! Он нам как родной. Родители его нам подарили на день рождения, когда нам исполнилось три года, – пролепетала сквозь слезы Люба, – мы его так любили!

– Выходит ему было почти семнадцать лет. Почтенный возраст. Коты редко дольше живут, если не кастрированные, – сказал Николай, – так что, считайте, что ваш котик прожил долгую и счастливую кошачью жизнь.

– Знаешь, какой он был ласковый? – Люда перестала плакать и на её лице, очевидно от накативших приятных воспоминаний, появилась робкая улыбка, – весь такой гладкий, шелковистый, словно плюшевый. Придёт, уляжется у тебя на коленях, мурчит, как маленький трактор, и коготками перебирает, легонечко, чтобы не оцарапать.

– Или спрячется за шторой, а ты проходишь мимо, а он вдруг как выпрыгнет, и как цапнет своими когтищами за ноги… – улыбнулась, всё ещё всхлипывая, Люба, – столько колготок нам с Людой испортил, а они такие дорогущие! Такая шкода!..

Николай хотел сказать сёстрам, что у него тоже есть кошка, и что он, как никто другой, разделяет их горе, но удержался. Всё-таки его сиамская кошка Мурсия была жива и здорова, а их вислоухий Барабасик – нет.

Проходивший мимо бригадир Серёга взял Николая за рукав и сказал:

– Колян, девчата, пошли работать. Там бетон пришёл, ждать не будет. Пять минут на перекур и за дело.

Они вышли из столовой, Николай закурил «Приму», а Люлюшки обнялись и уткнувшись друг в друга, продолжали всхлипывать и шептать какие-то только им слышные слова. Но, когда перекур закончился, они вместе со всей бригадой пошли работать. Нагружать бетон в носилки совковой лопатой работа нехитрая, но физически тяжелая. Зато, когда орудуешь лопатой, тебе не до грустных мыслей. Николай, работавший рядом с близняшками, видел, как они постепенно успокаиваются и приходят в своё обычное состояние.

До самого ужина бригада занималась разметкой дорожки от почти готового фундамента пункта проката велосипедов до котлована будущего плавательного бассейна. Эту дорожку называли «Кольцевой», хотя по форме она больше напоминала полукруг, опоясывающий площадку, где впоследствии будет разбит розарий, а пока была огороженная глухим забором свалка строительного мусора. А после ужина в дверях столовой встала Люсьена Бормотун и напоминала выходящим о данным им поручениям. Люлюшкам она не сказала ничего, а вот Николая удержала за рукав, чтобы он остановился. «И что ей сейчас-то от меня нужно? » – подумал удивлённый Николай – «до субботы ещё далеко, неужели уже сегодня заставит идти за дровами для костра? ».

Бормотун полезла в холщовую сумку, висевшую у неё на плече и достала из неё какую-то ветхую книжку.

– Вот, Коля, я нашла в научной библиотеке одну полезную книгу. Это своего рода настольная книга американских бойскаутов. Бойскауты – это американское название пионеров. Хотя пионеры, если разобраться, тоже американское слово. Просто оно нам более привычное. Ну так вот. В этой книге есть целый раздел о том, как правильно разводить сигнальные костры. Так делали колонисты, чтобы вызвать подмогу, если на них нападали индейцы. Или, наоборот, индейцы, когда на них нападало другое племя. Короче, не знаю точно, кто там у них на Диком Западе на кого нападал, но это неважно. Возьми, почитай, тебе пригодится, – сказала она, протягивая книгу Николаю, – конечно, не Фенимор Купер, то тоже интересно.

Коля взял книгу, пролистнул страницы и сказал удивлённо:

– Люсьена, так здесь же весь текст на американском.

– Не на американском, а на английской, – поправила его Бормотун.

– Мне это без разницы. Я ни по-американски, ни по-английски ни бум-бум. Я же немецкий учил, и то на троечку. Всё, что могу сказать: «Дер трактор дер землю дер пашет».

– А ты, Коля, оказывается, шутник. Надо будет тебя в команду КВН записать. А ты не читай, ты картинки смотри. Там картинки очень хорошие, прямо как схемы, куда какое бревно класть, с какой стороны спичку подносить. А если ты чего-то не поймёшь, ты ко мне обращайся. Я, между прочим, английскую спецшколу окончила, так что, помогу. И вообще, ты, Коля, всегда можешь на меня рассчитывать.

«И к чему бы это Люсьена завела такой разговор? Неужели Серёга был прав, когда шутил, что она на меня запала? Вот ещё только Бормотунши мне не хватало! А я ещё сам в шутку Пашку Пуделя подбивал, чтобы он за ней приударил! » – подумал Николай. Тщедушная, с нелепой жиденькой светло-русой косичкой и с пронзительно острым взглядом почти прозрачных глаз, с резкими чертами лица, и сама резкая в движениях и в речах, Люсьена была совсем не во вкусе Николая. Фигуры нет, женского обаяния – ни капли. К тому же ей было уже целых 25 лет, а старухи его не привлекали. Ему нравились молодые, фигуристые, но подтянутые, девушки с добрыми огромными и бездонными, как голубые озёра, глазами и правильными мягкими чертами лица. Впрочем, Николай он готов был простить девушке небольшие отклонения от идеала, например, чуть вздёрнутый носик. Такой, как у его Любы или у Люды. Может быть, потому что у него самого нос был такой же вздёрнутый.

Николай знал, что Бормотун – человек настойчивый, и если она что задумала и действительно на него запала, то, так или иначе, будет добиваться от него взаимности. «Надо так себя с ней вести, чтобы не давать ей никакой надежды на что-либо большее, чем товарищеские отношения» – решил Николай. Не нужна была ему эта Люсьена. И вообще, никто ему не нужен, ни томная красавица Женя Фомина, ни легкомысленная Тамара Шаркунова, ни рыжая Маринка, вообще никто. Ведь у него есть Любочка, а она – самая лучшая девушка на всём белом свете.

Николай вернулся в барак и засунул книжку о бойскаутах под подушку. «С такими картинками и дурак разберётся, язык знать не обязательно, а если чего не пойму, Женю Фомину попрошу перевести, она хорошо по инглишу спикает. Так что, пока можно будет потренироваться с Пашкиной футбольной командой, а в пятницу парней из той же команды попрошу помочь собрать обрезки пиломатериалов, оттащим их на костровую поляну и сложим согласно тайной науке американских индейцев» – решил он.

После ужина Пудель отобрал в свою команду пятнадцать парней. Разумеется, взял и Николая, с его ростом у него были все шансы стать лучшим вратарём стройотряда. Тем более, что других охотников стоять в воротах не нашлось, все почему-то хотели играть в нападении.

Но сразу четырнадцать нападающих в одной команде не бывает, так что Пашка решил устроить отбор и взять в форварды тех, кто забьёт Николаю больше одиннадцатиметровых. Некоторые новоявленные ренсенбрики, платини и кемпесы просто не могли попасть по воротам. Другие били по центру и по «девяткам», но Николай легко ловил мячи, направленные прямо в него, и виртуозно отбивал мячи, направленные в верхние углы. И это несмотря на то, что на его руках вместо вратарских перчаток были брезентовые строительные рукавицы. А вот удары по нижним углам Николай недолюбливал и не смог отразить ни одного, потому что ему совсем не нравилось прыгать параллельно линии горизонта и шмякаться боком на битый кирпич, вместо травы покрывавший импровизированное футбольное поле. Зато у него были преданные болельщики – Люлюшки, встречавшие каждый Колин сэйв аплодисментами.

Потом началась дискотека, Коля с Любой вновь танцевали только вдвоем, не обращая внимания ни на кого вокруг. Коля пытался развеселить Любу, наверное, всё ещё печалившуюся из-за смерти Барабасика, она пыталась улыбаться ему и его шуткам, но улыбались только губы, а глаза её были по-прежнему печальны. Люде, которая подошла к ним что-то сказать, пришлось дожидаться паузы между песнями, пока диск-жокей Славик менял катушки с магнитофонной лентой. Люда, в отличии от сестры, кажется уже не думала о смерти пушистого любимца. По её лицу видно было, что она уже вся в предвкушении страстного свидания со своим Митькой, с которым она опять собиралась провести ночь на даче его родителей в Жаворонках.

– Люба, я сейчас пойду в душевую. Пока дискотека не кончилась, там нет очереди, а потом мы с Митькой сразу поедем в Жаворонки. До утра. Надеюсь, вы с Колей здесь тоже скучать не будете, комната в вашем полном распоряжении, – сказала она игриво и убежала по направлению к бытовому корпусу. Николай с Любой переглянулись, и по их взглядам было понятно, что они точно скучать не собираются.

Где-то за полчаса до конца дискотеки в столовой нарисовалась Люсьена Бормотун. Только сейчас, заметив её в двух шагах от себя, Николай сообразил, что она почему-то пропустила начало танцев, хотя раньше она дискотек никогда не пропускала и всегда зажигательно и как-то яростно выплясывала в середине кружка. Ребята за её спиной шутили, что если бы она так же энергично орудовала днём лопатой или малярным валиком, то план строительства пансионата был бы уже перевыполнен. Вместо более уместных на студенческой дискотеке футболки и джинсов или мини юбки, на Люсьене была тщательно отглаженная стройотрядовская униформа с нашивками и комсомольским значком.

«Видно, она сейчас при исполнении» – усмехнулся про себя Николай.

Люсьена подошла сначала к кому-то из девчат из первой бригады, и что-то им сказала, но те, выслушав её, стали энергично мотать головой и размахивать руками, скорее всего, возражая. Тогда Люсьена выхватила из толпы танцующих рыжую Маринку и прокричала ей что-то на самое ухо. Маринка вздохнула, окинула печальным взглядом столовую, превращенную на вечер в танцевальный зал, отошла в сторонку и встала у стеночки. Бормотун тем временем вытащила из кружка танцующих Рустама Абдуллаева, и он, сказав Люсьене явно что-то нелицеприятное, встал у стеночки рядом с Маринкой.

А потом Бормотун решительно втиснулась между Николаем и Любой, разбив их пару. Но только на этот раз она нацелилась на Любу, а не на Колю.

– А Людмила где? – спросила Люсьена у Любы.

– Откуда я знаю? «Я не сторож своему брату», – процитировала Люба Ветхий Завет, словно специально для Люсьены,– на танцы она сегодня не приходила. А где она и чем занимается, я не в курсе. Думаешь, раз мы с ней близнецы, то должны всё время ходить, взявшись за руки?

– Жаль, что Людмилы нет. Быстрее бы управились. У вас же мама – главный редактор. Ну, да ладно. У вас и без Людмилы мощная команда собралась. Давай, Любовь, заканчивай танцы, пошли скорей с нами, – потребовала Люсьена тоном, не предполагающим возражений.

– Куда пошли? У меня, между прочим сейчас свободное время, – ответила Люба, и бросила взгляд в сторону Николая, – и что за спешка такая? И причём здесь наша мама?

– Нужно стенгазету готовить, а времени до праздника осталось совсем мало, нужно до утра субботы успеть, – сказала Бормотун.

– Так газету же Шаркуновой поручили, – удивилась Люба.

– Тамара внезапно заболела, нужно её заменить, вы втроем как раз вместо неё справитесь, – Люсьевна кивнула в сторону стоящих у стенки Маринки и Рустама, – тем более, что я вам помогу.

– А чем это Тамарка вдруг заболела? – спросил Николай, – я её меньше часа назад видел, она в волейбол играла. Как коза прыгала.

– Ну, значит, допрыгалась. Растрясла что-нибудь. Мало ли что там у неё могло заболеть. Я не спрашивала, сами знаете, как она через губу разговаривает, может и по матерному послать. С неё взятки гладки. А нам нужно срочно газетой заниматься. Ты, Коля, можешь тут оставаться. Рисовать и стихи ты всё равно не умеешь, а ещё лучше, иди домой и почитай ту книжечку, что я дала. А мы с Любой и ребятами пойдём в штабной вагон газету делать. Может успеем до отбоя передовицу написать и заменить картинки, которые Тамара успела наклеить. Представьте себе, к статье «Будущее посёлка Жаворонки» она умудрилась приклеить фотографию небоскрёба, причём не какого-нибудь здания СЭВ или Гидропроекта, а американского Эмпайр-стэйт-билдинга, построенного ещё в 1931 году. Получается, что наше светлое социалистическое будущее – это прошлое капиталистических Соединённых Штатов!

– А ты, Люсьена, пропесочь её на комсомольском собрании, – посоветовал Николай.

– И пропесочу, будь спокоен, и папы её не побоюсь, он же мне потом спасибо скажет, – решительно заявила Бормотун, – вот поправится, и пропесочу. Ну, пошли стенгазету спасать.

Бормотун уцепилась одной рукой за рукав Любы, а другой за рукав Маринки, и потянула их к выходу. За ними походкой приговорённого к смертной казни поплёлся Рустам Абдуллаев. Покидая столовую, Люба успела обернуться к Николаю и, улыбнувшись, сказать:

– До встречи…

– До встречи, – ответил Коля. И пусть Бормотун, испортившая им танцы, считает, что они говорили о встрече на следующее утро за завтраком, но они-то с Любой прекрасно поняли друг друга. Их встреча должна была состояться уже скоро, через час с небольшим.

Оставаться на дискотеке без Любочки и, тем более, танцевать с кем-то ещё, Коле не хотелось, и он ушёл из столовой. У него неожиданно появилось немного свободного времени, и он вдруг вспомнил, что уже давно не звонил родителям. Он пошёл в бытовку, в которой размещалась диспетчерская, постучался в дверь и вошёл, не дожидаясь разрешения. В диспетчерской было темно, горела одна только настольная лампа, а за письменным столом, уткнувшись в какую-то раскрытую книгу, дремала диспетчер Карина, недавно заступившая на смену, но уже успевшая устать. А может быть, она утомилась от чтения, книжка была очень толстой.

– Карина, можно позвонить? – заискивающе улыбаясь, спросил Николай.

– По межгороду? – насупилась Карина, сделавшая вид, будто не спала на работе, а просто задумалась над прочтённым.

– Нет, в Москву, родителям, – ответил Николай.

– Звони, только не долго, – милостиво разрешила Карина и тут же вновь задремала.

Николай, чтобы не мешать ей дремать, взял телефонный аппарат со стола и унёс его в самый угол диспетчерской, благо шнур был длинный. Его толстый указательный палец то и дело застревал в отверстиях диска, пока он набирал знакомый с детства номер.

– Коля, это ты? – едва лишь подняв трубку, встревоженно спросила мать, – что-нибудь случилось, сынок? Как ты?

«И как только мама всегда догадывается, что это я звоню, а не папа или кто-нибудь ещё? Я же ещё ни слова не успел сказать, даже «аллё»» – удивился Николай.

– Всё хорошо, мама, не беспокойся. У меня всё очень, очень хорошо! А вы там как? Как ты себя чувствуешь? Как папа? Как бабушка? Как Камилка?

– У нас всё, как обычно. Нормально. В воскресенье мы были у бабушки на даче, у неё тоже всё хорошо, копается на своих грядках. – ответила мать, – она, когда на даче, про своё давление забывает. Камила вступительные сдаёт, уже два сдала на пятёрки, завтра третий.

– Молодец! А как там Мурсия? – поинтересовался Николай.

– Мурсия? О, она лучше всех. Ты же знаешь, как она любит дачу. Сидит на подоконнике на первом этаже, смотрит в окно, как в телевизор, а местные коты с другой стороны окна на неё смотрят и удивляются. Нечасто в Покровке такую красавицу сиамскую встретишь. Я бабушке посоветовала открывать только форточки, а окна закрыть на шпингалеты, чтобы коты к ней в дом не пробрались, а главное, чтобы сама Мурсия к ним не выскочила. А то, того и гляди, придётся нам осенью ехать на Птичий рынок.

– Зачем на Птичий рынок? – удивился Коля.

– Как зачем? Котят раздавать.

– Каких ещё котят? – не понял Николай.

– Тех, которые у нас заведутся. Обычное дело. От грязи заводятся тараканы, от сырости – лягушки, а от лазанья в окно – котята, – пошутила Анна Николаевна.

Что-то помешало Коле сразу рассмеяться маминой шутке про лазанье в окно и появляющихся из-за этого котят. Он даже на какое-то время застыл на минуту с телефонной трубкой в руке, а потом всё-таки рассмеялся.

– Колян, хорош болтать! Освободи телефон! Вдруг начальство позвонит, а линия занята, – потребовала вдруг проснувшаяся от его смеха диспетчерша.

Николай попрощался с матерью, попросил передать привет отцу и сестре, и обязательно погладить Мурсию. Он вернул на стол телефон и пошёл готовиться к ночному свиданию. «Как здорово, что у наших всё хорошо» – думал он, переодеваясь, – «и у меня всё хорошо. Надеюсь, подготовка стенгазеты отвлекла Любу от грустных мыслей, и она уже вернулась к себе в нашу комнату и ждёт моего прихода. Любочка, Любочка! Любимая…».

По дороги из диспетчерской в барак он прошёл мимо небольшой компании профессиональных строителей, пятерых мужчин и трёх женщин. Они сидели на грубо сколоченных лавочках и культурно отдыхали, закусывая кислющую «Фетяску» ещё более кислыми недозрелыми яблочками. «Клин клином вышибают» – подумал Николай.

Один из мужчин, в котором Николай узнал электрика Сёму, терзал гитару и хриплым голосом пел песню Высоцкого «Ой, Вань, смотри какие клоуны». А потом вдруг сильный и чистый женский голос затянул:

Живет моя отрада

В высоком терему,

А в терем тот высокий

Нет ходу никому.

Я знаю, у красотки

Есть сторож у крыльца,

Но он не загородит

Дорогу молодца.

Войду я к милой в терем

И брошусь в ноги к ней…

Была бы только ночка

Сегодня потемней!

«Надо же! Песня-то старая, а всё как у нас с Любочкой! Выходит, ещё в стародавние времена кто-то уже также любил и был готов на всё для любимой! » – удивился Николай – «недаром мой мудрый дед любит повторять, что всё в этом мире уже было до нас».

***

Свет в окнах бытового корпуса стал гаснуть этаж за этажом. Николай подтащил к крайнему окну ящик из-под гвоздей, открыл створку окна и ловко забрался на подоконник. После двух недель ежевечерних тренировок он мог бы проделать это с закрытыми глазами. Тихой тенью он поднялся по лестнице и подошёл к двери Люлюшек. Потянул дверь на себя, ожидая что Любочка, как всегда, бросится к нему с поцелуями, но увидел, что девушка лежит на кровати, отвернувшись к стенке и уткнувшись лицом в подушку. На ней вместо привычного коротенького цветастого халатика из искусственного шёлка была голубая в белый горошек ночная сорочка.

Он подумал, что уставшая от тяжёлого труда и навалившихся за день переживаний, Люба уснула, так и не дождавшись его прихода. Он решил не будить её, а просто тихонько прикрыл дверь, разделся и лёг с ней рядом, положив левую руку на бедро девушки. И тут он услышал, что она тихо-тихо всхлипывает.

«Значит, она не спит» – подумал Николай – «наверное, всё ещё переживает. Кто бы мог подумать, что она будет так убиваться из-за своего котика».

– Милая, не плачь! Я с тобой! – прошептал он на ушко девушке и поцеловал её нежную шейку.

Она на секунду перестала всхлипывать и повернулась в его сторону.

– Коля? Ты чего? Отстань, не надо… Разве ты не видишь… – прошептала она и не закончив фразы снова заплакала.

– Милая! Ну, не плачь! Всё будет хорошо! Я же с тобой! Ты же знаешь, как я тебя люблю, а это главное! – шептал Николай, покрывая лицо девушки своими поцелуями. Сначала пахнущие зелёными яблоками волосы, потом лоб, потом мокрые от слёз щеки, потом губы, которые вдруг жадно припали к его губам.

Николаю не терпелось обнять гибкое тело своей возлюбленной и, как всегда, целовать её сантиметр за сантиметром, всю, везде и всюду, но мешалась эта дурацкая ночнушка.

«И зачем только девчонки их надевают? » – подумал Николай.

Словно угадав его мысли, или просто захотев наконец ощутить на своей коже его ласковые губы и настойчивые руки, девушка села в кровати, одним движением сняла ночнушку через голову и прошептала:

– Возьми, там, в тумбочке… Надень…

Больше она не произнесла ни слова, а только стонала и всхлипывала. Но это был уже не плач, а совсем другие звуки. Это были стоны самозабвенной страсти, сводящие Николая с ума и заставлявшие его позабыть обо всё на свете.

***

Никогда раньше Люба не была так яростна в проявлениях страсти, как в этот раз. Считаясь с её переживаниями из-за кончины любимого питомца, Николай в эту ночь старался быть особенно нежен и ласков, но уже через десять минут она решительно перехватила инициативу, оседлала его, как воинственная амазонка, и обрушилась на Николая каскадом страстных и энергичных ласк. Это было ново, непривычно и потому удивительно, но вместе с тем очень волнительно. Николай не совсем осознавал, что ему больше нравится, прежняя сладкая тягуче-медовая истома или нынешнее бурное извержение страстей. Но он не мог и не хотел что-либо анализировать, пока они мчались в этой бешеной скачке.

Пружины матраса яростно скрипели, а ножки кровати ритмично стучали по линолеуму. Наверняка этот шум слышали соседи снизу, на втором этаже, и, скорее всего, не только они одни. Николаю уже представлялось, как толпа разбуженных соседок в ночных рубашках и их мужей в семейных трусах в цветочек соберётся в коридоре и начнёт стучаться в их дверь, чтобы потребовать прекратить безобразие и не мешать людям спать. «Ну и пусть стучатся, а мы не откроем! » – думал он. Потом он сообразил, что разгневанные соседи разбудят Анфису и та припрётся со связкой ключей и откроет их дверь. А потом ему вдруг в деталях представилось, как на завтрашнем разборе полётов их с Любочкой будут позорить перед всем стройотрядом, и кто-то из ребят будет им завидовать, а кто-то над ними ехидничать. Нужно было бы на секунду прерваться и стащить матрас на пол, как они с Любочкой это делали раньше, но заставить себя остановиться он, захваченный ритмом их безумной скачки, не мог, да и не хотел.

Но вместо стука в дверь, вдруг раздался звук проворачивающегося в замке ключа. Они так и застыли, уставившись на знакомую женскую фигуру, появившуюся в дверном проёме, Николай, слегка приподнявшись на локтях, а его партнёрша, сидевшая на нём спиной к двери, обернувшись.

– Люба, ты только не…– пролепетала она, обращаясь к вошедшей, и замолчала, так и не найдя нужных слов, чтобы закончить фразу.

– Люда, а почему вы с Митькой здесь, а не на даче? – спросила вошедшая, смущённо отводя взгляд чуть в сторону.

– Митька, Митька… Да пошёл этот Митька… сама знаешь куда!

– А с кем же ты тут? – удивленно спросила вошедшая и, подойдя к окну, решительно раздвинула портьеры.

В призрачном свете полной луны обозначился силуэт обнажённой девушки, оседлавшей мужчину. У того было лицо человека, увидевшего призрак.

– Коля? – только и смогла спросить девушка, стоящая у окна. Она вдруг как-то сразу вся обмякла и опустилась на стоявший возле кровати стул, на котором валялась скомканная Колина одежда.

– Люба? – спросил Николай, ещё не до конца понимающий, что здесь только что произошло.

– Выходит… ты – Люда? – он повернулся к оседлавшей его девушке. Он с силой обхватил её талию, но не для того, чтобы притянуть ещё ближе к себе, а чтобы оттолкнуть.

Но, девушка и сама соскользнула с него и забилась в самый угол кровати, сжавшись в комок и завернувшись, как в кокон, в смятый пододеяльник.

– А до тебя что, только сейчас дошло? Только не вешай нам лапшу, что не понял, кто с тобой, – прошипела она в ответ, – не надо делать вид, что меня за Любку принял.

– Я…я… ты… вы… – Николай только развёл руками в недоумении. Потрясённый, он больше ничего не мог сказать, и только поочерёдно смотрел, то на одну, то на другую.

– Как ты мог, Коля! – зарыдала Люба, сидящая на стуле, – как ты мог! Я тебе верила! Думала, ты меня любишь, что я для тебя единственная, а ты… Какие же вы, мужики, всё-таки… козлы! Вам всё равно с кем, лишь бы…

Она сорвала с шеи платок, вытерла слёзы, потом повернулась к сестре.

– А ты, Людка! Ты-то! Как ты могла! Это же не куклу у сестрёнки отнять! С детства ты мне завидовала, вечно тебе казалось, что меня мама больше любит, что папа лучшие игрушки мне дарит, вечно у меня кукол отбирала. Но сейчас-то что? Зачем тебе мой парень, если у тебя свой есть? У вас же с Митькой всё хорошо, вы же пожениться собиралась…

– Пожениться… Как же! Бросил меня Митька. Ну, может, пока ещё и не бросил, а только так, изменил. И было бы с кем! С Тамаркой! С этой проушиной ржавой! – Люда тоже зарыдала.

– Тебе твой рыжий изменил, а сама-то ты что? Отомстить ему решила? Ну и мстила бы с каким-нибудь солдатиком, их тут целый батальон. Ладно бы какой-нибудь посторонний мужик, а ведь Колька – мой парень, мой, твоей родной сестры… Моего решила увести! Или тебе обидно стало, что твой парень тебе изменил, а мой мне нет? На мне решила отыграться! На измену подсела! Кольку моего соблазнила!

– Ничего я его не соблазняла! И не думала даже. Лежу я, реву, а тут Колька твой заходит, – Люда бросила полный укора и негодования взгляд на Николая, которого ещё каких-то пять минут назад так страстно обнимала, – заходит, видит, что я лежу, плачу, ну он и начал… меня утешать. Правда, сначала стал всякие слова ласковые говорить, потом разделся и гладить меня начал всюду, типа, успокаивать. Нет, даже не так! Сначала разделся, потом уже слова, а потом успокаивать.

– К тебе в кровать чужой парень залез, а ты и рада?

– А я его к себе не звала, и вообще, отстать от меня просила. А он никак не отстаёт, такой настырный…

– Ты хочешь сказать, что он тебя силой взял, против твоего желания? Не поверю! Скорее, наоборот, это ты его… Я же своими глазами видела, как ты на моём парне скачешь.

– А давно ли он твой стал? Вспомни, он ведь поначалу, ещё в июне, на меня запал. Ты же мне сама намекала, мол, Колька смотрит на нас, выбирает, кто ему больше нравится. Шутила даже, что он меня выберет, что он чаще на меня смотрит, что это я ему больше нравлюсь. Кто знает, если бы Колька твой не был контуженный, если бы себя топором по башке не тюкнул, может он за мной стал бы ухаживать, а не за тобой. А сегодня явился, как тать в нощи, залез в мою кровать, стал утешать меня словами и по всякому, вот я и решила, что на самом деле это я ему нравлюсь, а не ты. А что? Чем я хуже? Разве меня полюбить нельзя? Вот он и разобрался, наконец, кого на самом деле любит. Так мне и сказал: «Люблю тебя! », – Люда перевела взгляд с сестры на Николая, – признавайся, говорил или нет.

– Пошла ты!.. Любу я люблю, а не тебя! Я к Любе пришёл, а тебя здесь и быть не должно было этой ночью! – произнёс раздосадованный Николай. До того он момента сидел молча, совершенно сбитый с толку всем, что тут только что произошло.

– А что же ты, если ты Любку любишь, а не меня, ко мне приставать стал? Обознался, что ли? Разве не понял, что я – не она? – спросила Люда, – Не видел, что на мне голубая ночнушка в мелкий горошек, а на Любкиной ночнушке, наоборот, огромные красные маки?

– Откуда я знаю, какая у Любы ночнушка! Я её ни разу в ночнушке и не видел, она при мне её ни разу не надевала. Зачем они вообще нужны, эти ваши ночнушки?

– А, что у меня родинки нет, тоже не видел?

– Не видел. В темноте её и не разглядишь. И зачем мне было эту родинку разглядывать? И вообще, тебя здесь быть не должно было! И откуда ты только тут взялась на чужом месте! – Николай отвернулся от Люды, сел на кровати лицом к Любе, пытаясь во мраке разглядеть выражение её лица и догадаться, что она обо всём этом думает. Он положил себе на колени подушку, вдруг ощутив неловкость, что сидит совершенно голым перед двумя девушками. Впрочем, будь он в тот момент способен рассуждать логически, он вспомнил бы, что обе сестры уже имели возможность как следует разглядеть и даже ощупать всё его тело, так что скрывать какие-либо анатомические детали и стесняться было поздно и глупо. Но он, кажется, утратил способность рассуждать логически.

– Что с него взять! Ему, выходит, всё равно с кем. Он нас совсем не различает, неважно в ночнушке мы или без, – сказала Люба, и вновь зарыдала, – а я-то, дура, доверяла тебе, Коля!

Потом она повернулась к Люде:

– И тебе доверяла. Ты что, разве не могла прогнать его? С него-то что взять! Он, как слепой котёнок, тыкается наугад в мамкину титьку, путается, не может понять, кто есть кто. Да и любой мужик на его месте к тебе в кровать залез бы… Но ты-то знала, кто он. Могла бы его прогнать, сказать, что ты не я. А ты воспользовалась… Решила меня подменить... или Митьке своему замену найти? А может, мне насолить, чтоб не одной тебе страдать? Или тебя любопытство заело, захотела узнать, насколько хорош мой парень в постели? Ну, и как? Понравился тебе мой Коленька? Хороший он любовничек? Соответствует твоим запросам? Отвечай!

– Хороший, врать не буду. Я даже не ожидала от него, он мне всегда казался таким неуклюжим, увальнем каким-то. А он, оказывается, очень даже уклюжий.

– А тебе, Коленька, понравилось с моей сестричкой? Вот давай, прямо сейчас честно скажи нам с Людой, кто из нас лучше? С кем из нас тебе больше понравилось? – Люба пристально посмотрела Коле в глаза.

– А может быть, мы ему обе одинаково понравились, – сказала Люда, промокнув слёзы краем простыни, – ты, Любка, кончай ругаться, а лучше раздевайся уже и присоединяйся к нам с Колей. Раз уже так само собой получилось, и мы тут все вместе собрались… чего уж теперь? Зачем нам ссориться и что-то делить? Кровать-то широкая… Будет у нас шведская семья…

При этих словах сестры Люба вскочила со стула, выхватила из рук Николая подушку, которой он пытался прикрыться, и несколько раз яростно стукнула Люду этой подушкой по голове. Людмила вскинула руки, защищаясь, а потом схватила другую подушку и стала колотить ею сестру.

«Взрослые женщины, а дерутся как пионерки в тихий час», – промелькнуло в голове у Николая.

Он встал, молча натянул одежду и пошёл к двери. Заметив это, сёстры, одна совсем голая, другая одетая, застыли на секунду с подушками в руках, и посмотрели в его сторону.

– Да идите вы… обе… Подмену устроили... извращенки! – сказал он и вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Перепрыгивая через три ступеньки, он спустился по лестнице на первый этаж и повернул не налево, как обычно, к туалету, а направо, в вестибюль, прошествовал мимо спящей на диване Анфисы, открыл входную дверь, вышел, и с грохотом захлопнул её за собой. От грохота комендантша проснулась и непонимающе уставилась на закрытую входную дверь.