Пума

Прислонившись спиной к теплым обшарпанным камням, он стоял, наблюдая за девушкой и двумя парнями, нырявшими с мола. По сравнению с бледно-синими, видимо, недавно приехавшими в эти места парнями, девушка выглядела хрупким маленьким чертенком и плавала явно лучше своих поджарых, мускулистых компаньонов. Каждый раз, по-кошачьи ловко выбравшись из воды по скользкой, обросшей водорослями желто-зеленой лестнице, она, скоренько поправив бретельки купальника, почти не отдышавшись и даже не смахнув с лица искрящиеся алмазики воды, снова ныряла – красиво, пластично, без брызг, и казалось, что он даже под водой видит черный купальник, видит до того самого момента, пока ее светлая голова не появлялась на поверхности.

Но вот вся троица, подустав, отправилась в расположенное здесь же на пляже кафе, в котором можно получить кофе, мороженое и сок и где, невольно поеживаясь от окутывающей прохлады, приходится долго присматриваться, привыкая к нахлынувшему полумраку. Сначала, влекомый странным, не свойственным ему любопытством, он хотел направиться за ними, чтобы получше разглядеть девушку, а заодно и хлебнуть чего-нибудь холодного – день выдался достаточно жаркий даже для южного мая, но затем решил, что не стоит портить томного впечатления: пусть девушка останется далекой, загадочной и недоступной.

После ужина, спасаясь от двух крайностей – до изнеможения общительно-говорливого соседа и одиночества, – он сидел в баре, единственном цивилизованном вечернем пристанище, и, согласно необходимому здесь стилю поведения, пресыщенно-медленно, как бы через силу, отложив в сторону подаваемую зачем-то практически к любому напитку соломинку, цедил сквозь зубы прохладную жидкость, фигурирующую в меню под названием «апельсиновый сок». У стойки толпились местные молодящиеся мужчины неопределенного возраста, забавляющие и обслуживающие отдыхающих девиц, а из динамиков рвалась наружу музыка – бесшабашный огненный ритм, смерч, способный немного заглушить тоску, «Не останавливайся, остановился – значит, задумался,– кричал мотив.– Сердцу и мозгу нужен темп, темп, темп, быстрее вперед, вперед, а если отстанешь – сам виноват, это твое личное горе». Век такой: хорошо сгармонированные мелодии не требуются, подайте нам дисгармонию с бешеным ревом и стоны, стоны, стоны. Как хорошо, что они не мои! Впрочем, нет, хотим стонать и чтобы стонали наши подруги, подруги с горячим пульсом в колышущихся бюстах и упругих бедрах, хриплым надрывным ломким смехом, серебристым, как звук саксофона. Именно таких хотим девушек-женщин, нервных, торопливых, жарких, а если вы молчаливы, значит, должны уметь взрываться, восхищая безудержностью. Пусть колотится сердце от бега и предчувствия взлета, никаких падений, кто упал, тот затоптан. О ужас, никто не скажет «хочу ехать медленно». Не глазеть по сторонам, быстрее, быстрее, пусть не в ту сторону, но – вперед. Не замечать, что от встречного ветра стынет душа. Лихорадка эмоций. Не надо слюней! А если душа не выдержит и захочет расслабиться идиллическим покоем – пошло и громко подбодрить ее бранью. «Дрянь! » – бросить той, кого считаешь, что любишь. Не сказать, так подумать, чтобы с новой силой быть резким, самоуверенным, независимым – такие котируются, таким тебя любят. Но любишь ли ты себя таким?.. И вдруг – дуновение приторно-потного воздуха, мгновенный контраст:

– Потанцуем? – ровный женский голос, аж шелковистый на слух.

Слезая с табурета, он споткнулся и чуть было не растянулся на полу у всех на глазах во весь свой немалый рост.

– Осторожно! Что с вами?..

– Перепугался. Последние годы меня никто никуда не приглашал.

– У вас ботинки на слишком высоких каблуках.

– А вы, я вижу, в кроссовках.

– Точно, фирма «Пума», чтобы бесшумно подкрадываться... Кстати, очень удобная обувь... и для танцев.

– Да, здесь большинство отдыхающих, невзирая на время суток и обстановку, ходит в униформе: кроссовки, футболка, джинсы.

– Престижно.

– Что престижно? Носить футболку?

Вопрос остался без ответа, вернее, улыбка мелькнула в ответ. Они потанцевали под зазвучавшие словно по заказу сентиментальные, пьянящие мелодии, мелодии, которые латают душу, а затем сели за липкий столик, вдвоем на единственное свободное место. Пили каждый из своего стакана, с очень долгими паузами разговаривали на отвлеченные темы, не делясь заботами, не раскрывая мыслей, лишь слегка теребя застоявшиеся чувства. Расставаясь, он взглянул на нее, и вопрос едва заметно прозвучал в его глазах, но она медленно покачала головой, отрицательно. Так прошел вечер, очередной вечер несбывшихся надежд, наступила бледная тоска ночи.

Утром после завтрака он увидел ее, как бы случайно расположившуюся в одном из кресел холла. Она помахала ему рукой, и он ответил на приветствие, не подходя.

Сосед ввалился в комнату взбудораженный и злой:

– Ну, порядочки! Чего лежишь?

– Могу встать, если от этого ты станешь менее сердитым.

– Видел?

– Видел, в холле сидит, делает вид, что телевизор смотрит.

– Да я не про нее. Эти живодеры, по-другому не скажешь, выпустили из бассейна воду, а рыбок не выловили, теперь они по дну шкрябают, жабры илом забьют – и привет, передохнут.

– А ты чего прибежал? – За тобой.

– Что я им, воды напущу, что ли? Ладно, ладно, не кипятись, пойдем.

Рыбки действительно находились в крайне затруднительном положении, красно-золотистыми комочками ползая в грязи. Вокруг бассейна толпились отдыхающие, яро понося местные порядки.

– Где хочешь, но достань таз или ведро, попробуй на кухне, – шепнул он товарищу, закатал джинсы и, сняв кеды, полез в бассейн. Для большинства стоящих  вокруг критиканов, желающих крыть всех и вся, но боже упаси что-либо предпринимать, его Действия были неожиданными. Послышались выкрики:

– Во, пошел на жареху собирать!

– Бесплатный цирк начинается... – Гляди, укусит!..

Он еще не успел поймать ни одной рыбки, как боковым зрением заметил, что к нему присоединилась она, затем месить грязь залезло еще человек десять природолюбов, рискнувшись проявить чудеса бытового героизма. Пестря выставленными напоказ «лейблами», они начали отлов путем траления и индивидуальной охоты. Подоспел и сосед с наполненной чистой водой кастрюлей.

Увидев, что дело должным образом поставлено, хотя и напоминает изрядно мышиную возню: таким способом рыбок не выловить до вечера, он, бросив очередную пострадавшую в кастрюлю, оставляя за собой мокрые грязные следы, босиком прошлепал к стойке старшего администратора, вымогательским тоном разговаривавшего с двумя девушками, о чем-то его кокетливо упрашивавшими.

– Если через десять минут с рыбками не будет все о'кей, думаю, вам придется искать другое место службы, – раздвинув девушек, негромко сказал он администратору и поспешил к себе в номер, чтобы занять душ раньше соседа.

Он усердно вытирал голову, когда появился сосед.

– Есть все же совесть у людей! Прибежали служивые с сетью и объявили: «Наша фирма в ваших услугах больше не нуждается». Между прочим, твоя самая последняя вылезла.

– Она такая же моя, как и твоя. Ты что, носом тоже ловил? На пляж пойдешь?

– Нет, ополоснусь и в город, на рынок: фрукты кончились, а организм при столовском питании испытывает острую нехватку витаминов, буквально гибнет без них. Да, если тебя интересует мое мнение, то она, похоже, баба что надо...

Он уходил, когда сосед прокричал:

– Оставь на столе трешку, общие деньги кончились! – А затем, высунув в приоткрытую дверь намыленную голову, спросил: – Может, у нее такая же подружка есть?

– Дурень, мыло в глаза попадет,– ответил он, улыбнувшись, и подумал: «Какая разница, есть подружка, нет подружки: завтра разъезжаемся... ».

Он отправился прямо к ней в номер и, в ответ на стук услышав громкое «да, да», вошел:

– Еще раз здравствуй!

– Привет! – сказала она, продолжая сидеть на застеленной кровати, только легонько разгладив руками юбку.

– Я иду к морю, к солнцу, на пляж, за ультрафиолетом...

– Возьмешь меня с собой?

– Ты что, чемодан, что тебя надо брать?

На пляже ему больно ударил в глаза ее черный купальник.

Пока он в своей любимой позе – прислонясь спиной к уже прокаленной солнцем бетонной стене, молча выкурил подряд несколько сигарет, проклиная себя за то, что не прихватил из номера ласты, она сидела рядом, обхватив руками колени. Решившись, он сказал на выдохе:

– Пойдем купаться...

– Холодно, – сказала она, передернув плечами. – Ночью было волнение.

– Вода-то теплая, – возразил он.

Они пошли на мол и, одновременно, по его команде, нырнув, поплыли все дальше и дальше в открытое море. Вода действительно оказалась холодной. Заплыв за буйки, немного полежали на легкой волне и повернули к берегу. Он заметил: не спешит, чтобы он не отстал, и был ей за это благодарен. Потом они долго лежали на молу, греясь на теплых камнях.

– Ты храбрый, – проговорила она.

– Почему ты так решила?

– Сам знаешь, – она уткнулась носом в его плечо. – Наша жизнь, к сожалению, состоит из встреч и расставаний, но главное, чтобы эти встречи оставляли добрый след, приятные воспоминания... Если хочешь, я буду с тобой до тех пор, пока не надоем...

Он почему-то был уверен, что она это сказала не из-за того, что рискнул плыть за ней в море, а из-за утреннего спасения рыбок, и эта уверенность радовала, от этой уверенности он внутренне улыбался.

– Я нахожусь в том возрасте, золотом возрасте, когда даже самое длительное общение с женщиной не надоедает.

– Хочешь, почитаю свои стихи? Я ведь поэтесса, правда, пока не свершившаяся.

– Когда свершишься, тогда и почитаешь.

– Приятная деталь: ты любишь власть... над слабым полом. Не пытайся возразить, лучше скажи, зачем мариновал меня в холле?

– У тебя сочный голос, удивительно чутко реагирующий на изменение твоего настроения, – сказал он и, пытаясь успокоиться, добавил: – Зачем  же нервничать, дурешка, у тебя в семь утра автобус в аэропорт, – добавил, конечно, мысленно.

Незаметно, без разлуки, на землю упал вечер. В баре им посчастливилось занять хорошие места, откуда они видели всех, а их – почти никто. Танцуя, он прижимался щекой к ее щеке, и это ей нравилось, но внезапно он мягко отстранил ее от себя, нарушив невыносимую близость тел: танцы перестали их прельщать... Они снова пошли к морю, прихватив с собой одеяло, воровски-мастерски пронеся его мимо ко всему привыкшей дежурной. Ночью спуск к морю был тяжел, особенно выбранный им, кратчайший, и он оступился.

– Что случилось? – спросила она строго.

– Каблук сломался, вот что случилось, придется шлепать босиком.

– Ох уж эти твои каблуки... Повернем обратно?

– Назад дороги нет! «Еще три тысячи ведер – и Золотой Ключик у нас в кармане». Извините, мадам, что не несу вас на руках, боюсь уронить: больно колючек много.

– Мадемуазель вас извиняет, так как известно: все мужчины одинаковы – испокон веков обещают больше, чем могут. А сами, мало того что денно и нощно ищут повод сачкануть, так еще и не упускают случая поиздеваться.

– Чертенок ты, да и только!..

Они были совсем одни здесь, у моря, и сидели, крепко обнявшись, вдыхая запах теплого прибоя.

– Ночью море пахнет любовью, – угретая его близостью, тихо проронила она.

– Это пахнет тобой, а ты пахнешь, как любовь,– шепнул он и тронул ее губами – это было чудо.

Никто не произнес больше ни слова. Чуть разжав губы, отдав их ему в полное владение, она хотела простонать: «Еще, еще... », потому что все вокруг нежданно заполыхало, но слова захлебнулись в забурлившем, нахлынувшем счастье, и она лишь погрузила взгляд в бездну его блестящих глаз.

Ему повезло, он нашел, что искал: голубоглазую золотистую блондинку. Настолько голубоглазую, точно в этих глазах вот-вот появится радуга. Настолько золотистую, точно кто-то расплавил все золото мира и влил в нее. Кудряшки цвета сливочного масла, плавно, волнами спадающие на плечи. Это как раз для него. Он выбрал ее, выбрал и, как ему казалось, не промахнулся. Он наслаждался, целуя ее отчаянно, потому что сердце его было полно отчаянья от неизбежной разлуки, целуя властно, потому что в этой девушке, в ее лице, в ее руках, в ее дыхании – во всем, что отныне станет, хотя бы в мыслях, ему принадлежать безраздельно и навсегда, сейчас воплотилось все живое, близкое...

Устав, они молча лежали, блаженствуя на остывшем песке, любуясь дивным южным небом, загадывая невероятные желания, и ей казалось, что ее посетило счастье, если вообще оно существует в этом будничном мире.

Ночь была долгой... Они купались нагишом, со смехом гонялись друг за другом, ныряя, словно дельфины. Накупавшись до окончательного изнеможения, совсем закоченевшие, кутались в брошенное на берегу одеяло... Под утро, подарив в уже гибнущей темноте лукавый взгляд с дрожащими капельками моря на ресницах, она затихла, крепко прижавшись и положив голову ему на грудь, а он безмятежно и опустошенно лежал, не решаясь пошевелиться, борясь с болью в затекшей руке, сдувая со своего лица ее легкие волосы, прислушиваясь к ровному дыханию, и не хотел, чтобы наступал неизбежный серенький рассвет. Конечно, что ему, рассвету, до той борьбы, которую люди ведут за счастье, за душевный покой и нежность чувств, какое ему дело до них двоих, маленьких осколков людского монолита?

С первыми лучами мягкого солнца она тихонько, боясь разбудить его, ушла, оставив пахнущую сентиментальностью безвестность, а грусть унеся с собой.

Когда он, полный мужского одиночества, проснулся, ему показалось, что все случившееся было просто розовым сном маленького человека, желающего урвать небольшой, совсем крохотный кусочек чужого счастья. И внезапно сжалось сердце от жестокого понимания, что, смахнув с себя песок и его, она бесследно исчезла, исчезла навсегда: появилась из неизвестности, ушла в незнаемое. Приедет домой и станет копить деньги на будущий отдых, на поездку к морю и очередной немногосложный роман-эпизод.

Он, ненавидящий в этот момент ее и всех женщин мира не мог предположить, что редкое счастье ощущать рядом другого продолжает быть реальностью. У самой воды, так, чтобы набегающие прохладные, насквозь прозрачные волны гладили ступни босых ног, в своей любимой позе – обняв руками колени – сидела она...