Люся

Люся

или некоторые аспекты военно-патриотического воспитания молодёжи в период  развитого социализма

Мальчишкой я, как и все советские дети, на летние каникулы уезжал в пионерлагерь. Как уроки в школе заканчивались, так родители меня сразу в лагерь. На все три смены. Это теперь разные детские оздоровительные и спортивные  центры, а в то время лагеря были пионерскими. Всё детство было пионерским.   В апреле мне пятнадцать исполнилось, и я уже взрослый совсем был. И не пионер давно. На верхней губе что-то стало пробиваться. Можно было даже подёргать, задумавшись. И на подбородке что-то такое реденькое стало куститься и завиваться. Короче, смотрелся я взрослым, но на деле оставался ещё пацан пацаном.

В то лето я не особенно хотел в пионерлагерь. С нашего двора многие пацаны по лагерям разъезжалась, но с оставшимися скучно не было бы. Потом, свобода, конечно. Целый день сам себе хозяин. Но родители меня уговорили. Не без своего, конечно, как мне теперь понятно, интереса. Наедине хотели остаться. А то, что я уже был комсомольцем, никого не парило. Дали матери  на фабрике путёвку как обычно и всё. Съезди, мать говорит, в последний раз. На следующий год, как окончишь восемь классов, не до пионерии тебе будет. Решено было, что ждёт меня училище при  материной же фабрике. Ладно, думаю. Лето, всё-таки, футболяна, там, купаться и всё такое. Почему нет? К тому же была надежда, что я там буду если не самым «взрослым», то уж одним из тех, кто шишку держит. Большое преимущество, надо сказать.

Фабрика, где мать работала, здоровенная. И лагерь от фабрики маленьким не назовёшь – старших отрядов целых три. И я, да ещё два-три такие же лба оказываемся «авторитетнее» всех. И мяч футбольный всегда наш, и в теннис настольный подходи и играй, да и остальное сначала нам, а уж затем кому что достанется. Здорово! Но при всех этих плюсах был-таки один минус – красный галстук. Я нипочём не хотел повязывать его, считал себя для него взрослым, но Люся уговорила. Сама она носила красный галстук всегда, как и остальные пионервожатые. Наверное, это им полагалось, как бы сказать, «по должности». Красный галстук носил  даже наш баянист Коля, мордастый дядька лет за сорок.

Люся была красивая. Волосы светлые такие, загорелая. Глаза серые, яркие. Лёгкая, весёлая, заводная. Всегда готовая, как сейчас говорят, похохмить-поприкалываться. Училась она, кажется, в спортивном институте, рассказывала нам, как надо правильно тренироваться. На баяне играла не хуже самого Коли. А может, и лучше.   Когда он  отсутствовал или не мог играть, Люся заменяла его. Коля, бывало, играет и смотрит в небо, и заметно, как ему тошно после вчерашнего. А Люся смеётся, подмигивает, двигается вся в такт музыке. Кажется, баяну играть помогает. Управлялась она с нашим отрядом легко, без крика-ругани, а скомандует что – и как не выполнить? Почему-то не было зазорно ходить у неё строем, по её команде из воды вылезать, орать хором «То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой …». Не помню, как там дальше. С девчонками из старших отрядов Люся вообще была как ровесница. Общалась с ними как подружка. Шёпоточки-секретики, хи-хи, ха-ха и всё такое. И девчонки  с ней как с одноклассницей. Люсе и было-то лет двадцать, не больше. То есть была она такая же девчонка-девчонка, как я сейчас понимаю.

Меня Люся выделяла из других. Как нужно что-то важное для отряда сделать, так она ко мне. Волосы мне поправит, улыбнётся как-то так. Бывало, играю в баскет или делаю утреннюю зарядку, случайно оглянусь, и  тут же с ней глазами встречаюсь. Смотрит на меня. Мне, понятно, лестно было, что взрослая женщина, какой Люся мне тогда казалась, как-то так относится ко мне.

Когда на утренней линейке нам сказали, что будет у нас военная игра, все обрадовались. Военная игра ребятам нравилась. Это не то что петь хором или, там, КВН устраивать. Можно было, наконец-то, хоть на день, хоть на какую-то его часть оказаться без взрослых, за лагерным забором, проявить самостоятельность. Выстроили нас, как на линейку, и поделили на красных и синих. Первый, наш, отряд красный, второй – синий и так дальше. Играли все отряды, кроме двух горшечных. Какая там война с малышами? Вожатые были командирами своих отрядов. Эти отряды делились на несколько подразделений, что ли: разведчиков, там, бойцов и всё такое.   Люся и тут меня выделила – назначила командиром разведчиков, а подбирать их я должен был сам. В нашей компании главным, как самый «взрослый» и авторитетный, был я, и подбирать никого не надо было. Нас было семь-восемь пацанов, и одна девчонка – Танька. Странное дело: ни имён, ни лиц ребят я не помню, а вот Танька не забылась. Оттого, может быть, что она вела себя не как девчонка, а как самый настоящий пацан.   Она и выглядела так – коротко стриженый мальчишка. Девчонки её не любили и к себе не принимали. Да ей, помнится, не особенно и хотелось. Куда мы, туда и она за нами. Вот такой «бандой» мы и собрались «воевать». Люся одобрила.   Раздала нам листы папиросной бумаги красного цвета. Из неё следовало вырезать «погончики» и нашить их на одежду. Всё равно, куда – на плечи или рукава лишь бы заметно было.   Сорвали с тебя один погончик – ранен, оба – убит, из игры вылетаешь. Ещё можно было в плен брать. Люся принесла большой клубок верёвки и ножницами разрезала её. Вышли отрезки где-то метра по полтора. Раздала каждому, чтобы было чем связывать пленников. Верёвка бурая, грубая, колючая. Ребята, помнится, удивлялись: что за фигня? Содрать бумажки эти и дело с концом, а то возись с пленными. Верёвки рассовали по карманам и забыли про них. Я тоже сунул свою в карман, но всё время помнил о ней.

Задача наша была в  том, чтобы найти в лесу штаб «врага».   Если  находим там спрятанное знамя, доставляем его в свой штаб. Кого там ни встретим, мы должны «покоцать». Или на худой конец взять в плен. Чтобы не было драк, нам велели брать в плен только тех, кто готов сдаться. С прочих «знаки отличия» срывались без разговоров.

Недалеко от лагеря располагалась спортивная база, принадлежавшая тому же  ведомству, что и материна фабрика. От лагеря нашего она мало чем отличалась: те же, как у нас корпуса, футбольное поле, хозяйственные строения и всё такое. Там и разместили «базу» синих. Между спортивной базой и лагерем было километра три. Это если по прямой, а по грунтовке, которая соединяла их,   немного больше. Дорогу эту пересекало шоссе. По нему нас привозили в лагерь и увозили из него. Шоссе  делило лес на две части – нашу и «противника». И дорога, и шоссе проложены были через густой-густой молодой лес. Когда-то, наверное, там было поле, а кто-то говорил, что аэродром.   Потом это место заросло ёлками, орешником и всякой-разной берёзой. Короче говоря, идеальная территория, где можно прятаться, делать засады, ну, то есть «воевать».

Рано утром в день игры выдали нам НЗ: по брикетику крекеров и пирамидке молока на каждого. Хоть нас и предупредили, что обеда не будет, мои «бойцы» с ним расправились сразу. Оно, наверное, и хорошо было  – лишний груз с собой не таскать. Да и не спрячешь его никуда на себе. Засунь-ка в карман пакет с молоком.

Неожиданно узнаём, что командовать нами будет не Люся, а вожатый третьего отряда Дима. Люсю старшая пионервожатая Зоя куда-то отрядила, чуть ли не в «логово врага» зачем-то. Ну, ладно, Дима, так Дима. Люся же никуда не девается, вечером я её всё равно увижу.

И вот Дима отдаёт приказание нашей группе выдвигаться на чужую территорию.   Идём мы лесом на полусогнутых, оглядываемся, ищем. Блуждаем долго. А лес хоть и густой, но весь в тропках и дорожках. Вдруг слышим – кто-то идёт. Не крадутся, громко разговаривают. Гляжу – а это девчонки, известные воображалы, идут себе парами.   Три из второго отряда и две из третьего. Все с синими погончиками. И с ними под ручку идёт … Люся! И что делать? Не будь её с ними, наскочили бы на них и сорвали бумажки. Они пофыркали бы и спокойно дали «убить» себя, чтобы отделаться от этих дурацких игр. Они же взрослыми считали себя. Вот и Люся часто с ними шепталась и хихикала, а когда подходил кто-то из нас, «малышей», замолкала. И сейчас, несмотря на «военные действия»,   болтает о чём-то с «подружками». Нашла время для беззаботных прогулок.

На «войну» Люся нарядилась как обычно: рубашка-безрукавка, шортики. Красный галстук, разумеется. На рукаве два синих погончика – офицер! На плече брезентовая сумка. В них ещё противогазы таскали, а сейчас нашлёпан на неё крест – аптечка, значит.   Как-то ещё она среагирует, думаю, на нашу атаку? Она же вожатая, да ещё и командирша.

И пока я, кусая губы, так раздумывал, один из наших пацанов заорал и выскочил на дорогу. За ним повыскакивал и весь мой отряд. Выскочил и я. Девчонки не испугались, верещать не стали, остановились. Стали кривить губки, усмехаться – что, мол, поделаешь с мальчишками. Пусть уж наиграются. Наскочить-то мы на них наскочили, а что дальше? Все глядят на Люсю, что-то она скажет? Но Люся молчит, видимо тоже не знает, как поступить. Стоим, переглядываемся, и вдруг Люся говорит мне: «Ну, командир, что задумался? Что делать будешь? »  Что я буду делать? Кто бы знал… Кто-то предложил «убить» – сорвать «знаки отличия» и всё. С девчонками всё понятно, им же на игру наплевать, а с Люси тоже погончики сорвать? Тут Танька встревает: давайте, мол, их в лагерь отведём как пленников. Вот, говорит, здорово будет, когда мы их в лагерь приведём с их же командиром. Я теперь думаю, что главное здесь было не в Люсе, а в том, что она нарочно воображалам этим кайф хотела сломать, а то ишь – прогуливаются они. Не успели мы что-то сделать, как одна девчонка из третьего отряда как рванёт назад, а за ней и вторая. Эту тут же успели за руку схватить, остановили. Первая тоже отбежала недалеко – споткнулась и потеряла туфельку. Сделала по инерции ещё шаг, но уколола ногу и остановилась. Её тоже привели обратно. Танька говорит: смотрите, что делается? Давайте их свяжем и поведём на верёвке, тогда не убегут. Я притворился, что не очень-то одобряю всё это дело. Бойцы мои нерешительно, а затем всё увереннее  принялись заворачивать девчонкам руки за спину. Пригодились-таки верёвки. Как ни удивительно, но девчонки особенно не сопротивлялись, только ахали и хихикали, даже сами руки подставляли. Согласились, значит, на игру в таком виде. Единственно, жаловались, что верёвка очень грубая. Тем временем Люся молча наблюдала за нами, стоя тут же рядом. Её как бы никто из пацанов не замечал. А как иначе-то? Ведь непонятно, как с ней-то быть?    И тут Люся поворачивается кругом и скрещивает руки в запястьях: на, мол, вяжи. Вот оно! У меня в груди булькнуло, и я дрожащими руками потянул свою верёвку из кармана.

Не успел я два-три раза обмотать верёвкой Люсины запястья, как она говорит: «Нет, не надо  нам руки связывать за спиной. Мало ли что может понадобиться? Одежду, там, поправить или волосы. Уж если надо связывать руки, то впереди».   И оглядывается через плечо, будто хочет увидеть, что там сзади делается. Хотя теперь как бы главным был я, а не она, пленница, и слушаться её мне не обязательно, я верёвку с её запястий убрал. Мои молодцы тоже начинают развязывать тех девчонок, которых уже успели связать. Её слова ведь приказ. Люся чувствует, что верёвки нет, но стоит на месте, изображает подчинение. У меня духу не хватало сказать Люсе «повернись». Игра игрой, а она взрослая тётенька, да ещё и пионервожатая, начальница, как-никак. Она, видимо, догадалась, что я чувствовал, развернулась и протянула мне соединённые кулачки. Смотрит на меня, в глазах озорные такие вспышечки. У меня сердце барабаном гремит. Наверное, Люсе слышно было.   Я растерялся. До этого мне никого связывать не приходилось. Были мечты всякие и только. Чувствую, у меня щёки горят, а Люся стоит и держит наготове руки, которыми она, бывало, мне волосы поправляла. Пока расправляю верёвку, Люся оглядывается, следит за порядком. Игра, всё понятно, но ответственность-то за нас никуда не делась. Копаюсь я и думаю: раздавала нам Люся эти верёвки, да сама и попалась.   А она глазами на свои сложенные ладони показывает. Давай, чего, мол, ждёшь. Стянул я ей запястья верёвкой и принялся из её концов бантик налаживать, других узлов я и не знал. Руки не слушаются. За конец неосторожно потянул, а бантик возьми да и свернись в маленький такой глухой узелок. Новое дело! Хотел было спросить её, нет ли в аптечке ножниц, но не успел. Ну что, спрашивает Люся, все готовы? Идёмте! Можно было подумать, что это не я командую «операцией», а она. Хотя это я держал в руке верёвку, которой она была связана.

Тут стало ясно, что тащить девчонок в наш лагерь цепочкой не получится – верёвки коротки. Нарежь их Люся подлиннее, удалось бы связать девчонок вереницей. А такой длины хватало лишь на то, чтобы вести каждую пленницу отдельно. Пустить их идти самим? А вдруг опять побегут? Пацаны растерялись, смотрят на меня. И Люся с девчонками тоже смотрят на меня. И тут Танька, а пусть-ка они, говорит, идут босиком. По лесу босичком не побегаешь. Люся молчит. Ведь и ей придётся тогда идти босиком. Не делала же она для себя до сих  пор исключения. Но девчонки ни в какую – не будем разуваться и всё. Дискуссия у нас тут началась. А кто, спрашивают, обувь понесёт? Да сами же они и понесут. Неудобно же. А ничего – потерпят. Мне очень хотелось, чтобы Люся согласилась. Представил себе: Люся смирненько идёт рядом и осторожно, чтобы не уколоться, выбирает место, куда наступить. А  я тороплю её, верёвка натягивается, заставляет Люсю идти быстрее. От этих фантазий меня в жар бросает. Надо же, думаю, вчера ещё Люся загоняла нас в кровати на тихий час, а сейчас, связанная, ждёт рядом моих приказаний. И я, потянув за верёвку, могу увести её за собой. И она пойдёт!

От Танькиного предложения отказались. В конце концов, решили, что каждый из нас поведёт по одной девчонке. Кто-то один будет «лишним», но  ему доверяется разведка – идти впереди и в случае чего  поднять тревогу. Люсю, офицера, поведу я, командир отряда.

И вот пробираемся в наш лагерь. Идём по старой части леса, где деревья большие, но растут не так густо. Можно идти не только по тропинкам. Девчонок, что удивительно, их положение не смущает. Такое впечатление, что им даже нравится, как с ними поступают. Хихикают, переговариваются. И Люся с ними туда же, смеётся, шутит. А у меня от волнения  дыхание сбивается. Хорошо, что на мне были чёрные штаны с заклёпками, которые тогда все звали «техасы». Такие ещё на Шурике в «Операции «Ы». Будь я в обычных моих синих трениках, все увидели бы, как жутко я возбудился.   Даже идти стало больно. А до лагеря ещё далеко.

И вдруг Люся как споткнётся – ой, я ногу подвернула! Я её подхватываю, не даю упасть, но конец верёвки держу, не отпускаю. Люся  цепляется за меня, насколько верёвка позволяет, еле идёт, хромает. Аптечка брезентовая с плеча спадает, волочится по земле.   Вижу – рядом поваленное дерево. Очень кстати. Усаживаю её. Трёт ногу, морщится – больно. Ребята моей команды и девчонки останавливаются, смотрят на нас, не знают, что делать. Люся говорит: Идите, ребята, не ждите нас. Девчонки переглядываются с таким видом, будто чего-то эдакого  и ждали. Танька до этого суетилась, всё подгоняла девчонок. Откуда-то взяла прутик и щёлкала им девчонок по икрам. Те в ответ шипят на неё. А тут стоит как вкопанная и пялится на нас с Люсей. Девчонки тоже не хотели уходить, всё на нас оглядывались, но пацаны справились с ними. Ушла незаметно и Танька. Я хотел было развязать Люсе руки, но проклятый узелок ещё туже затянулся. Ничего, она говорит, оставь, пусть так будет. Смотрю, а нога у неё вроде бы и не болит уже. Бросила она её гладить, ноги соединила, вытянула, а руки на колени положила. Уж не специально ли, думаю я теперь с высоты своего опыта, у неё нога здесь подвернулась? Тогда мне и в голову это не пришло. Чувствую – пришло время начинать, а страшно. Про отношения между мужчинами и женщинами я знал, как я думал, почти всё. Над моим просвещением трудилась дворовая шпана и одноклассники. Редко, но попадались и настоящие журналы заморские и игральные карты с обнажёнными женщинами и кустарного изготовления фотографии. Не хватало только практики.   Но тут, видно, инстинкты сработали. А, может, и рассказы «бывалых» сверстников. Стал я красный галстук её развязывать. Люся замерла, отвернулась только. Ну, точно как в «Друге моём Кольке» из пионеров исключали. Развязываю, а сам чувствую, что вот-вот задохнусь. Люся нет, Веня, говорит, нет, не надо, а сама не двигается и дышит, как я. За галстуком настал черёд пуговиц на её рубашке. Руки дрожат, пуговицы не слушаются. Расстегнуть успел  всего три. Упакованные в лифчик груди уже показались, но тут Люся «сдаёт назад». Резко встаёт, загородилась связанными руками, упёрла кулачки в подбородок. Всё, всё, говорит, успокойся. Поднимает руки – мохнатая верёвка царапает мне лицо. Поправляет мне волосы. Дурачок, шепчет, не торопись. Всё у тебя будет. Пойдём, говорит,   догоним всех. Нет, хриплю. И тут она слегка голову наклонила вбок, закрыла глаза и поцеловала меня в губы. Долго так. Нежнее поцелуев, как и вообще ласк, до этого у меня не было. Да и целовали-то меня по-настоящему тоже в первый раз. Материны и тёткины поцелуи не в счёт – те целовали в «лобик» и в «щёчку». Люся мягко так пытается у меня из рук выскользнуть, а я не отпускаю. Тянусь к ней губами, а она назад прогибается, отворачивается. Вдруг треск, шум где-то рядом совсем. Мы отскакиваем друг от друга. Осматриваемся, а это птице какой-то надоело сидеть на ветке, она и решила полетать. От испуга мой яростный напор куда-то разом подевался. Люся тоже сильно испугалась, но быстро пришла в себя. Велела мне застегнуть ей блузку, повязать галстук, надеть на неё сумку. Остаток пути Люся вела меня. Я только за конец верёвки держался. Иду, а мне больно, чуть не отстаю, а просить Люсю идти медленнее стесняюсь. Шагаем, а я всё гадаю, чего это она меня сначала дразнила, а потом  оттолкнула?

Приходим, наконец, в наш лагерь. Говорят, идите на спортивную площадку. Там пленных собирают. Приходим. Вижу: ребята  с синими нашивками – пленные. Играют в пинг-понг.   Рядом на деревянных лавках захваченные нами девчонки, и с ними  Танька. Как бы охраняет их. Других моих бойцов нигде не видно. Руки у девчонок свободны, зато каждая привязана за щиколотку к ножкам лавок. Танькина работа, думаю, мстит за былые обиды. Спрашиваю, где ребята, а она зло так посмотрела и не знаю, говорит. То была всегда под рукой, покладистая такая, а тут надулась. Взревновала? Но мне не до неё.

Тут Валя, ещё одна пионервожатая, куда-то идёт, замечает  нас с Люсей. Останавливается, молча с удивлением смотрит. Ну, мать, говорит, ты совсем заигралась. И качает головой, как бы осуждает, ай-я-яй, мол. Но Люся – ничего, дёргает плечами, улыбается, будто извиняется, что сделаешь, игра есть игра. Я стою рядом, держу конец верёвки. Не знаю, чего теперь делать. Вижу, идут к нам старшая пионервожатая Зоя и наш командир Дима. Смотрят на нас с Люсей, посмеиваются. Я растерялся и уронил верёвку. Не то чтобы испугался, это как-то само получилось. Верёвка болтается у Люсиных колен. Хочу подобрать её, ловлю и случайно касаюсь её ноги. Будто током меня ударяет. Ну, всё, отпусти её, Дима говорит. Достаёт из кармана складной ножик и перерезает верёвку на Люсиных руках. Люся трёт запястья и весело что-то рассказывает. На меня не смотрит, будто я пустое место. И тут старшая даёт Люсе какое-то поручение. Посылает её в «логово врага» – в спортивную базу. Зачем – сейчас уже не вспомнить. Они все трое о чём-то говорят, а я стою тут же с покоцанной верёвкой в руках. Ты чего, спрашивает Валя меня. Всё, молодец, получишь благодарность на линейке. Иди, вон, к ребятам. Отошёл я от них, но из вида не теряю.   Не их, конечно, а Люсю. Вот пойдёт, думаю, она, а я за ней, и где-нибудь в лесу … Вижу, Люся направляется к столовой и там усаживается в газик директора лагеря. Водила директорский увозит её от меня. Вот, блин! Оглядываюсь. Никто вроде бы на меня не смотрит. Потихоньку отхожу за хозпостройки, там дырка в заборе, вылезаю, и через лес к спортивной базе. Мчусь как бешеный лось,   давя грибы и сухие ветки.

База оказалась пустой совсем. На спортивной площадке народ был только. Издали, правда, не видать, как там и что. Осматриваюсь из кустов. Вон газик стоит у административного домика. Здесь Люся. И мне везет – на крыльце появляется шофёр, а за ним – она. Люся что-то говорит ему, и он спускается с крыльца, влезает в газик и уезжает. Люся смотрит  ему вслед и уходит в дом. Есть!

На крыльце открытая дверь. Прислушиваюсь – тихо. Быстро захожу в дом. Люся у стола с какими-то бумагами. Бросаюсь к ней, хватаю. Нет, шепчет, нет, сумасшедший, что ты выдумал? Рву с неё галстук, одежду, пуговицы летят. Люся не сопротивляется, только прикрывает грудь руками. Ломаю их, вцепляюсь ей в груди. У меня из ноздрей, думаю, пар шёл, как у быка в мультиках. И вот шортики её на полу, ноги ей спутывают. Остались только чёрные трусики. Она сжимает колени, не пускает.   А меня уже и не остановить. Откуда что взялось. И вдруг она сдалась, ослабла вся, задышала. Я хватаюсь за резинку трусиков и дёргаю. И тут мне под ноги шлёпается большой такой слежавшийся комок ваты. А на нём … кровь! Я едва не отскочил. Это ещё что? Ни о чём таком  пацаны ни в школе, ни во дворе не рассказывали. Я растерялся, остановился. Вроде ничего такого, чтобы кровь пошла, я не делал. И что это ещё за вата? О прокладках тогда не то что дети, а и взрослые, наверное, не слыхали. А я точно ничего о месячных у женщин. Люся хвать этот ком и под стол его. Я стою и пялюсь на её заветное место внизу живота. На картинках оно выглядело по-другому. А здесь – рыжая мочалка, а под ней кудрявая такая сморщенная бахрома. Какой ты, Люся говорит, глупенький, и ласково так, будто маленького ребёнка утешая, притягивает меня к себе. Инициатива тут к ней переходит. Люся опускается на колени и берёт в руку моего загрустившего было петушка. У меня ноги подкашиваются. Я о чём-то таком слышал, но всегда думал, что это фантазии озабоченных сверстников. Но, оказалось – правда! Нежно, как только можно вообразить, губами и языком  Люся быстро довела меня до судорог. Обрызгал я ей всё лицо. На лоб попало, на щёки и на губы, конечно.   Отшатнулся, ужасаясь и радуясь. Люся слизала с губ то, что на них попало. Меня потом облизала. Достала из сумки бинт, вытерлась. Велела мне уходить. Всё, говорит, иди теперь. Я не хотел, но Люся вытолкала меня за дверь.

Стою на крыльце, прихожу в себя. Про всё на свете  забыл, ноги дрожат. Отдышался кое-как, пошёл  в сторону главных ворот. Заворачиваю за угол корпуса, и сталкиваюсь нос к носу с пацанами из второго отряда. Их человек пять. На всех синие бумажки. Вспоминаю – не догадался красные нашивки отодрать. Без них-то я считался бы «убитым». Не стал рваться-сопротивляться. Взяли меня под руки, повели. А мне на всё наплевать.

Завели меня на баскетбольную площадку. Место для пленных идеальное. Сетка высокая – не перелезешь, дверца закрывается – не откроешь. У дверцы «охрана».   Внутри стол для пинг-понга и лавки.   Здорово! Совсем как у нас. Смотрю, ребят наших, «красных», и девчонок не так уж мало. Сидят на лавках, наблюдают за игрой, ждут своей очереди. Ещё трое-четверо пацанов бросают мяч в корзину.

Хожу я вдоль сетки, что же получается, думаю? Стал я мужчиной, наконец, или это так – заявка на будущее? По идее всё должно было быть иначе. А перед глазами одно Люсино запрокинутое лицо. И опять ходить больно.

Я так отключился, что не заметил, как вокруг что-то началось. На площадку, вижу, заходят много ребят с синими нашивками. Шум поднялся, толкаются все, суетятся. Не соображу никак, что происходит. Слышу, говорят: обмен пленными. Гляжу, крутят нашим руки назад и связывают такими же верёвками, что нам Люся раздавала. Строят наших в затылок. Ко мне с верёвкой в руках подходит девчонка из третьего отряда. Помню про неё только то, что носила она очки. Давай, говорит, руки. На меня опять накатывает сладкое такое волнение. Боюсь растрясти то, что чувствую, послушно даю ей связать меня. Утром ещё я ни под каким видом не разрешил бы себя связывать, да ещё девчонке, а тут подчинился. Она завязывает последний узелок и цоп меня под локоть – идём, мол, к остальным. Подводит меня к веренице наших, а там, в хвосте, одна девчонка, как и я связанная, топчется. Она, помнится, меня всё лето задирала и дразнила. Оборачивается ко мне и с насмешкой так, что, спрашивает, герой, попался?

Повели нас  по тропе, а я всё оглядываюсь, не идёт ли за нами Люся, не смотрит ли на меня? Обменивать нас решили на перекрёстке шоссе и грунтовки. Приводят на место, а там уже ребята толкутся, обслуга базы взрослая, наши из столовой. Интересно им. Выпускают нас по одному, и с той стороны тоже кто-то идёт. Прямо как в «Мёртвом сезоне».

Вечером организовали нам чай с пирожными по случаю завершения «конфликта». Большущий костёр разожгли. Победила, конечно, дружба. И Люся вернулась к своим пионервожатским обязанностям. Я глаз с неё не спускал, ближе к ней подбирался. Зачем – сам не знаю. Что бы я ей сказал? Что бы сделал? А вот она будто меня в упор не видела, отворачивалась. Но после отбоя, когда зашла к нам убедиться, что все легли, взглянула как-то тревожно и неуверенно.  

А мужчиной она меня окончательно сделала позже, недели через две. И пока не кончилось лето, были мы вместе ещё не раз.

конец