Про любофь!

П Р О  Л Ю Б О Ф Ь

Что-то слишком часто в последнее время Людка стала попадаться ему на глаза: Евсеич до криницы за водицей -- ему навстречу она с полными вёдрами; он на лужок гусей выпроваживает, а она уже там -- цветочки собирает... Поговаривали в деревне, что Людка к его внуку льнёт, да только не верил он этим слухам и вместе их ни разу не видал, всё порознь; да и не пара он ей. Петьке какую попроще б, рябонькую, не дерзкую, покладистую -- не эту выдру... А вдруг не врут, а вдруг и вправду  всурьёз заболела Петькой? Охо-хо! А ну, как и всамделе сойдутся... Намается он с ней, от ревности исчахнет. Но это с одной стороны, а с другой... Представил Евсей, как они по улице идут: молодые, красивые...

Сентябрьский полдень. Ещё не пожухла трава, зелена листва... Евсеич в сельмаг шкандыбает, а Людка оттуда идёт: юбочка коротенька, кофточка с глубоким вырезом, волосы по плечам рассыпаны... Не идёт -- плывёт! Вот поравнялись. Людка остановилась, говорит: "Дедуль, здравствуй!" "Здравствую, -- бурчит старый. --  Чего грудку выпятила, бесстыдница!" "А что, разве нельзя, запрещено разве? -- вздёрнула носик Людка." "Можно наверное, но поскромнее, что-ль, не так вызывающе..."  "И что же я у вас вызвала?" -- удивлённо захлопала ресничками бесовка.

-- Тьфу, ты! -- в сердцах сплюнул Евсеич и отвернулся. А Людка ему:

-- А вот у вашего Петьки я ничего не вызываю, ни вот на столечко.... -- Она показала тоненький розовый мизинчик. -- Бесчувственный какой-то он у вас... Вы уж повлияйте на него, ладно? -- прощебетала Людка и звонко рассмеялась.

-- Иди, иди себе, куды шла... шалопутная! -- беззлобно "сопроводил" девушку Евсеич.

-- Пойду, пойду, -- игриво отвечала Людка, -- а на Петьку всё ж повлияйте, иначе поздно будет...

-- Эт ты чем грозишь, милая -- уж не спалить ли нас сбираешься?

-- Зачем палить, -- хмыкнула Людка, -- просто другого полюблю.

Так и подмывало Евсеича сказать "люби хоть чёрта", да не сказал -- обидеть побоялся: уж очень хороша девка! И личиком хороша, и в работе ловка... А Петька... Вот дурень! Ну я скажу ему, обязательно скажу, вот что скажу: Ты эт почто Людмилу игнорируешь, почто сторонишься? Эх ты, тюфяк! -- скажу. -- Такая девка к тебе льнётся, а ты... Мне бы твои годы... Прямо так и скажу, образумлю олуха, втемяшу, что не можно такие сокровища из рук выпускать, никак на можно. Припомнилось старому, как сам он обженился на Марьюшке своей. Как хаживал к ней через поле да перелесок в деревню соседнюю, как встретил на тропке волка, а потом и двуногих разбойников, пригрозивших: "Не оставишь Марью --убьём!" Не оставил. И его не убили -- передумали ли, или по иной причине -- кто знает. А вскорости и сватов в ту деревню заслали...   Жаль недолго пришлось Марьюшке пожить на этом свете -- молоньёй убило на покосе... Она и внука не дождалась, бедняжка, аккурат перед его рождением погибла -- в июне месяце... А он так и не женился вдругорядь -- слишком глубоко в его сердце поселился образ Марьюшки; на какую не взглянет -- Марьюшку видит: синеокую, в цветастом сарафане, с граблями на плечах, а рядышком, у подола детки, двое: старшенький, семилетний Ванюшка да младшенькая, четырёх годков, Ариша... Выросли детки, разъехались. Иван аж на Колыму укатил, Арина поближе -- в области... Навещают, как же, жаловаться грех! Ваня с детками через каждае два года приезжают, не надолго, правда, всё больше на морях отдыхают... Ну да и понятно -- им бы хоть как-то оттаять от колымских морозов. А вот Пётр, сын Ириши, каждое лето гостит, да не день-два, а почитай все три месяца; работяга, каких поискать: и косит, и полет, и коровку доит...

... Долго не решался Евсеич "повлиять" на внука, в чувство его привести, а всё потому, что неосторожным словом боялся обидеть Петра.

Нынче дед с внуком сено в овин сносили, пахучее бугровое сенцо. Много накосили! Буйная трава нынче выросла. Коровушке Марте должно на зиму хватить. Допоздна трудились, умаялись, однако управились. Дед тут же ушёл в избу, Петро остался: "На лавке посижу."

Дед сидел в кухоньке, потягивал "самодельный" чай и ждал, терпеливо ждал минуты, когда, наконец, он выскажет внуку всё, что вознамерился сказать ему после разговора с Людкой. Вот войдёт сейчас, а он ему прямо, без обиняков: "Что ж ты такой-сякой-разэтакий, Людмилку отвергаешь, а!" Прямо так и скажу.

Но что же он не идёт, за что зацепился там? Не выдержал, вышел на крыльцо, крикнул:

-- Петро-о! Слышь, Петруха, довольно звёздами любоваться -- айда в избу!

-- Ща, дед! -- отозвался парень.

-- Иди, иди -- сказать чего-то хочу.

Внук нехотя подошёл, спросил:

-- Ну, чего, дед?

Прокашлялся Евсеич, повздыхал и молвил:

-- Ты присядь, присядь, не понукай.

-- Дед, мне некогда; говори чего хотел!

-- А вот чего... -- Евсеич словно перед прыжком в воду набрал полную грудь воздуха и выдохнул: -- Ты почто это...

Его "выступление" прервал донёсшийся из темноты голосок, девичий голосок: "Петь, ну я пойду, ага?"

Точно током шибануло старого: "Людка это... Её голос!" Вот те на! Знать, правду бают... А Петька Евсеича за рукав:

-- Дед, я слушаю тебя, ну же!

А с улицы опять: "Пока, пока!"

Словно вихрем сдуло внука с порога... Лязгнула за ним калитка, донёсся короткий девичий смешок... "Ну что ж, нехай; можа сладится у них, -- рассудил Евсеич, -- можа склеится... Ну, дай-то бог, дай-то бог!"

Воротился Петька далеко за полночь. Дед не спал -- караулил... Петька опростал целую миску варёной, уже остывшей картошки, запил молоком... Евсеич заворочался на печи, прикашлянул, давая понять, что бодрствует... Петро ему:

-- Что ты мне хотел сказать, дед?

-- Да что, -- закряхтел тот, -- калитку поправить надобно б; расхлябалась вся...

-- Дык ночь во дворе, дед; не видно ж ни зги...

-- И то правда; совсем ополоумел я... Ты прости уж, Петьк! А Людку не бросай, ладно?

-- Ладно, дедуля, ладно.

И зашлёпал в спальню.

Владимир ХОТИН

04. 11. 2021