30. Роман. Толтек. Аэромир. Круглое окно. Из книги Читать онлайн бесплатно короткие любовные романы

ТОЛТЕК. АЭРОМИР.

ОДА ТРИДЦАТАЯ.

КРУГЛОЕ ОКНО.

30-1.

— А помнишь, ты рассказывал мне о луанов мире — людей подводных? — Она стояла совершенная и голая вся у огромного трёхметрово-круглого окна. Широкий нержавеющий откос проёма вкруг светился отражением солнца, пронизывающего морские толщи, сквозь толстое, как кристалл глубоководное стекло.

Холодно-голубые блики в такт перебору струн-лучей играли и мягко рисовали контуры её бело-нефритового тела, казавшегося статуей Атлантиды затонувшей.

Прожилки и складочки на девичьей прозрачной коже высвечивались сиянием изнутри, детали тонкие точёного лица, изгибы шеи, мягкие обводы рук и тонких пальцев, пульсация живая линий на ладонях длинных кистей, огрань колен изящных, и выпуклая сила полных ягодиц и бёдер крутизна, торчащие соски увесистых грудей и щиколотки тонкие над крыльями ступней — всё гармоничное звучание излучало ….

— Там было так же, как и здесь? — Она спросила.

Он совершенный и голый, в молчании восхищённом замер в центре диска поверхности огромной, как окно, кровати. Из-под его раскрытых бабочкой колен, из-под ступней сплетённых, струились складки простыни,… и вырезанные контрастными тенями сине-голубыми, радиально разбегались и опадали вниз, выписывая кантом по-над ионизирующим полом, волнистую вязь жабо…

Её прозрачный силуэт мерцал в тугих лучах, ловя движения слоёв воды снаружи.

Василий с вожделением рисовал глазами изысканные контуры фигуры обнажённой, последовательно — от ступней взбегал по бёдрам, отштриховал тугую темноту сосков, раздвоенных, с ротиком – улыбкой, обвёл решительным зигзагом ломанную остроту локтей и округлил тенями мякоти изгибов мышц предплечий, на выпуклых плечах приметил ямочки и, вслед за изгибом шеи, взлетев, на прелестях её лица остановился…

Округлая острота живого подбородка под миловидным личиком «сердечком», широких скул и щёк, считал овалы, подметил быстрые вибрации теней ресниц, вокруг прозрачных капель увлажнённых глаз и блики, и отсветы в них — внутри глубин опаловых зрачков.

И фееричный Вермееровский* свет струился из ниоткуда и, падая, зависал, в замедленном исчезновении рассыпаясь, отскакивая и размывая контуры светлой наготы, подобно набрызгу волны на ярком солнце.

— Нет, нет, нет — совсем не так, не так!... — Ответил он, не шелохнувшись, мысленно почти и затаив дыхание, боясь вспугнуть восторг, порхающий вокруг в сиянии её очарования неземного. Когда она не двигалась, чувствуя мгновение, следя за отсветом лучей вокруг себя, и улыбалась мысленно чему-то.

Но брызги солнечные, однако, не исчезали. Мгновение остановленное, волей, всё текло, что вечность, запечатлённая меж колбами часов песчаной струйкой… И так, казалось, мир замер навсегда ….

Но вот она, — внимая ветру новому, — пришла в движение вдруг непринуждённо, а, вместе с ней, и он в восхищении вздрогнул так, словно стянуты струнами лучей в единый инструмент они…

Фантомы ауры свечений силуэтов их сдвинулись синхронно в замедленном техно-стеклянном танце, двойного заведённого автоматона, шаг, шаг, шаг и ещё,…и поворот, склонение…

И в череде мгновений переменных, они продолжали плыть в пространстве, и томно, и механистично, вздрагивая, словно в плёночном кино… но, вдруг, ускорились, ещё,.. и ещё…ещё… пока не приобрели привычный для глаза ритм….

Она придвинулась к нему, закрыв источник света силуэтом обнажённым, сгруппировалась, и переменилась плавно в цвете и тоне: со светло-солнечного — в бордово – красный спектр. Лишь ореол холодный оранжево–красный, плотный и горячий, перетекая в такт перемещениям обнажённым, продолжил перемены, окружив сиянием солнечно–яркую линию контура девичьей фигуры.

И вспыхнули протуберанцы огненных спиралей на локонах вокруг лица сердечком, и заструились всполохами завитков вниз шеи и вдоль плеч, мимо груди, — и заострённой, и тёмной в контражуре, — вдруг, пламенеющие пробежали языки!

Он под нажимом отклонился страстным и внутрителесным чувством распознал интуитивно вибрации набухшего бутона в ней. Цветок проклюнулся меж бёдер, губ раздал разрез и выпустил на волю два тёмно-красных лепестка прозрачных, — крылами нежными воздуха коснулся — и заалел, намок.

Внутри Василия предвкушение чувственное возросло и вздрогнуло вот-вот, но не успело плавно развернуться, а было схвачено другим — совсем конкретным, и хищного бутона створки, разверзшись, поглотили плотоядно его возросший и упругий, наивно-любознательный, пылкий дрын Приапа!

И, с Идолом вместе, она раздвоенностью низа поглотила с силой Факел солнца, поймала лепестками яркий всплеск светила, и засияла, вся вписанная в колесо окна в контражуре.

Вот вспыхнула лучистых звезд плеяда и залила зарницами темноты сводов в их головах склонённых!

А пазл из профилей портретных сошёлся в идеальный диск, —сложившись в поцелуе.

— И как же было там на дне глубин?... — Лопотали губы нежной половины шепча на ухо ему в зерцале медно–Лунном .

А, может быть, то, мимо проплывая, шепнула, Рыба – Солнце в ярком гонге оконном, и на мгновение, весь внешний свет затмила. По тени золотой прыснули брызги бликов — что брошенная горсть из ярких юрких рыб...

— Нет, нет, нет — не так, не так! Тут — пафосно чрезмерно и человечно!...

А там — вода внутри!

Внутри — вода! Конечно!

Нет, нет — не так! Для дышащего лёгкими там нету жизни вовсе!

Поверишь ли?

И там мы были — рыбы!

— С тритонами я так близко никогда не зналась …. А—аах. — По телу наслаждения прокатилась дрожь. За грани понимания провалился разум….

— О! Знаешь ли, — рыб мой… Да! Внутрь живота, твоего сейчас заплыл биясь и извиваясь.

Ты — море. Я — аквалангист твой страстный.

Или небо — ты! А я — твой дирижабль тугой.

— Ха-ха! Смешно. — Она вильнула телом. — Округлая моя большая рыба живота губами хищными твою мурену съела!

А-аа-мммм!

— Не обольщайся, дивная, ты на живца попалась! Держись, теперь, я буду подсекать добычу!

— Еееещё, ещё, ещё, ещё, ещё!…

30-2.

— Здесь, — в капсуле новейшего отеля, разбросанного по атоллу тут и там, крылатые аэриты не могут их распознать под водной рябью.

Алларии на дне он не доступен. — Василий наслаждался этой мыслью.

Под толщей вод к нему сполна вернулось былое состояние постоянства. Он больше не мерцал между мирами.

Но как надолго этот маскарад?

И, полноте, пребудем в наслаждении моментом!…

30-3.

…Но до чего же миловидна! И игрива!

Она им движет так же, как и все другие…

И пусть вода — его удел, его стихия, —

Правит — Небо.

Пусть, Небо — где-то!

Он вернётся.

Без неба не могут люди.

Но только ли — важен воздух?

Что же материальность?

Без плотного соединения этот Мир не полон, точно!

Не крепок явный мир без плоти.

А если б и была одна только эфемерность, тогда они — всего лишь сна видения!

Архитектура мыслью бывает лишь начата, но главное —сочетание материалов в формах, игра фактур и света, связь объёмов.

Как в женственную ипостась ты в здание погружён всецело.

В такую как она, — видение мысли, — что стала тотчас же вместилищем его.

А или он — в ней часть?!…

Что будет, если схлопнется окно? Останется ли он с ней в осознании?

Иль перезагрузкой их бытия сотрёт?....

30-4.

В чём информация этого отрывка? —

Порыв наития, песня! —

В мозаике чувств цветных — один лишь осколок смальты.

***