Это, любимая Бэйли, Арсеньев

И вновь Дерсу Узала семенит по узкой таежной тропе, ловко огибая места дислокации волколаков, кишащих в распадках во главе со Стариковым, неистовым в своей безграмотности патриотом подсознания, сплошь заросшим диким волосом, так, что даже щенки варг с изумлением кусали его пока еще беззубыми челюстями за упакованный в нарядный ватин зад, извергая вонючие звуки, злобно звенящие в напряженном воздухе осени. Пепе Ребозо никак не поспевал за гольдом, привыкнув в своих боливийских джунглях укреплять мятущийся дух чистейшим кокаином, прямо предусмотренным при любых режимах в насущной повестке дня и инструкции по технике безопасности.

- Хрена мне спирт твой ! - ругался уругваец, продираясь сквозь густой подлесок. - От него только спать тянет.

- Зыбни, сынок, - добродушно щурился и так узкими глазами Дерсу, протягивая сотоварищу загадочно дымящуюся папиросу, - враз отудобеешь.

Пепе затягивался и тут же укладывался спать, прямо посреди узкой таежной тропы укладывался, не зная по южноамериканской беспечности о вредности смешивания жанров, так как бычий кайф, заключенный в алкогольных напитках, весьма непросто контактирует  с дурью, а в папиросе, вне всяких сомнений, была именно чуйская дичка, вручную собранная трудолюбивым Узалой в его скитаниях по отрогам Памира.

- Чо там ? - шептал побелевшими от ужаса губами исконно таежный насельник Шляфман, чутко хоронясь за кривым туловищем могучего кедра. - Змей ? Мина ?! Баба голая ?!! Говори, не молчи.

Его товарищ Худойбердыев, тоже прячась, но не за кедром, а за неустановленным деревом без знаков различия, привитым свободолюбивой тайге коварством Старикова, внимательно разглядывал лежащего на тропе Пепе Ребозо, пока Дерсу, медленно жуя сочный джуалинь, отдыхал рядом.

- Это сучка Готфрик навела, - сказал наконец Шляфману Худойбердыев, отползая от неустановленного дерева к кедру, - внушила сексуалистой магией коале такое - то вот, а мы теперь вынуждены жить с этим.

Шляфман ужаснулся и побежал в сторону расположения волколаков, заранее смирившись с присутствием Старикова. Но на поляне кроме Старикова тусовался с видом крайне независимым еще и Пучков !

- Вот где п... дец - то, - совершенно правильно понял ситуацию Шляфман, разворачиваясь и убегая обратно. - Там, в - натуре, п... дец, - говорил он так никуда и не тронувшемуся с места Худойбердыеву, - там еще и подонок Гоблин.

- Айда сдаваться, - предложил Худойбердыев, выходя на тропу и бросая винтовку под ноги Узале. - Мы, гольд, местные, - представился он Дерсу, от неожиданности переставшему жевать сочный джуалинь, - мы реально задолбались видеть свиное рыло русского мiра путиноидов, а тут вот видим, что ты ни х... я не русский, этот, - Худойбердыев легонько ткнул носком сапога в бок спящего Пепе Ребозо, не пробудив, впрочем, того ни разу, - тоже смугловатых оттенков, я Худойбердыев, по самому наименованию не могу быть никем, кроме как лихим татарином, там, - мотнул головой Худойбердыев, ничего не скрывая от потенциального товарища, кем, вне всяких сомнений, и являлся миролюбивый гольд, - таится во тьме подлеска еврей Шляфман, Готфрик - русская поэт, а придумавший всю эту хрень коала австралиец.

- Ну к что ж, - мудро решил Узала, легко вскакивая на ноги, - будет у нас теперь интернационал. Давай Пепе Ребозо будить, - предложил он вылезшему следом за Худойбердыевым на узкую таежную тропу Шляфману, прекрасно понимая, что в любой нации есть свои стариковы и гоблины. И х... й на них на всех, как говорится.