Артур

Он высокий, 181 см, можно играть разыгрывающим в баскетболе, а можно, стоя в ванной, созерцать свое стройно-худоватое тело, возбуждённо, с полуулыбкой проводить влажной губкой по стройному животу, опускать её ниже, проводить ею по ногам. А руками, своими молодыми руками уже умело ласкать свой вставший розовый 16-сантиметровый член. Впрочем, может, он у него побольше, не знаю. Знаю только, что он всегда хорошо одет, и когда он нагибается, чтобы поднять лопату, которую он бросил - надоело ему перекидывать снег с дорожки в сугроб, так вот, когда он нагибается, его джинсы, кстати, как будто не по размеру, оттопыриваются и уезжают назад, в результате становится видна зелёная футболка под белым пуховиком; но и она уезжает - только если джинсы уезжали вниз, то футболка вверх, и становятся видны его серые, довольно, должно быть, привлекательные трусы. Это длится всего мгновение. Но это приятный концерт. Приятный для меня.

Он уже окончил школу, ему уже 19 или 20 лет, и теперь его длинные ножки расхаживают по какому-то вузу. Не знаю, по какому, но наверняка там кто-то смотрит на них и на его попу, небольшую, но такую притягательную; обязательно смотрит, просто непременно.

Он ходит не спеша, при его росте сутулится, и получается эффект долговязого. Но всё равно очень хочется увидеть его яички. Яички молодого, уже вполне оформившегося парня, у которого и член познал не одно семяизвержение, и попа знавала на себе взгляды. Как знать, может быть, и взгляды тех, у кого между ног тоже член, чувственный феномен в форме сосиски... Яйца, которые он, наверное, трогает, ну, хотя бы по утрам, в душе, когда перед занятиями омывает своё желанное для меня тело. Может быть, он их даже переминает в своих молодых руках, которые хочется целовать с таким же трепетным остервенением, как и яйца... Может быть. А может быть, и нет. Не знаю я этого. Я не был с ним в ванной. Я нигде с ним не был.

А хотелось бы пригласить его в сауну. Мы бы непринуждённо общались, ласково гладя ноги друг друга; посмотрели бы телик, поели бы шашлычки и большую пиццу. Потом пошли бы под душ, постояли бы под горячими струями - ну, конечно, обнявшись. Вместе вошли бы в парилку, где, сидя на горячей полочке, впервые поцеловались бы. Наши попы чувствовали бы жар этой полочки и вообще этой парилки, и сквозь простыни тоже. Я обнял бы его и часто целовал бы эти щёчки, которые он почему-то и не бреет ещё, губки, глазки, ароматную (мне так кажется... я просто уверен в этом!) шею, ушки. Я наклонился бы и полизал его сосочки, спустился бы ниже и стал бы целовать, ведя языком вниз, его живот... господи, его животик! Целовал бы член и яйца, и простату тоже; гладил бы его ноги. Он бы приласкал меня.

Потом мы бы вышли из парилки и по лестнице поднялись бы в комнату, где на большой кровати познали бы друг друга во всей красоте нашей большой страсти.

Мы бы целовались на подоконнике, в кресле, в уютном туалете. Одеваясь, мы бы смотрели бы друг на друга тёплым взглядом, трогали бы попы и нежно поправляли воротнички рубашек. Выходя из комнаты, мы бы сожалели о том, что время нашего свидания завершилось, но ведь мы ещё придём сюда, мы ещё встретимся и проведём красивые часы и минуты тут... Я так радуюсь ему. Я держу его за руку. Нам хорошо. И он тоже доволен мною, как и я им.

Я люблю его, моего Артура, моего парня, пацана с самым сексуальным именем на свете, со стройными ногами и хорошеньким личиком!

Я люблю тебя, мой Артур, мой Турик - так я тебя ласково называю, и пусть хотя бы в этом рассказе ты будешь моим.