Зажигалка

"Я хочу обладать сокровищем,

которое вмещает в себя всё.

Я хочу здоровья и молодости".

Снова перегорели пробки! Уже который раз он сидит без света. С каждым годом становится всё трудней и трудней. Опять заболела нога. Этой ночью была такая изматывающая боль, что пришлось сидеть и держать ногу в тазу с горячей водой, - только это немного помогало. Он полез за спичками на полку и уже при горящей свече вдруг увидел зажигалку. Она лежала здесь давно, наверное, больше десяти лет, вся в пыли и паутине. Он протёр её рукавом и попробовал зажечь. Она загорелась странным, мерцающим светом, и он вспомнил...

Прекрасный солнечный день на огромном, похожем на чашу стадионе, когда он только что отдал пас своему напарнику по команде, рёв, как шум прибоя, болельщиков и крик комментатора: "Го-о-ол!"

Потом была резкая, выворачивающая все внутренности боль и, как в тумане, лица товарищей по команде, лицо тренера, большое, испуганное, круглое, озабоченный вид доктора и руки, сильные и бережно несущие его под негодующий рёв болельщиков и трагическую тираду комментатора. Он помнит госпиталь с белоснежными простынями и такими же белоснежными и бездушными, как эти простыни, медсёстрами.

Ему было 22 года, когда он, мастер спорта международного класса, получил окончательный и жестокий приговор профессора: "Больше играть не будешь - перебиты сухожилия. Сначала костыли, потом на всю жизнь палка".

Клуб, за который он играл, отнёсся к нему с уважением: выделили квартиру, дали денег, собес назначил приличную пенсию по инвалидности. Но футбол, его футбол, которому он был предан всю свою молодую жизнь, ушёл от него, как уходит женщина от инвалида - тихо, предательски и бесповоротно. Ушёл из футбола и он, и больше никогда, хотя ему и предлагали тренерскую работу, даже не смотрел игру по телевизору, всегда выключая его в начале матча.

После госпиталя к нему уже в новую квартиру, когда он был ещё на костылях, клуб прислал в помощь молодого фельдшера. Звали его Петя, он только что окончил медучилище и должен был стать со временем доктором команды взамен старого, который вот-вот должен был уйти на пенсию. Был этот молодой человек красив, небольшого роста и с круглым в веснушках лицом, краснеющим при разговоре. Петя приходил к нему каждый день - сначала на работу, а потом уже как к другу.

Один раз - это было перед Новым годом - они решили отметить праздник дома, и, когда шла на кухне суматоха, что-то там шипело и кипело на плите, он почувствовал его взгляд, а затем руку на своём плече. Рука его была тёплая и зовущая, возникло странное ощущение неиспытанного ранее тепла человека рядом. Тепло это было вызвано не состраданием, а чем-то другим.

Он повернулся и увидел его глаза, не отдавая себе отчёта в том, что делает, обнял его и почувствовал, как Петины руки обвились вокруг шеи, ощутил его молодое тело. Это было странно, никогда раньше ему ничего подобного и представиться не могло.

Всё время занимали тренировки; был жесточайший режим, исключающий не только секс, но даже просто знакомства. Вся жизнь была расписана по дням и минутам, как таблица игр...

Они, обнявшись, прошли в комнату, Петя помог ему раздеться и разделся сам.

Потом была ванна с белым в цветочек кафелем и тёплая струя воды, большая коробка конфет, бутылка белого итальянского "Чинзано". От всего этого кружилась голова и мысли растворялись в каком-то сладком-пресладком, с запахом лаванды, мёде. На кухне что-то горело и выкипало, нужно было выключить плиту, но не хотелось вставать и выходить из этой истомы.

Петя ловко выпрыгнул одним движением из ванны, что-то громыхнуло на кухне, появились сигареты и вот эта самая зажигалка.

Они лежали в темноте на диване, курили, из динамиков лилась лёгкая музыка, как сейчас, за окном был январь, и только свет, такой же загадочный, мерцающий, когда он чиркал зажигалкой, чтобы прикурить, неясно вырисовывал контуры комнаты и всё те же глаза, блестевшие и казавшиеся при этом свете такими большими и прекрасными.

После этой новогодней ночи их отношения стали совсем иными. Он начал ходить в парк, и в скором времени они смогли поехать на экскурсию в Кусково.

Была ранняя весна, от ночных заморозков лужи были покрыты лёгким, ломающимся ледком. Они оставили экскурсантов и зашли в небольшой ресторанчик с белыми накрахмаленными, тугими скатертями на уютных маленьких столиках. Заказали появившемуся как из-под земли официанту шампанское, икру, шоколад, пачку сигарет. В почти пустом и прозрачном в это утро зальчике ресторана пела какая-то зарубежная певица - из машины, стоящей в углу; светило солнце сквозь лёгкие занавески, и на душе было так же прозрачно и светло.

Петя что-то говорил о том, что он должен скоро будет от него уйти, так как доктор команды ушёл на пенсию и он подписывает с игроками контракт на 10 лет; что будет ездить на соревнования и привозить ему разные сувениры, они купят машину и станут путешествовать, поедут за границу, и вообще всё у них будет здорово.

Так всё и было поначалу, как они мечтали в маленьком, пронизанном солнцем ресторанчике.

Потом была Петина женитьба на дочери тренера команды. И вот уже 5 лет как он живёт за границей, у него уже двое, и вот уже год как Петя не пишет ему совсем...

Он научился делать клетки для птиц, они получались у него прямо как произведения искусства. Он ездил с ними раз в неделю на Птичий рынок и стоял там с такими же, как он сам, торговцами птицами, рыбками, всякой всячиной. С ними было легко, он забывался, иногда только становилось грустно от воспоминаний и от того, что он остался совсем один.

Нет, пить он не стал - не пилось. Женщины, которые его жалели, а многие бы остались с ним рядом, были ему в тягость, он их почти не знал. Вот только, наверное, Надя, соседка по площадке, которая заходила к нему почти каждый день. Она работала на почте, в соседнем доме, и уже пять лет это был единственный человек, которому он мог сказать всё.

Ещё у него был случай: как-то раз, гуляя в парке, он увидел собаку; она барахталась в ледяной воде и погибала. Он вытащил её из проруби. Собака была лохматая, какой-то адской смеси шпица и бог весть чего. Она бежала за ним до самого его дома, иногда забегая вперёд, оборачивалась и, виляя хвостом, ждала. Он назвал её Торпедой в честь своего футбольного клуба, и она жила у него - там, за шкафом, в прихожей...

При свете зажигалки он покрутил пробку. Загорелся свет.

Пришла Надежда. На кухне они пили горячий кофе, а из репродуктора неслись строки:

"Остался у меня на память от тебя

Портрет, твой портрет работы Пабло Пикассо"...

Он ещё раз зажёг зажигалку, прикурил и забросил её на полку...