Латиф

История эта имела место быть где-то в Аравии (а продолжение своё нашла в Месопотамии) в столь незапамятные времена, что и мамелюки, и Салах-ад-Дин по сравнению с ними покажутся нам новейшей историей. Принц Усман ибн Аль Умар, единственный наследник (восемнадцать сестер не в счёт), отца своего радовал мало. Он словно тоже собрался уродиться девочкой, да в последний момент передумал. Невысокий, с тонкими запястьями, длинными ресницами и вьющимся шёлком волос, от сестер своих он отличался лишь тёмной бородкой и впалой грудью. Блеск его глаз не могли возбудить ни острый клинок, ни точёный скакун. Часами мог он разбирать древние рукописи в библиотеке отца. Оттого и звали его за глаза Латиф ("Нежный").

Государственный переворот - событие болезненное, и эту болезненность ощутил Усман на своей собственной, медовой шкуре. Дядя его по матери, человек коварный и жаждущий власти, воспользовался слабостью старого правителя и несостоятельностью его единственного наследника, и так за одну ночь Усман из принца превратился в раба. Жирный евнух, которому было поручено избавиться от Усмана, рассудив, что от мёртвого принца проку мало, влекомый жаждой наживы, продал смазливого парнишку перекупщику смазливых парнишек, наказав тому перепродать товар где-нибудь совсем уж в другом месте, от греха подальше, чтобы не навлечь на себя гнев нового правителя...

Ночи в пустыне холодные, дни знойные. Идёт караван. Ночью Усман голодал и мёрз, днём был палим солнцем и умирал от жажды. На рассвете собирается караван в путь - лай собак, гортанные крики погонщиков, фырканье верблюдов. Вечером встаёт на ночлег, жжёт костры. И так день за днём. У Усмана сбиты в кровь ноги, но так же, как и прежде, изящна горбящаяся спина, как и прежде, прекрасны черты лица, только глаза стали совсем потерянные. Павшие принцы - как павшие ангелы...

Городские ворота, галдящая толпа, базарная толчея. Здесь торгуют кувшинами, шёлком, виноградом и персиками на медных подносах. Здесь торгуют людьми.

Высокий, немолодой уже всадник на хрипящем жеребце. Платье его и черты свидетельствуют о его знатном происхождении и богатстве. В тяжёлом взгляде ясно читается, что этот человек привык, чтобы ему подчинялись. За стремя держится раб африканец, чтобы не отстать в толпе.

Усманом торгует маленький, заплывший жиром работорговец со свиными глазками.

- Сколько ты хочешь за него? - приценивается всадник; жеребец грызёт удила.

- Это дорогой товар, господин! - хрюкает работорговец.

Но всадник уже видит сбитые в кровь ноги, беспомощную спину, тонкие ободранные запястья. Молча и страшно бьёт он рабовладельца кнутом. У того вспухает над глазом рубец. Но молчит работорговец, ни звука не издал он, ибо бросили ему, как собаке, кожаный мешочек, полный золотых монет. Все, кто живёт или бывает в этом городе, знают, что не стоит связываться с Абу Хаттабом, визирем дряхлого султана, ведь он, по сути, и есть правитель города. Жёсткий, не терпящий подлости и трусости визирь. Да и подачка заткнула работорговцу рот.

- За стремя держись! - бросил отрывисто всадник юноше...

Толпа расступалась, и вскоре троица оказалась за городской чертой. За городом визирь спешился и посадил в седло бледного, шатающегося принца. Сам повёл коня в поводу. Африканец молча держался за стремя.

В саду у визиря благоухали белые цветы на небольших изогнутых деревцах. От запаха их кружилась голова. Во внутреннем дворике журчал фонтан. На мраморных плитах играли солнечные пятна. В покоях визиря ковры и рукописи, виноград и персики на серебряном подносе. Принц в изнеможении опустился на шёлковую подушку и, спустя столько дней, наконец-то позволил себе потерять сознание.

Прошёл месяц. У Усмана зажили ноги, и глаза горели тихим блеском, когда он целыми днями разбирал манускрипты. Визирь не появлялся. Прислуживал Усману полный евнух с добрыми глазами.

В один из дней, когда Усман был занят чтением одной из рукописей, к нему вошли. Это были евнух и африканец, сопровождавший визиря в день покупки принца. Африканец держал в руках кувшин с водой и пустой медный таз. Но большее опасение внушил Усману предмет в руках евнуха. Юноша не был искушён, но сердце у него упало от предчувствия необратимого.

- Сегодня вечером господин осчастливит нас своим присутствием, - сказал евнух. - Вы должны быть готовы принять его.

От экзекуции мало что запомнилось Усману. Когда африканец вынес пустой кувшин и полный медный таз, опустошённый и выкупанный евнухом Усман лег на шёлковое ложе. Думать ему не моглось. Евнух натёр его душистым маслом и ушёл.

Когда зажгли светильники, приехал визирь. Лошадиное ржание, тяжёлые шаги во внутреннем дворике... Сердце Усмана билось, как попавшая в силки птица. Обессиленный от минувшего унижения и дурных предчувствий, он даже не попытался встать, лишь приподнялся на шёлковом ложе.

Вошедший визирь был запылён, голоден и измучен дорогой. Бесшумно вошёл евнух, расставил светильники и подал юноше чашу с розовой водой.

- Этой водой вымоешь господину ноги, - шепнул он Усману.

Юноша подчинился. Визирь застонал от удовольствия и прикрыл глаза. Африканец и евнух бесшумно и ловко сервировали низенький инкрустированный столик. Мясо молодого барашка, запечённое с пряными травами, ароматные бобы, фрукты, кувшин с вином.

Поев, визирь блаженно откинулся на подушки. Сердце Усмана билось в горле, взгляд визиря из-под тяжёлых, полуприкрытых век был тяжёлый и масляный.

Визирь пожелал услышать историю Усмана, и тот подробно повествовал о своих злоключениях. Затем визирь расспросил юношу о трофейных рукописях, которые тот разбирал в его, визиря, библиотеке. Будучи отважным воином и мудрым политиком, визирь оказался человеком разносторонне образованным и с видимым удовольствием внимал докладу Усмана. Поначалу сбивчивый, доклад стал вскоре искренним и почти страстным. Говорили о древних языках и даже проводили их сравнительный анализ.

Время было за полночь. Светильники погасли, и в комнате стало совсем темно.

- Подойди ко мне, принц.

Голос визиря звучал глухо. Слюна стала солёной и вязкой, рот высох.

- Разденься и ляг рядом.

Усман негнущимися пальцами снял с себя галабею и в беспамятстве опустился на шёлк покрывала. Пахло сандалом, корицей, розовой водой, и эти запахи несли в себе какую-то словно болезненную остроту.

Визирь долго и целомудренно гладил спину юноши, так что на смену оцепенелости пришёл покой. Продлился он недолго - рука визиря опустилась ниже и стала мять ягодицы. Сердце бухало, как молот, и низ живота налился свинцовой тяжестью, стал твёрдым до боли. Запахло душистым маслом, в ложбинке между ягодицами стало скользко; тихий стон сорвался с губ Усмана, почувствовавшего мучительно сладкое растяжение в заднем проходе. Молнии внизу живота, каменная тяжесть стала болезненной. Визирь чуть слышно трогал сокровенное уплотнение подушечкой пальца и гладил юноше спину. Когда мука стала невыносимой, Усман наугад повернул голову и прошептал визирю в губы:

- Не мучьте меня, господин, я молю Вас о пощаде.

Пощада была страшна. Усман хрипел и в отчаянии тужился, будучи нанизанным на пощаду по самую сердцевину, и был бесконечно благодарен евнуху за послеполуденное унижение, предотвратившее, однако, ночной позор. Когда потуги и каменный ком внизу живота оказались по ту сторону добра и зла, Усман прохрипел о милости, не надеясь ни на что, и был помилован прикосновением к затвердевшим соскам, и, теряя сознание, успел почувствовать, как боль внизу живота потекла, переставая быть болью, и как судорожно, в истоме, сокращался анус...

Визирь спал. Дыхание его было ровным, мужественное лицо спокойным. Ночь оказалась лунной. Во внутреннем дворике журчал фонтан. Пахло сандалом и корицей. Усман лежал на боку, прижимаясь ягодицами к паху своего господина, так, как они разъединились, после его, Усмана, короткого беспамятства. У него не было сил ни шевелиться, ни думать. Новый опыт уничтожил инфантильного интроверта, не оставил ему никаких шансов. Но семя визиря, пролитое в принца, не пропало даром. Под светом луны, вечной свидетельницы тайн человечества, лишённый девственности принц беременел любовью...