Яйца над пропастью. Из книги По самые яйца

Посвящается любви во всех её проявлениях

Как говорится, что такое «не везёт» и как с этим бороться?

На этот раз, мне не свезло конкретно. Конечно, есть теперь, что вспомнить, но страшно, братцы, вспоминать. Мы с друганами были на охоте — меня, как лоха, ободрал медведь-шатун. Не стану объяснять, как зазевался, скажу лишь, что остался жив.

Я — мужик не мелкий, но и медведь был не заморыш — мы разошлись не полюбовно: я ему ухо прокусил, он — разорвал мне правое бедро. Медведь сбежал, я полежал и вскоре егерь взвалил меня на своё могучее плечо. Я потерялся вместе с кровью, в лесу, очнулся — в операционной, на столе.

В нашем забытом богом городишке больничка неплохая, но не без изъяна — в ней тьма бабьЯ. Итак, в глазах — туман. Вокруг движуха, резкий свет. На людях — белые халаты, да не, какие люди… По голосам понятно — бабы. Одна из них, такая каланча, плывёт в моём неоновом тумане и глючным эхом говорит:

«Когда оперируешь мужчину, чувствуешь себя ветеринаром. »

Валяюсь три недели, швы уже сняли. Скучно так, что даже зевота — развлечение. Кругом народ совсем не в моём вкусе, курю по пачке в день — от неча делать.

Она вошла в палату рано утром и приказала мне на выход — я встал и нехотя отправился за ней. Я раньше её видел, и — нередко: она всё время шастала по коридорам и палатам, и перед ней все мерзко пресмыкались. Когда дошли, она ворочала ключом в замке, а я читал на двери: «Заведующий хирургическим отделением. Кандидат медицинских наук. Долгорукая Юлия Святославовна» — Язык сломаешь об такое погоняло — подумал я, вошёл за ней и сел на стул.

Она прошла к столу, взяла с него рентгеновские снимки, и говорит:

— Спусти штаны к коленям.

Я спустил.

— Садись.

Я сел. Скучища — стал разглядывать её. Такая длинная, поджарая бабёнка, лет тридцати. Мордашка, правда, ничего, стихами говоря — с классическою правильностью черт и бледно-голубыми, рыбьими глазами. Взяв со стола тот снимок, что побольше, она неспешно развернулась и прошествовала с ним к окну. Её белёсые, абсурдно перерощенные космы, висящие вдоль её царственной осанки в виде толстой, слабозаплетённой косы, болтались чуть не до колен.

Вернувшись от окна, она сложила снимки стопкой на столе и и подойдя ко мне присела. Стянув мои портки с трусами ещё ниже, она схватилась за моё бедро и стала тщательно исследовать рубец. По ходу дела, докторица кладёт ладони по бокам моей ноги и говорит:

— Напряги мышцы!

Я — напрягаю, и её рука, естественно, вминается в моё хозяйство. В эту секунду дверь открылась и в кабинет зашёл мужик в халате. Картина маслом, на которой она мне собирается сосать и для начала запихала руку в пах — великолепно! Мужик проникся, покраснел и бодро вышел, метнув в меня ревнивый взгляд.

— Чё, не даёт? — подумал я и усмехнулся вслед ревнивцу.

Бабёнка, проводив ушедшего задорными глазами, вдруг наклонилась и поцеловала мой багровый шрам. Тщеславно глядя на него, сказала:

— Прекрасная работа, хоть на конференцию вези!

Мне было неприятно — я непроизвольно дёрнулся. Врачиха заинтересованно взглянула — сначала мне в глаза, а после — между ног. Поверьте, для любой бабищи, я — очень даже лакомый кусок: во мне почти два метра роста, в плечах — косая сажень, плюс — сто десять килограммов крепких мышц. Я не мордоворот, к тому же, хер мой, даже и в отключке — впечатляет.

— Я хорошо тебя заштопала, крепыш! — вставая, докторица развернулась и брезгливо отёрла свои губы антисептической салфеткой.

— А, ветеринар! — я вспомнил фразу из операционной.

Я разозлился. Чувствую — встаёт. У меня часто так бывает: от злости — долгий, злой стояк. Безотносительный. Ну, думаю, пора прикрыться! Привстал, натягиваю шмотки — бабёнка глянула и засекла. Поняв мой член превратно, она самодовольно улыбнулась и начала изысканно «покручивать хвостом», попутно изучая документы.

Я, если бы не злился — засмеялся. Она, походу, и не сомневалась, что я уже её поклонник. А, чёрта с два!!! Мне похеру мороз — я вообще над схваткой. Мне бабы сроду не блазнили, по той, всего-лишь-навсего, простой причине, что я природный, рафинированный гей. И эта чопорная швабра с бледным ворсом напрасно расточала свои чары на совершенно нечувствительный предмет. Я не комбайн и не пассив, я стопроцентный, непреклонный, категорический актив.

— Ну, что набычился, молчун? Небось, скучаешь там, в своей палате? Я заприметила тебя давно и — странный случай! — на меня напала редкостная блажь: тебе, поверь, неслыханно и несказанно повезло: я бы не прочь с тобою поразвлечься. Меня порадовать — задача не простая, но так и быть я дам тебе сегодня шанс исполнить мои женские капризы. — она, красуясь, встала и одарила меня снисходительной улыбкой.

Злорадно предвкушая сногсшибательный эффект, я выдал:

— Бесконечно благодарен, что позволяешь вставить слово… Мне искренне и охуенно жаль, что я не в силах оправдать столь лестных ожиданий. Я, видишь ли, архинаучно выражаясь, — гомосексуалист. Расслабься, детка, мне твои потуги, ужимки и уловки — параллельны.

С неё в момент съебалось всё кокетство:

— А ты красноречив, когда захочешь! Надеялся смутить меня площадной бранью? Напрасный труд, здесь матерятся через слово, так что меня это не покоробит. Мой ход: что, парень, тебе сзади слаще, чем спереди?

Невозмутимо ухмыльнувшись, отвечаю:

— Я своей задницей не развлекаюсь, если ты об этом. В чужое тело — запросто, в своё — ни-ни. Нет, я не пробовал, я просто знаю — это не моё.

— Ты откровенен. Я это запомню. Вставай, иди за мной!

Пока мы шли по коридорам, я следовал за ней и думал:

— Тьфу, явный недотрах! Не мудрено — с такими-то понтами, с такой наружностью — прельстить-то натурала нечем… Такая дылда — узкозадая и плоскогрудая, к тому же — редкостная мразь. Скорей бы выписаться и подальше, в тайгу — от этой страховидлы.

В подвальном этаже было звеняще тихо — ни души. Зашли в рентгеновский отсек. Сижу на стуле и осматриваюсь — натурально, бомбоубежище. Глухо, как в танке. На двери записка — «Буду через час».

— Жаль, рентгенолог отлучился — придётся ждать.

— Слушай… Я подожду один, иди ты… с Богом!

— Не смей мне «тыкать»! Я решаю!!! Ты, очевидно, себя кем-то возомнил… Кем? Неужели, человеком?

— Я, деточка, МУЖЧИНА, а значит — человек, в отличие от баб.

Её эта моя тирада так взбесила, что её рожа побледнела, и я даже подумал, что слегка переборщил. Врачиха принялась ходить по кабинету, постукивая в пол нелепо тонкими своими каблуками, пристроилась к моим мозгам и начала ебать:

— Мужское самомнение — гиенам на смех! Не знаю, чем тут руководствуешься ТЫ, но многие из вас уповают на старикашку Фройда, а между тем, он — глубоко закомплексованный мужчина, выдумавший женскую зависть к пенису как жалкий аргумент в оправдание собственной неполноценности, озлобляющей всякого самца, чувствующего своё истинное, чисто прикладное значение, а Фройд был человек, на редкость прозорливый. Мужчина, это — курьер, распространяющий между женщинами (действительно значимыми особями человеческого вида), важные генетические наработки — вот и всё.

— Бля, здравствуй, детство золотое! — подумал я, ведь моя мать частенько говорила: «Родился мужчиной, считай — инвалид с детства. »

Мой стояк мучительно крепчал — я начал сатанеть.

— Генетика, чтобы ты знал, — ярчайший свет, рассеивающий самые стойкие заблуждения. Воспроизводство — уникальная способность, которой обладают только особи женского пола. Мы, в принципе, могли бы обойтись без вас и доказательство — аномальный партеногенез. Мужчины, в-общем — недочеловеки, трусливые и жалкие, а гомосексуалисты… Матерь Божья! Считают себя чуть ли не новым, прогрессивным видом, а по сути — тупиковая ветвь эволюции.

Деточка тебе сейчас откроет тайну — человек, по умолчанию — женщина. Внутриутробно мы все стартуем с женского строения и до определённого момента, и занимался своим делом.

Я, наконец, смог рассмотреть его: совсем юнец, наверно — практикант. Он всё ещё был в маске, но — не беда, мне было чем полюбоваться даже так. Пока меня латали, да и после — он всё молчал, не проронил ни слова. Во время операции бывало больновато, но я почти не замечал — смотрел, никак не в силах оторваться от его чудесных, аквамариновых глаз. Такой, не по годам, серьёзный и держится уверенно, с достоинством. Высокий, ладный, несколько субтильный, что называется — аристократически лёгок в кости. Я чаще задышал, при виде его узкой, круглой попки под тонкой тканью и когда он двигался и наклонялся, я разглядел, насколько позволяла его белая одежда, какой он гибкий, стройный… Бывало, когда парень подходил поближе, я видел его руки пианиста — изящные, холёные и ярче, в моих глазах сияло золото его волос, остриженных предельно коротко, под бокс. Стальные «гвоздики» в его ушах мне подарили стойкую надежду.

Надежда эта мне была нужна, как воздух. Я чувствовал в себе мучительный, сердечный стон: я вспомнил Юру. Этот юный врач мучительно напоминал моего друга. Мы были одноклассниками, Юрка — был смелый, умный и весёлый. Я понял, что я гей, когда в него влюбился. Нам было восемнадцать — я решился, но слишком долго думал, как начать… Нас одновременно призвали — из армии мой друг вернулся в цинковом гробу. Я выплакал любовь и очерствел душой — я больше не любил ни разу.

Гляжу в тоске, на практиканта и думаю:

— О, мой создатель, сжалься! Дай мне забыться, я страдаю… Или дай мне утешиться в его объятиях…

Врач скрылся в операционной и там настала тишина. Я посидел ещё немного и так чудовищно раскис, что стало невъебенно тошно. Я их окликнул (типа, хватит меня здесь парить!), но — безрезультатно. Не выдержав, я встал с трудом, направился к операционной и заглянул за дверь. То, что увидел, было плохо:

— Чёрт, гетер… — чуть не прослезился я, скользнув глазами по его руке — костяшки побелели, он вцепился в край операционного стола и ему было, очевидно, очень в кайф. Парень сидел спиной ко мне, на круглой, белой табуретке, а девка-медсестра стояла на коленках и тихо делала ему минет — она почти не шевелилась, мне было ясно, что она пыталась впечатлить красавчика глубиной своей блядской глотки.

Я растерялся, замер и опёрся на дверную ручку. Дверь скрипнула и парень полуобернулся. Конечно, я отпрянул, но поздно — он меня заметил. Вернувшись на свою кушетку, я сел и прислонился к стенке. Мой член был твёрд как камень, но — напрасно, ведь было ясно — мне не светит. Плечо саднило, я сидел в печали.

Минуты через две блядища вышла и смылась вон, за нею вышел парень, но не ушёл. Пройдя мимо меня, он запер дверь предбанника на ключ и вырубил этот поганый, яркий свет. Он подошёл и молча встал передо мной и у меня дыхание перехватило. Я был ему так благодарен, что он не открывал лица — предо мной стоял мой Юрка, мой сладкий сон, мой горький стон…

Я утонул в его глазах, а этот ангел сунул руки под свою хирургическую блузу и явно стал расстёгивать ширинку. Меня всего залило жаром и затрясло, когда он развернулся. Одна моя рука была примотана к груди, свободной — я рванул пижаму, и извлёк свой член. Пацан через плечо подкинул мне резинку — я надел, и видел как он смазал себя чем-то. Я сжал свой ствол, направил и…

Я застонал, не удержался, когда он сел мне на колени, насадившись. Он ухватился за моё запястье, прижал к кушетке и стал двигаться вверх-вниз, второй рукой опёршись о моё колено. Я с наслаждением вдышался в аромат его одеколона — наверно, он недавно брился. Он опускался и меня касалась его мальчишеская кожа — такая гладкая и нежная, как у ребёнка. Я широко раздвинул ноги, желая шире развести и ноги парня — я жаждал взять его поглубже. Не рассчитав, я разорвал тогда, в начале, свои пижамные штаны, но в этот миг это пришлось нам кстати.

Поймав момент, я перенёс свой вес на руку и стал подмахивать. Похоже, у мальчишки был такой стояк, что я совсем не чувствовал его гениталий — от возбуждения яички так поджались, что вовсе не касались моей мошонки — мне этот факт неслабо льстил. Я так хотел парнишку ублажить, что изо всех возможностей старался входить в него под правильным углом, чтобы массировать стволом его простату, но я никак не мог прочувствовать этот волшебный бугорок.

— Какого хрена, — думал я — ведь при таком перенапряге должно быть ощутимо… Его рука была в его паху, он вроде помогал себе, но как-то странно: он не дрочил, а только, видимо, сжимал свой ствол, довольно быстро двигая рукой на очень слабой амплитуде.

Я просто обезумел, я рычал, я весь горел и мне хотелось, чтобы это блаженство не кончалось и чтоб я сдох от счастья. Я так надеялся на свой, оттюнингованный садисткой член… но обломался — кончил раньше — был возбуждён до запредела и отстрелявшись, чуть не сбрендил — мне не было так хорошо ни с кем и никогда. Пацан ускорился в финале, так сладко и ритмично сдавливал мой член, что я кричал! Со мной такого не бывало… Я тяжело дышал, сидел и думал:

— О, мой Юрок! Ещё одна минута — и мы расстанемся с тобой… Сейчас мальчишка встанет, снимет маску, и я увижу — это был другой… Он встал и развернулся — сердце моё сжалось… Снял маску.

Мать, роди меня обратно…

Обычно, у меня не сразу, а тут, в момент — «на пол-шестого». Сказать, «я был шокирован» — соврать, я был парализован и убит. Да, это был не Юра. (Порно рассказы) Это была Юля. Та гадина-садистка, которая чуть не оттяпала мне член. Она ушла без звука, но её глаза… не превратились из аквамариновых в рыбьи.

Наверно, я-таки, башкой-то повредился — в ней стали странненькие мысли отрастать. К примеру, вот — ночую на зимовке, ворочаюсь на шконке и не спится:

— А жопка у неё — что надо! Жаль, не припомню, каково мне было, когда я отымел её в другую дырку… Лицо красивое, глаза… Да, у неё нет причиндалов, но… Если вдуматься… У баб есть клитор, и если правда то, что я об этом слышал, то… клитор — это тот же член, ну, только очень маленький! Size doesn’t matter, господа, если тебе не надо с тыла…

Мы продлолжали заниматься сексом с моим напарником, но это было тщетно. Он был хорош, ласкал меня, как прежде, но я был мёртв. Я умер там, в больнице.

Я был с ребятами в артельном, когда нам почту принесли. Я даже писем-то не ждал, а получил — посылку. Вскрыл ящик и тихонечко присел. Держа почтовый ящик на коленях, я потянул оттуда ЭТО. Оно струилось и сверкало, сияло золотом и рассыпалось. Дурея от волнения и жара, я наклонился и поцеловал эти «абсурдно перерощенные патлы». Рука моя дрожала, я вытащил оттуда карточку и прочитал: «Люби меня». Я подскочил, и с ящиком в обнимку побежал через барак. На улице вскочил в уазик и рванул.

Мне больше никого не надо — я женился. Я трахаю её по несколько раз в день. Я насыщаюсь ею — это счастье. Я удовлетворён. Я снова жив.