Как я признался себе

Бывало, я проходил по двору, а там хвастался своим мопедом шестнадцатилетний мальчишка, живший в соседнем доме. Он был дерзким, заносчивым, самонадеянным. Все девчонки сходили по нему с ума. Мои одноклассники либо завидовали ему и надеялись «стать таким же крутым, как Миша», либо говорили, что и мопед у него никакой, и сам Мишка без своего бахвальства ничего не представляет (что, я думаю, тоже было из зависти). А я же представлял себе, как оказываюсь наедине с этим Мишей, скажем, в его гараже. Он говорит мне:

— Ну чего тебе, мелкий, надо?

А я отвечаю:

— Какой у тебя большой мопед. Не страшно на таком кататься?

— Не страшно, — лукаво отвечает Миша. — Хочешь посидеть на нем?

Я радостно соглашаюсь, а Миша садится сзади, близко, наклоняется к ручкам, зажав меня между сиденьем и собой, и говорит что-нибудь совсем неприятное, вроде: «А теперь цыц, щенок, я покажу тебе, что тут на самом деле большое... « А во мне нет никакого протеста...

При этих мыслях я обычно краснел, убыстрял шаг и старался не смотреть в сторону Миши. А он как будто бы замечал это и еще громче смеялся надо мной со своими товарищами. Впрочем, такая ясная фантазия была только с ним, чаще всего я представлял себе что-то сумбурное, где были одни только намеки. Но на чей только счет не появлялись у меня подобные мысли! Бывало, закрадывались фантазии о моем друге Жене, чуть позже — о нашем учителе физики, и, о чем я и вовсе запрещал себе думать, даже о папе. И во всех, даже самых неясных фантазиях со мной не церемонятся, обращаются грубо, а я и рад, мне чем жестче, тем приятнее...

Итак, не то чтобы убедиться, не то чтобы понять, как подавить это или бороться с этим, я готовился стать психиатром. Если первые несколько лет обучения передо мной завесу тайны так и не приоткрыли, то с тех пор как я углубился в психоанализ и сексуальные девиации, я начал понимать, что подобные желания были и есть не только у меня одного. Я долго не мог принять этого, да и книги в большинстве своем воздерживались от эмоциональной оценки явления. В советских проблема скользила без заострения на ней внимания, в других выскзывались предположения о возникновении различных девиаций и о том, как раньше такое лечили. Медленно, но верно я открывал свою гомосексуальность, хотя до последнего боялся признаться себе в этом. «Но если, — подумал я, — люди занимались этим и раньше, то, стало быть, таких много и сейчас. Я не один такой?»

Но я перейду ближе к основной части своего рассказа. Природное желание и здравый смысл все еще боролись во мне, когда меня и еще пару моих сокурсников отправили на практику в колонию общего режима. Не буду уточнять, где она находилась или как называлась, назовем ее N.

Оказавшись в N, мы сразу получили свои задания. Каждому из нас «выдали» по заключенному с, как выразился местный доктор, «интересными историями». Мне достался некто Владимир Саж*****, заключенный номер 572. Я должен был опросить его, проанализировать диагноз, изменения и в итоге сделать прогноз. Ничего особенно сложного, как мне показалось.

Но когда меня завели в темную комнату с зарешеченным окном почти под самым потолком и, как бывает во всяких фильмах, с единственным столом и двумя стульями, я удивился.

— Здесь? Не в медицинском корпусе? — спросил я провожавшего меня сотрудника.

— Аркадий Витальевич сказал, чтоб каждому предоставили отдельное помещение, а у нас только такие! — ответил мне невысокий парень с неприятной улыбкой. Ну что поделаешь, раз местный доктор так привык практикантов пристраивать...

— А вы где стоять будете? — обратился я все к тому же сотруднику.

— Так снаружи, нам-то мешать вам не велено! Да вы не бойтесь, я ж за дверью буду!

Он хлопнул меня по плечу, ободряя. Он неправильно расценил мою реакцию. Я не был напуган, просто удивлен непривычными условиями.

И вот я сидел за квадратным столом в небольшой страшной комнатушке. Я уже успел мельком ознакомиться с делом приписанного ко мне уголовника, когда его ввели внутрь. Все тот же невысокий парень в форме под руку ввел заключенного в наручниках, заставил его сесть на второй стул и вышел.

— Итак, — начал я, кашлянув, — Владимир?

— Ну? — развязно ответил мне зэк, откидываясь на стуле. Передо мной сидел коротко стриженный, гладко выбритый, крепко сложенный парень. В его внешности не было ничего особенного: светлые глаза, прямой нос, сильная шея. Единственное, что привлекало внимание, это его полный презрения и насмешки взгляд. В его карте говорилось, что ему 32 года, что он сидит за разбой и причинение особо тяжких телесных повреждений. В документах от тюремного врача сказано было также о проблемах с управлением гневом, слабом развитии так называемых моральных принципов и о подозрении на первую стадию шизофрении.

— Как вы себя чувствуете, Владимир?

— Да охуенно, бля! Три года блядь за решеткой, как думаешь, как я себя чувствую?

Он даже не смотрел на меня. Я сделал карандашом на полях пометку об агрессивном настроении заключенного.

— Че ты там бля чиркаешь? Че, срок мне больше, сука, намотаешь?

— Если вы будете сотрудничать, то вам, возможно, сокротят срок заключения, — постарался я ответить как можно более невозмутимо.

— Да че ты блядь гонишь? Еще шантрапа какая-то учить меня будет. Был тут до тебя петушок такой же, нихуя не сократили.

— Все зависит от вашего состояния.

— Я тебе покажу, какое у меня состояние! — прикрикнул Владимир, замахнувшись своими огромными руками в наручниках. Я невольно съежился, книув взгляд в сторону двери. Неужели охранник его не слышит?!

— Че, ссыкло, обосрался там уже? — засмеялся зэк, приподнимаясь из-за стола. — Я того докторишку научил, и тебя сейчас научу.

— Ч-чему? — я встал со стула и отошел на шаг назад.

— Да чему вы там учиться приезжаете, шваль мелкая...

На этих словах Владимир подошел стукнул кулаком по столу. Оглушительный звук удара прокатился по всей комнате.

— Видишь, петушок, никого там нет, — он указал взглядом на дверь. — Или ты думаешь, что они тут все такие дураки, чтоб молокососов под дверью ждать?

Я стоял, пытаясь найти нужные слова, чтобы успокоить пациента. Но, конечно, даже если бы я их нашел, на вряд ли они бы мне помогли. А Владимир продолжал:

— Да ты не бойся, голубок, за километр видно, что ты из этих педрил! А ну-ка нагибайся, и все мирно будет.

Честно говоря, у меня уже промелькнула в голове неясная мысль о том, как этот большой зэк будет иметь меня, хилого студентика, на этом хлюпком столе. Но я отогнал ее, как и многие прежде. К тому же внезапное столкновение с воплощением моих фантазий в реальности испугало меня.

— Че, сука, не хочешь по-хорошему? Ладно, блядь, тебе же хуже, пидрила ебаная!

В один прыжок он оказался передо мной, схватил меня, заключив в кольцо рук, подцепил пальцем пояс, стянул его и крепко связал им мои ладони. Я попытался буквально выскользнуть, но он сильно сжал руки, и я согнулся пополам, ощутив тягучую боль в животе. Тем временем он высвободил свои ручищи и привязал оставшийся конец ремня к ножке стола.

Когда спазмы прошли, я попытался разогнуться и не смог: я лежал животом на деревнном столе, голова свисала с края, мои руки были крепко зафиксированны и тянулись вдоль одной из ножек, а ноги едва доставали до пола.