Ты должен жить

Кровь на запястьях рук.

Рядом валяется лезвие.

Она была больше, чем друг.

Она — твоя первая женщина.

Но это — стихи. Жестокие, но всё же стихи. А правда куда реальнее, жёстче, конкретнее. Окровавленная ванна, и в ней юноша со вскрытыми венами, уже потерявший сознание. Тонкое, юное, красивое, нежное, даже чуть женственное тело, разметавшиеся длинные пепельные волосы, крашенные белыми перьями, и боль, застывшая в тонком изломе ещё незрелых губ.

А в это время его мать возвращается с работы домой. Моложавая эффектная женщина, безумно любящая своего сына слепой эгоистичной любовью, она входит в подъезд, и вдруг земля начинает уходить у неё из-под ног: материнское сердце чувствует неладное. Она поднимается на лифте, с трудом вставляет ключ в замочную скважину, наконец, дверь открывается. Она кричит:

— Артур! — в ответ молчание. — Артур! — запертая дверь ванной, зловещая тишина и едва слышный ручеёк струящейся воды.

— Артур, открой! — молчание.

Женщина навалилась на дверь — сильнее, ещё сильнее. Наконец, дверь распахнулась, и перед матерью предстала описанная ранее картина.

— Это всё ОНА! — сорвалась на крик мать. — Я говорила, я чувствовала!

Но женщина умела брать себя в руки, и поэтому следующим её действием был телефонный звонок по номеру «03».

Паренёк открыл глаза, но видел он всё сквозь плотную сизую дымку. Грубая толстая медсестра бинтовала ему запястья. Рядом стояла белая, как мел, мать и ещё два здоровых мужика в белых халатах. Где-то рядом и в то же время откуда-то издалека до него доносились обрывки разговора:

— Суицидная попытка. Необходима госпитализация.

«Что со мной?» — мелькнула в его голове слабая мысль, и он опять потерял сознание. Очнулся он только в больничной палате. Решётки на окнах, двери без ручек, узкие казённые койки, железные, как в тюрьме. Он ощутил удушливый запах медикаментов. «Так что же со мной? Что случилось?» — вопрошающе застучало в его мозгу.

И тут он закрыл глаза. Потому что всё вспомнил. Всё. Этот срочный вызов на службу. Уносящийся вдаль мотоцикл. Львиная платиново-белая грива, развевающаяся на ветру. Вылетевший из-за угла грузовик. Столкновение. Авария. Страшный удар. И свой внезапный, разрывающий пространство крик: «Нееет!» Но она была ещё жива. Он бросился к ней, опустился на колени, подхватил слабеющее тело любимой женщины.

Хотя тут стоит оговориться. Традиционной «женщиной» Леонору с её сильным и твёрдым характером «мужика в юбке», весьма своеобразной андрогинной внешностью и достаточно неординарной сексуальной ориентацией, направленной на юных женственных метросексуалов, назвать было бы сложно, да и не совсем правильно. Да и Артур, будучи по своей бисексуальной ориентации более ориентирован на юношей, нежели на женский пол, относился к ней соответственно. Когда они шли вместе по улице, оба изящные, длинноволосые, узкобёдрые, в кожаных штанах в обтяжку, ортодоксальное, по большей части гетеросексуальное окружение часто не могло понять, кто из них кто. Ну, а им это было только по кайфу.

Но это отступление. Итак, он подхватил её на руки.

— Леонора! — начал он.

— Спокойно, — перебила она его. — Сейчас говорить буду я. Я ухожу. Но ты остаёшься. И я верю в то, что ты останешься собой, ты станешь тем, кем я видела тебя, кем мечтала тебя увидеть. Ты станешь настоящей сильной личностью. Ты многого добьёшься!

Даже умирая, она осталась верна себе, не потеряв самообладания. Её огромные зелёные глаза смотрели на него из-под ярких стрел, смотрели с такой нежностью.

— Ты ещё будешь счастлив. Обязательно будешь.

— Нет! — захлебнулся слезами Артур. Но она продолжала:

— Да, после меня у тебя не будет женщин, они тебе будут просто неинтересны. Но рядом с тобой ещё будет достойный тебя юноша, которого ты полюбишь, поскольку ни одна женщина не сможет тебе заменить меня, и для которого ты станешь тем, кем стала для тебя я, и это не будет предательством по отношению ко мне. Я хочу, чтобы ты был счастлив, мой милый. Обещай мне: ты будешь жить! За меня, во имя меня, вместо меня. И ещё знай: я люблю тебя, мой дорогой! Мой милый, нежный...

Тут она закрыла глаза, и её голова откинулась ему на колени. И он припал к жёсткой складке её красивых, юных, но (увы!) уже мёртвых губ.

Всё это время Артур ходил как тень. Он знал одно: он должен отдать последний долг Леоноре. Должен. А потом... Так получилось, что Ричард, любимый афган Леоноры и Артура, тоже оказался на похоронах. После церемонии пёс так и остался со своей хозяйкой. Артур звал его, просил, уговаривал пойти с ним, но красавец Рич, печально лизнув паренька в нос, улёгся на свеженасыпанный холм.

Последнее, что помнил Артур, — это ванна и лезвие. А дальше всё. Провал. И вот теперь он здесь. Первая мысль после воспоминаний: позвонить матери, пусть приедет и заберёт его отсюда, заберёт как можно скорее, но тут вошла медсестра со шприцем наготове.

— Тигрицкий, укол! — Артур сел на постели и только сейчас заметил, что на нём не его одежда, а казённая пижама неопределённого цвета. — Укол, Тигрицкий! — уже раздражаясь, повторила медсестра.

— Где я? Какой укол? Какое вы имеете право мне его делать? Я должен позвонить. Где мой мобильный?

Но медсестра проигнорировала тираду Артура. Она развернулась и, тряхнув рыжими, пережжёнными волосами, крикнула:

— Иван, он не даётся! Иди подержи!

Артур, и так бледный, побелел совсем, но не от страха, а от решимости сопротивляться насилию. Но к нему уже спешил Иван — на помощь «сестре милосердия».

— Пидор пидором, а туда же, ерепенится, — ударом хлыста прозвучал в палате гомофобский выпад. — Спокуха, щенок, — и мужлан-санитар, с успехом подошедший бы на роль мясника-тяжеловеса, схватил юнца за перебинтованные запястья и заломил ему руки назад.

Что-то хрустнуло в хрупкой спине паренька.

— Чёрта с два, — неожиданно жёстко и хрипло сказал Артур.

Именно сказал, а не крикнул, потому что сейчас в нём отчётливо звучал голос Леоноры: «Никогда не показывай, что тебе больно. Проигрывая, не теряй хладнокровия, и делай это с видом победителя».

— Чёрта с два, — прорычал он и с силой, круговым движением, как учила его она, вырвал руки, освободился из захвата.

На бинтах проступила кровь. Даже закостенелые в своём садистском профессионализме медсестра и санитар не ожидали такого решительного отпора от столь хрупкого юноши, почти несмыслёныша. Он не кричал, не бился в истерике — нет, этого не было и в помине. Он вывернулся и встал в стойку боевого карате. Он стоял перед ними с широко распахнутыми, ярко-бирюзовыми глазами, горящими нечеловеческим, сжигающим всё на своём пути огнём. Огнём памяти, мести, силы и достоинства. Тут сестра решила сменить тактику.

— Ну, хорошо, — фальшиво заговорила она. — Ты сейчас возбуждён, я сделаю тебе укольчик, и ты успокоишься.

Он узнал этот тон. Так в его жизни говорили те взрослые лицемеры, которым нужно было только одно: усыпить бдительность, а затем полностью уничтожить твою индивидуальность, подчинив её себе. Не пройдёт!

— Я спокоен, как танк перед атакой, — неожиданно ровно произнёс Артур. — А укол я Вам сделать всё равно не дам.

А так как он уже слишком хорошо понимал, где находится, добавил:

— Я требую немедленной выписки, созовите комиссию.

— Он не хочет по-хорошему, — сбросила маску медсестра. — Что ж, ему же хуже. Давай, Иван!

Но Артур гибким змеиным движением увернулся от санитара и выбил у сестры шприц. Это стало последней каплей. Артур получил тупой удар в солнечное сплетение и услышал:

— Наручники! Сульфазин четыре точки.

На помощь парочке подоспел второй санитар, чуть пониже первого, коренастый и белёсый, как моль, и уже через минуту, юноша, как распластанная бабочка, лежал на койке, пристёгнутый к ней за забинтованные запястья и щиколотки. Он чувствовал, как шприц входит ему в правое, затем в левое плечо, затем поочерёдно ...