Фрегат «Афродита»

Наш фрегат стал на якоря ввиду острова, про который штурман Дед сказал: «А у меня на картах его нет! ».

— Тогда надо дать ему название, исследовать и объявить русским! – приказал капитан Иван Сергеевич Унтковский.

С названием было просто. Раз остров был открыт в пятницу, то его и назвали «Пятница». А произвести высадку, обследовать и объявить его частью Российской империи с установкой флага, было решено на следующий день с утра.

При свете вечерней зари мы тщательно осмотрели берега острова. Матросы смотрели просто так, а офицеры и я – сквозь подзорные трубы.

— Смотрите, девки! – вдруг сказал Фадеев, мой вестовой.

— Да где же? – спросил я, приникая к трубе.

— Где же? – заволновались все.

— Вон, вон, у кустов! – показывая рукой, снова сказал Фадеев.

И верно! Когда я навел трубу, то увидел группу полуобнаженных, в одних лишь травяных юбочках, женщин, которые, не стесняясь и не боясь, рассматривали наш корабль из-под руки.

— Вот бы их сюда, на «Афродиту», – задумчиво сказал Фадеев, невольно трогая вздувшийся бугор форменных белых холщевых брюк.

— Мало их, передерутся все, – в тон ему сказал Тикменев, по прозвищу Дед, не отнимая от глаза подзорной трубы. – Да и не положено.

К ночи фрегат «Афродита» огласился тяжким пыхтением, сосредоточенным сопением и сладострастными стонами. И неудивительно, поскольку команда фрегата, а это без малого пятьсот человек, не видела женщин более года, а тут целая толпа цыганок, как окрестил их мой вестовой Фадеев, жаждала познакомиться с моряками как можно ближе. По крайней мере, так представлялось большинству. Поддался общему настроению и крепыш Фадеев, и я, покорный ваш слуга.

По случаю отличной погоды матросы ночевали на палубе, и они все онанировали. Единственно, что не дозволялось, так это результаты этого онанирования выпускать за борт, и вскоре палуба покрылась скользкой слизью, как льдом в полярных водах. Грубый Фадеев, отвернув лицо в сторону и подло хихикая, заявился ко мне в каюту и сказал:

— А барон Крюднер упали мордой в молофью!

При этом он сам трогал свой полунапряженный гигантский член, блестевший выделениями. Наглый Фадеев, нимало не стесняясь меня, продолжал онанировать и в моем присутствии. Надо бы сказать старшему офицеру, ответственному за порядок на корабле, чтобы попотчевали его линьком на юте, да уж ладно. Тем более что и я оросил пол своей каюты.

Утром мы: офицеры, боцман с флагом матросы и я – отправились на вельботе на берег. За девками, как сказал Фадеев. А на самом деле, чтобы простым актом водружения флага Российской империи присоединить остров к короне. А чем мы хуже англичан? Три матроса и Фадеев сидели на веслах, причем все – при ружьях, и мы быстро промчали милю и уткнулись в берег. Боцман расчехлил флаг, воткнул его древком в белый песок и расправил полотнище. Военные отдали честь, гражданские обнажили голову, а затем все пропели «Боже, царя храни! », и на фрегате артиллеристы дали залп. Вот, собственно говоря, и все.

После этого боцман зачехлил флаг, Гошкевич и Зеленый пошли вверх по ручью, который протекал недалече, барон Крюднер и Дед остались с тремя матросами при вельботе, а я и Фадеев с ружьем пошли по вчерашним следам маленьких босых ног «смотреть на девок». Некоторые следы были свежие. Как сказал вестовой, они опять на нас смотрели, как мы пели гимн, а потом убежали, убоявшись пушек. Фадеев, кроме ружья, нес еще мешок с подарками, потому что «девки подарки любят». Надо бы Гошкевича, который знал языки, взять с собой, да уж ладно! Нам с Фадеевым больше достанется. Хорошо бы молоденьких, да какие будут!

Возле единственной соломенной хижины, сидел щербатый, очень худой старик в набедренной повязке из соломы и ел из корыта что-то белое, пахнувшее кислятиной. Он совсем не удивился нашему приходу, только улыбался и продолжал есть. Фадеев поставил мешок возле его ног и попробовал его еду, но скривился и плюнул. Затем вестовой повесил ружье на плечо и универсальными жестами с помощью обеих рук и движений тазом показал, зачем мы тут. А я из пальцев левой руки свернул кольцо, а указательным пальцем правой руки поковырял в этом кольце. Старик оживился, встал и ушел куда-то вглубь хижины и вернулся с девушкой, которую тянул за руку, а та упиралась изо всех сил длинными ногами.

— Фадеев, дай ей что-нибудь! – сказал я, внимательно рассматривая девушку.

Вестовой порылся в мешке, достал голубенькие бусы и протянул девушке. Она заулыбалась, взяла, тут же надела на шею и перестала упираться. А я все смотрел на ее некрасивое лицо широкое лицо, освещенное доброй застенчивой улыбкой, на ее острые девичьи грудки, которые так и просились в руки, на тонкий поясок, на котором держалась травяная юбочка, и почувствовал, что цвет кожи для удовлетворения похоти не имеет никакого значения. Главное – то, что там у нее под юбочкой. Старик правильно понял наши жадные взгляды и сорвал с нее юбку из травы. Она тут же прикрылась руками, но я заметил, что ее лобок покрыт целым кустом черных кудрявых волос.

Фадеев достал из мешка маленький топорик, отдал старику и махнул ему рукой, иди, мол. Тот кивнул и подтолкнул девушку ко мне. И ушел, пробуя пальцем лезвие топорика. Тогда вестовой схватил девушку за руки и поднял их высоко, чтобы я мог увидеть ее целиком. Она вскрикнула и попыталась присесть, но Фадеев держал крепко. Тогда присел я, и, ухватив ее за тонкие лодыжки, широко развел ее ноги.

Конечно, до этой дикарки я видел девушек. И видел, и знавал. В поместье моей матушки однажды я... но об этом, как-нибудь в другой раз. Но таких органов я еще не встречал! Из колтуна темных вьющихся волос свисали длинные, до середины худых бедер коричневые губы, непонятно, большие или малые. Я ухватил эти морщинистые образования и потянул вниз, а она охнула и снова попыталась присесть, но Фадеев продолжал ее держать за руки.

— Что там у нее? – спросил вестовой. – Я только темя этой девчонки вижу. Отъярить ее хоть можно?

— Даже не знаю. Сам посмотри!

Силач Фадеев перехватил ее ноги и, перевернув девушку вниз головой, уткнулся взглядом в кожистые складки между ног.

— Мать честная! Не скажу, что я пизд много видел, но такого не встречал!

— Может, сдадим ее обратно?

— Тогда я топор заберу назад!

Очень хозяйственный этот Фадеев! Когда мы были в Шанхае, Фадеев купил у китайца овощей. Китаец сложил овощи в корзинку овощи и хотел нести, но вестовой отнял у него корзину и понес сам. Продавец закричал, и на его крик прибежали другие китайцы и стали с Фадеевым драться. Тот побежал, за ним – я, мы сели в лодку и неслись до самого фрегата, а они, на своей лодке гнались и кричали. Хорошо, что на фрегате нас встретил Гошкевич, понимавший по-китайски, и оказалось, что корзинка в стоимость овощей не входила! Мы отдали им корзинку, что-то подарили, и они удалились довольные, несмотря на разбитые Фадеевым носы.

Мы с Фадеевым уже собрались кричать, чтобы пришел старик, но он показался сам, вышедши из-за хижины, на этот раз с длинной лыковой веревкою в руке, а на другом конце...

— Мать честная! – снова сказал Фадеев. – Придется отдать ему весь мешок!

На другом конце веревки, как пучок редиски на базаре, были привязано эдак штук пятнадцать девок, и, как подозреваю, по форме и размерам грудей, баб. С них заранее были сняты травяные юбочки, а ноги, как у лошадей в ночном, спутаны лыковыми веревками. Сопровождали эту процессию два угрюмых дикаря с копьями из бамбука и в масках, какие у нас ряженые на масленицу надевают.

— И куда же мы такую прорву денем? – огорчился вестовой, позабыв, как всегда, спросить у меня.

Он даже выпустил из руки мешок, который шустро подхватил оборотистый старичок. Он и два сопровождающих исчезли в чаще, а мы пошли обратно на берег, где нас поджидали товарищи...

(Окончание следует)