Кастинг. Мила

На дворе сытые и беззаботные нулевые.

Съёмная квартира в спальном районе. Поздняя осень. Вечер.

Я сижу в зале на диване и жду гостей. Точнее, гостью. Передо мной на треноге установлена видеокамера, направленная на кресло напротив. Я слышу цокот каблуков по коридору, а следом стук в дверь:

— Тук, тук, тук!

— Войдите.

Дверь открывается и входит «актриса», стуча каблучками.

«Бедный линолеум! » — думаю я, но вслух произношу дежурное:

— Присаживайся.

Она приземляет свой аккуратный маленький зад, затянутый в тугие джинсы, на мягкое кресло, закидывает ногу на ногу и кладёт изящные маленькие ладошки на колени.

— Добрый вечер.

— Приветик, — голосок у неё низковат и хрипловат для такого миниатюрного и нежного создания.

— Как тебя зовут?

— Мила.

— Это твоё настоящее имя?

— Да. Так-то меня Людмилой родители назвали, но мне больше нравится когда меня называют не Людой или Люсей, а Милой. Меня так все друзья зовут.

— Хорошо, будешь Милой, раз тебе так нравится. Тем более, что ты и вправду очень миленькая.

Мила в ответ улыбается своей божественно-очаровательной улыбкой. Её зубы сияют свежестью и белизной, а губы нежны и чувственны, без следов помады. Никакой другой косметики тоже нет, а волосы блестят естественной чернотой. Это требование заказчика — никакой косметики. И я с ним в этом полностью солидарен. Такой красоте косметика ни к чему.

— Ты пришла на кастинг, Мила, верно я понимаю?

— Да, верно.

— Ты ведь в курсе, куда мы проводим кастинги, для чего набираем актрис?

— Да, в курсе. Вы снимаете порнуху.

— Ну, зачем так грубо, — вздыхаю я, — мы здесь творим высокое искусство. Искусство любви!

— Скорее, ебли! — Мила заливается дивным звонким смехом и всё не может остановиться. Она хохочет до слёз, бьёт кулачками о подлокотники, дрыгает худенькими ножками. Лицо её теперь цвета бурака, но всё такое же прелестное. Ей весело, но мне не очень.

Я передаю ей бутылку минералки так, чтобы моё лицо не попало в кадр. Оно здесь не нужно, ведь главная звезда сидит и хохочет в кресле, а моё лицо на видео ни к чему, лицо только испортит впечатление. Если моя физиономия и попадёт ненароком в кадр, я её обязательно заретуширую.

— Всё, успокоилась? — я немного раздражён и не скрываю этого.

— Ой, всё-о-о-о, больше не могу-у-у... — Мила резко выдыхает и вытирает рукавом рубашки слёзы, — да, всё, успокоилась.

Она делает несколько глубоких глотков из бутылки и отдаёт мне. Её тёмно-карие, весёлые глаза снова смотрят в камеру.

— Сколько тебе лет, Мила?

— Позавчера стукнуло восемнадцать.

Я ненадолго замолкаю, задумавшись.

— То есть, ты родилась четвёртого ноября?

— Да.

— И уже хочешь сниматься в порно?

— А почему бы и нет. Тем более, что за это неплохо платят. Вы же хорошо платите, верно?

— Верно. Подобный товар высоко ценится в странах с развитой экономикой и жёсткими запретами внутри общества на распутство. Там он пользуется повышенным спросом. Но производится он в таких странах как наша, хоть и запрещён здесь формально. Так что да, деньги мы платим хорошие, ещё никто не жаловался. Только чтобы их заработать надо хорошенько потрудиться. И ты потрудишься, уж будь уверена.

— Должна справиться, я денюшки люблю. Кто ж денюшки не любит... Можно и поработать немного... Тем более что в мои годы работу тяжеловато найти...

Я пристально смотрю в её большие чёрные глаза, будто отлитые из тёмного шоколада, обрамлённые густыми ресницами. Как же они прекрасны!

— Ты девственница?

— Пффф... Ха! Где ты щас найдёшь вовосемнадцатилетних целок?

— То есть нет?

— Нет, конечно.

— И давно?

— Года три уже. Я тогда бухая была. Хуле, впервые так нажралась... Бля, аж тошно вспоминать...

— И кто был этот счастливчик?

— Я же говорю: нахуярилась, не помню кто первым был. Их там трое было, вот все трое и ебали меня. А может ещё кто был, хуй знает...

— Презервативами пользовались?

— Само собой! Я потом в мусорке штук пятнадцать использованных насчитала. У меня с этим строго.

— Жаль, конечно, что не целка. Могла бы заработать ещё больше. Такой товар на вес золота.

— Ну, и так неплохие деньги, — она хищно улыбается, — для школьницы-то. Не зашивать же ради нескольких лишних грошей пизду обратно. Куплю себе шмоток, сотовый, телевизор новый, DVD-плеер...

— Бухла...

— Да, винчишко, сигаретки хорошие, а может и травки...

— Ты куришь?

— Да, в компании курю.

— А родители в курсе?

— Отец давно из семьи ушёл, мать всё время на работе, старший брат в армии.

— Ясно. Откуда ты узнала о наших кастингах?

— Подружка рассказала.

— Даша?

— Да, Дашка Перова, одноклассница.

«Придётся этот фрагмент вырезать при монтаже», — с досадой думаю я.

— Какой у тебя рост?

— Не знаю точно, что-то около метр-писят, может чуть больше.

— Вес?

— Последний раз было 38, штоли, типа таво, не помню уже...

— Грудь?

— Да, выросла немного, но не очень, — Мила мнёт свою едва различимую грудь сквозь рубашку и лифчик, но мять там, и вправду, особенно нечего, — вроде «единичка» есть.

— Хорошо, покажи себя.

— В смысле, раздеться догола?

— Да, догола, только не спеша, по моей команде, чтобы лучше всё разглядеть.

Она нагибается, расстёгивает молнии на сапогах и снимает их. Смотрит на меня вопросительно. Я показываю ей жестами чтобы она расстегнула рубашку. Мила послушно выполняет мои указания и остаётся выше пояса в одном простеньким белом лифчике, а клетчатая рубашка висит на спинке кресла.

— Сними джинсы.

Она встаёт, расстегивает джинсы и неловко стягивает, вешает их по-соседству с рубашкой.

— Колготки и носки.

Мила снимает красные носочки и чёрные зимние колготки, остаётся в лифчике и простых чёрных трусиках.

— Что дальше?

— Покрутись. Нет, стоп, медленнее. Вот так.

Фигурка у неё что надо: стройная, но не тощая, а скорее спортивная, гладкая смуглая кожа, ножки без малейших следов кривизны с маленькими ступнями, аккуратная твёрдая попка, плоский животик. Просто прелесть! Жаль, что через несколько лет, из-за бухла, курева, наркоты и нескольких абортов оно, по всей видимости, больше станет похожим на сморщенный чернослив, чем на нынешнее тело прелестной глупой нимфетки.

— Сними лифчик.

Она заводит руки за спину, возится там недолго, и вот уже и лифчик присоединяется к остальному тряпью, скучающему на кресле.

Грудь у неё, и правда, очень маленькая, ещё не до конца созревшая. Но зато эти маленькие сисечки дерзко торчат, смело смотря вперёд тёмными сосочками.

— Потрогай грудь. Да, вижу что упругие. Как и попочка. Спортом занимаешься?

— Да, раньше плаванием занималась. Дома вся комната в медалях, дипломах, кубках.

— А сейчас забросила?

— Да, спорт для лохушек. На спорте не заработаешь, тем более на таком. Я лучше пива с парнями попью на хате после уроков и в порнушке снимусь за баблишко.

— Это ты зря. Спорт полезен для здоровья и красоты. Можно ведь и совмещать.

Мила презрительно фыркает, мол: «не учите меня жизни, дяденька».

— Ладно, мы тут не мораль читать собрались. Трусики снимай.

Она быстренько стягивает с себя последнюю чёрную тряпочку и остаётся в чём мать родила. Стоит, руки в боки, а между ног виднеется небольшой чёрный кустик. На месте трусов видны следы от загара, хотя на месте лифчика — нет.

— Любишь загорать топлесс?

— Да, с подружкой на крыше загорали всё лето.

— С Дашей?

— Да ну нах, с Дашей! Ты её видел? Бледная как поганка! С Юлькой Солодковой, соседкой.

«Опять придётся прибегать к магии монтажа. А ведь заказчик этого не поприветствует. « — Снова досадую я.

— Повернись спиной. Да, так. Отличная задница! Нагнись. Ниже. Ещё ниже. Булки раздвинь руками. Шире, шире! Вот так.

На меня из девичьего промежножья смотрит юная смуглая пизда, с на удивление большими для такой мелкой бляди срамными губами, бесстыже торчащими в стороны, в обрамлении редких чёрных волосков. Из недр этой пизды сочится прозрачная тягучая жидкость. Сучка уже потекла! Тёмное колечко ануса натянуто и боязливо сжато, на нём видны следы смазки. Сегодня этой пугливой дырочке тоже достанется по полной программе!

— Хорошо, я всё что надо увидел. Садись обратно, продолжим интервью.

Она садится на кресло, широко раздвинув ноги и предоставив отличный обзор на свой курчавый кустик. Её блядские глазенки блестят, на лице ехидная полуулыбка.

— Ты по национальности кто?

— Русская, Барановская моя фамилия, — по изменениям в лице я понимаю, что вопрос ей неприятен, — просто смуглая, в маму. У меня и брат такой же чёрненький.

— Знаю, видел мельком. В общем, это не важно. Так, для общего сведения. Не хватало мне ещё горячих родственников — джигитов на тонированных «восьмёрках».

— Не, не, я стопроцентно русская, ну... может цыганская примесь есть... или еврейская...

— Да, заметно, но я не фашик какой-нибудь, жидовкой меня не отпугнёшь, — я приближаю зум и фокусируюсь на лице, — в рот брала уже?

— В смысле, в рот? Что брала?

— Хуй, говорю, сосала уже?

— А, это... Кхе-кхе! Да, кхе! было пару раз. Но мне не очень понравилось.

— Сегодня дам тебе бесплатный урок глубокого минета.

— Это обязательно?

— Это входит в прейскурант. Или ты его не читала?

— Эммм...

— Даша тебе давала прейскурант? Бумажка такая жёлтая.

— Да... Кажется да, давала какую-то бумажку... жёлтую, да... Я там запомнила только что в жопу ебать будут с обезболивающим и чтобы клизму сделала... и чтобы смазала как следует...

— Да, ебать буду с обезболивающим гелем. Ебали тебя уже в очко?

— Эээ... нет... Пробовали, но я не давала...

— Ничего, наверстаешь. Всё бывает впервые. Ты клизму сделала, как положено, смазала всё? Противозачаточные приняла?

— Да-да, всё сделала как надо! Да я и не ела со вчерашнего дня, штоб не обделаться случайно... а то мало ли... фууу... даже думать о таком гадко... Б-Р-Р-Р!

— И не пила ничего?

— Кроме воды нет.

— Хорошо, значит в своей блевотине не захлебнёшься.

— Что-что?!

— Ничего, говорю, всё нормально, молодец что не пила, — я беру камеру в руку, — встань, подойти ко мне.

Мила подходит, смотрит исподлобья, прелестные губы надуты очаровательным бантиком.

— Встань на колени.

Встаёт, едва не плача.

— Да не ссы ты, всё нормально будет! Через меня уже десятки таких красавиц прошло, и ничего, все живы-здоровы и даже счастливы что деньжат подняли... Хороших деньжат... И ты поднимешь... Да, не целка, но зато какая красотка и какой талант... Вижу-вижу, не скромничай, талант огромный... Да, далеко пойдёшь... Карьеру в порнушке сделаешь, будешь миллионы зашибать... Ну чего ты... Не реви как рёва-корёва... Даже Дашка не ревела... И ты не реви... Не реви, кому говорю... Эх, ты, плакса-вакса... Вот... Вот так, уже лучше... На, протри моську...

Девчонка успокаивается, вытирает слёзы переданными мною бумажными салфетками. Смотрит грустно в объектив. Я беру её свободной рукой за запястье:

— Иди ко мне, малыш.

Мила подползает ко мне на коленях ещё ближе, останавливается нерешительно между широко расставленных ног в джинсах, недоверчиво смотрит на немаленький бугор в районе ширинки.

— Чего смотришь, дурёха, приступай к делу.

Она всё также несмело протягивает руки к ширинке, расстёгивает пуговицу и молнию.

Я приспускаю трусы и выпускаю своего большого хищного зверя наружу, поохотиться. Зверь вырывается из темницы, вскакивает на дыбы и смотрит своим единственным глазом на свою изумлённую жертву. Представляю, какие мысли сейчас крутятся у неё в голове: «О, боже, да он порвёт меня! Бедная моя киска! Бедная моя попочка! Бедный мой ротик! »

Но девчонка снова умудряется меня удивить:

— Ого, нормально, почти как у Славика, только потоньше и волос нет!

— Что ещё за Славик?!

— Мамкин ёбарь, начальник её на работе, Славик Костенко, Вячеслав Владимирович... Елдак у него, ого-го, как у слона! Я с ним...

— Ладно, ладно, хорош мне вливать в уши всякую хуйню, я всё равно её запикаю, — мой зверь от таких речей слегка приуныл и я поддрачиваю его свободной рукой, — бери его уже в рот, давай.

Милка берёт мой «не такой толстый как у её ёбаного Славика» член в ладошку и вяло его дрочит. Заставляю её стянуть с меня джинсы с трусами, она послушно выполняет. Тупо смотрит на стоячий член и всё также вяло его дрочит.

— Давай, в рот возьми головку. Оближи её сначала.

Она неумело лижет толстую залупу, будто это пломбир в вафельном стаканчике, а не мужской половой орган, чмокает её губами. Зря зубами не грызёт! Если бы это была не неопытная, ослепительно красивая девчонка, а моя жена, например, или тридцатилетняя жирная шлюха, я бы уже залепил ей в ухо тумака за такой минет.

Я снова ставлю камеру на штатив, убеждаюсь что девчонка в кадре, а моя физиономия — нет. Беру Милку одной рукой за затылок и с силой надавливаю на голову.

Залупа проваливается в её ротик, острые зубки скребут по ней, она упирается в нёбо. Девчонка мычит и пытается соскочить. Но у меня не соскочишь! Второй рукой (а лапища у меня — будь здоров!) обхватываю её тоненькую шейку:

— Не дёргайся, а то придушу ненароком.

Она оставляет попытки вырваться и жалостливо смотрит на меня своими глазами-шоколадками. Слёзы снова выступают на них, но мне похуй на слёзы. Слёзы меня даже заводят.

Залупа упирается в гортань, давит дальше. Милка мычит и бьёт своими мелкими кулачками меня по рукам, царапается. Но мои руки — словно железобетонные колонны, несокрушимы. Не каждый мужик справится с такими ручищами, не то что мелкая сиповка.

Глаза её наливаются кровью, а тело покрывается испариной. Я отпускаю девчонку отдышаться.

Милка падает на четвереньки, её рвёт желчью, водой и слюной, она долго и хрипло кашляет. Камера скрупулёзно фиксирует этот «интимный» момент. Клиент любит такие неловкие инциденты, да и я не имею ничего против.

— Отдышалась?

Кивает, не меняя позу. Растрёпанные волосы торчат как у ведьмы.

— На тряпку, протри пол. Лучше, блядь, три, лучше! Я же говорю: деньги надо отработать.

— Может, в рот так не надо больше? — хрипит она пуще прежнего.

— Я те дам, не надо! Я те дам! Ишь, чё удумала! Отработаешь всё до копейки!

Снова ревёт. Слёзы капают дождём на многострадальный линолеум ещё советского производства.

— Харэ реветь, как корова! Раньше надо было думать, — подхожу и разглаживаю волосы, а то из-за косм лица не видно, — Ну ладно, так и быть, поебу пока в пизду, передохнёшь в процессе. Пол только протри как следует.

Быстро протирает пол от слёз. Садится на него в позу лотоса, печально смотрит на меня.

— Вставай с пола, не май месяц на дворе. На диван ложись.

Меняю положение камеры, направляю на диван.

Открывается вид на её широко раздвинутые ноги и блестящую от смазки промежность. Надеваю лыжную маску. В ней хоть и жарковато, но куда меньше возни с монтажом.

— Не лежи как бревно, соблазняй меня давай. Да поэнергичней, а то в рот выебу до самого желудка!

Она делает круговые движения тазом и хрипит:

— Трррахни меня, мой тигррр, я вся горррю!

— Да ты просто дикая тигрица! Надо тебя укротить!

Бросаю взгляд на камеру: да, ракурс что надо. Подхожу к извивающейся на диване, словно змея, Милке, пристраиваюсь между тоненьких ножек. Она обнимает меня за поясницу и тянет к себе, её мохнатенькая щёлка бесстыже приоткрыта, лоснится от смазки и пылает огнём. Трусь залупой об неё и аккуратно вставляю. Милка утробно стонет, закатывает глаза и подаётся навстречу. Внутри у неё жарко, влажно и довольно просторно. Начинаю медленно трахать её, постепенно ускоряясь и погружаясь всё глубже с каждым движением. Милка громко стонет и извивается подо мной, царапает поясницу, ягодицы

и спину. Она пытается поцеловать меня в губы, но не достаёт — слишком велика разница в росте, а потому страстно сосёт, целует и лижет мою щетинистую шею.

В лобок мне ударяет горячая струя, Милка дрожит и причитает будто раненая:

— Даааа... Даааа... Оййй, бляаааа... Аааа... Сссукааа...

Она обвивает мои бёдра своими гибкими ногами и сама насаживается на мой ствол, яростно хрипя. Покрывало под ней всё залито её соками.

Я вдавливают её маленькую попку в это мокрое пятно и изливаю в эту похотливую малолетнюю дырку своё зрелое семя. Милка в ответ обдает мой живот новой горячей струёй и тихо матерится.

Полежав ещё немного на ней, встаю. Член с хлюпаньем выходит из разъёбанной пиздёнки. Беру камеру и снимаю крупным планом как из неё обильно вытекают девичьи соки вперемешку со спермой. Мы такое любим снимать, а клиенты — смотреть.

— Подмойся, иди. Живей, давай!

Милка нехотя встаёт и, раскорячив ноги, идёт в ванную комнату. Я с камерой направляюсь вслед за ней. Милка залезает в ванну, включает тёплый душ, обмывает тело:

— Бля, ну дай хоть помыться спокойно...

— Нет, видео не должно обрываться. Не виды же за окном мне снимать.

— Себя поснимай.

— Моё ебало никому не интересно. Тем более в маске. От меня требуется только стоящий колом большой хуй.

— Бляаааа... Ну хоть спину мне потри, штоли, тогда, — протягивает большую оранжево-жёлтую губку.

Беру губку и мылю ей спину, ноги, попку. Пальцы как бы ненароком скользят между складочек её тела, проникают в мокрые отверстия. Отмечаю, что попку она смазала на славу: туда легко проваливается даже большой палец, а он у меня действительно большой. Милка не подаёт вида, будто бы так и надо. Член мой вновь начинает просыпаться.

Ополаскиваю её с головы до ног, она обматывает полотенцем голову. Идём обратно в зал. Сажаю её на диван, ставлю камеру на треногу и тычу полустоячим членом в плотно сжатые Милкины губы:

— Давай, пососи немного.

Вертит головой:

— Опять глубоко совать будешь... Не хочу...

— Лучше соси по-хорошему, а то больно сделаю, — беру для убедительности за уши и слегка их сжимаю.

— Ай, больно, сука, — ноет она, но всё же приоткрывает ротик.

Моему зверю только это и надо. Он ловко ныряет в горячие и влажные пучины этого сочного рта и начинает там хозяйничать. Я трахаю её в рот неглубоко, но быстро, держа за уши и насаживая милую головку Милы на свою твёрдую плоть. Полотенце соскальзывает с её головы, падает на диван, влажные волосы падают ей на плечи.

Вынимаю член изо рта и вожу слюнявой залупой по Милкиному лицу. По губам, подбородку, щекам, тычу в нос, в глаза, снова в губы.

— Зенки раскрой, шлюха, не жмурься.

Делает что велено. Кажется, опять готова расплакаться.

— Раком становись, шалава, в сраку тебя ебать буду.

Губы её скривляются в плаксивой гримасе, слёзы льются из глаз новым мощным потоком.

Я довольно долго себя сдерживал, поэтому пощёчина получается особенно сочной и звонкой. Голова её запрокидывается, а от потрясения исчезают слёзы. Она в шоке держится за горящую огнём щёку и смотрит на меня с ужасом в выпученных глазах.

— Слушай сюда, блядина малолетняя, внимательно: мы здесь не в игрушки играемся, а выполняем высокооплачиваемую, трудную работу. Работодателю похуй на твои слёзы, они тебе не помогут. Ты отработаешь всё до копейки, получишь свои грёбаные бабки и вприпрыжку убежишь домой, к мамочке. Но это будет потом, а пока ты даже аванс не отработала. Сегодня все твои дырки — мои, и я буду их иметь все, в любом порядке и как мне вздумается, ибо оплачено и чек имеется. Так что будь добра, подотри свои сраные слёзочки и сопельки, становись враскоряку и раздвигай свои блядские булки, да пошире! Ясно?! Или мне опять тебе въебать как следует для лучшего усвоения материала?

— Нет... Нет... То есть да... Да... Я всё сделаю!

— Ну так делай, пока не пришиб!

Милка пулей переворачивается, становится в коленно-локтевую позу и оттопыривает свою прелестную попку.

— Ляжки пошире раздвинь, жопу повыше! Вооо, вот так...

Беру камеру в руку, фокусируюсь на блестящей девчонкиной промежности. Её анусом, кажется, можно теперь стальную проволоку перекусывать.

Беру тюбик геля с анестетиком, размазываю между девичьих ягодиц:

— Очко расслабь, дуреха, не так больно будет, — насколько можно ласковей говорю я и глажу свободной рукой по аккуратным смуглым ягодичкам.

Мила расслабляет сфинктер. Я обмакиваю большой палец в её хлюпающем влагалище, вынимаю и без сопротивления вставляю в попку. Делаю в скользком и тесном пространстве прямой кишки круговые движения, вставляю и вынимаю палец. Добившись того, что анальная дырочка уже полностью не закрывается, а гель хорошенько впитался в кишочки, приставляю к попке вздыбленный член. Также, как и палец, сначала обмакиваю его в сочащейся вагине, а потом надавливаю на раскрытый анус. Головка полностью погружается внутрь, но дальше идёт туговато. Милка тихо скулит и смешно дрыгает худенькими ножками. Я давлю сильнее, член погружается всё глубже и глубже. Милка мычит в покрывало, скребёт его ладонями. Наконец, мой хуй полностью погружается в нутро маленькой шлюшки, а бритые яйца касаются мокрой вагины. Я медленно вынимаю его наружу, любуюсь на красную глубокую пещеру на месте прежнего «мышиного глазика». Милка вздыхает с облегчением. Но я не даю ей передохнуть и загоняю свой ствол обратно. Милка пищит, но терпит. Покрывало под ней промокло от пота и скомкалось, саму её бьёт озноб.

Я подношу камеру к её прелестному красному личику:

— Скажи-ка, Милочка, тебе нравится когда тебя ебут в сраку?

— Нннррравитсяаа...

— Что тебе нравится, ебливая сучка?

— Когда... — на её красном и потном лице гримаса боли, — когда меня ебут в сррраку...

— Хочешь ещё?

— Д-д-даааа...

— Получай, раз так хочется.

Я снова фиксирую камеру на треноге, раздвигаю Милкины полужопия пошире и начинаю долбить её внутренности с новым натиском. В комнате раздаются громкие шлепки тела о тело, тихие девчачьи стоны и утробный мужской рык. Мне приходится держать Милку за талию и натягивать на себя, иначе я её просто раздавлю. О на болтается на моём хуе словно тряпичная кукла. На лице у неё отрешённое выражение, изо рта течёт слюна. Она уже не стонет а лишь издаёт глухое «уффф» при каждом моём толчке.

Уффф... Уффф... Уффф... Уффф...

Я понимаю что на подходе и решаю всё же выполнить своё обещание.

Вынимаю хер из растерзанной юной попки и кладу девчонку на диван торчащими сиськами вверх. Голова её при этом безвольно свисает с края дивана, а рот приоткрыт.

Я вставляю свой липкий от смазки член в этот прелестный ротик без малейшего сопротивления и двигаю им вглубь. Милку, чтобы не вырвалась, крепко держу за соски. Но она почти не противится, лишь гулко мычит от рвотных позывов.

Я загоняю ей хер в глотку на всю длину. Видно как её горло вздулось от напора незваного гостя.

Долго я не выдерживаю: делаю несколько мощных толчков и фонтанирую девке в пищевод.

Вынимаю хер из глотки, а вслед за ним толчками течёт густая белёсая жидкость. Она заливает девчонке лицо и волосы, капает на пол. Милка тяжело и громко хрипит, переходя порой на сиплый свист.

«Ещё один сочненький момент! », — мелькает у меня в голове.

Я беру её на руки и отношу в ванную. Возвращаюсь за камерой и скрупулёзно снимаю процесс помывки. Как она визжит от ледяной струи, как тихо плачет от жёсткой мочалки, как сушит волосы феном.

И вот последние кадры на сегодня: Милка сидит на том самом диване с растрёпанными волосами, надутыми губами и заплаканными глазами, в руках она теребит толстую пачку тысячерублевых купюр.

— Ну, и как тебе, понравилась работёнка?

— Жопа огнём горит, — она хрипит словно старая курильщица, — и гель не помог.

— Ну, гель — не панацея, без него было бы ещё больней.

— Куда уж...

— Не ной. Лучше спасибо скажи. Столько денег твоя мамка не заработает и за год. А ты своими дырками за вечер смогла, даже не особо стараясь.

— Ага... Спасибо... Большое... Теперь неделю срать не смогу нормально... И глотку всю разворотил...

— До свадьбы заживёт. Ещё придёшь к нам на сниматься?

— Да ну нах такое счастье...

— Не зарекайся.

— В пизду такую работу, лучше на завод...

«Ладно, ладно, посмотрим ещё как ты запоешь когда проебешь на бухло, траву и тряпки все бабки», — думаю я, но вслух произношу дежурное:

— Спасибо за работу, Мила. Тебе пора домой. Если что, мы на связи.

Она одевается и уходит, косолапя и шаркая от боли в заднем проходе и сипло дыша носом.

Я закрываю за ней дверь, беру телефон и звоню партнёру:

— Виталик, всё как обычно: материал отличный, наваримся хорошо.

— Молодца, Тёма, с тобой всегда приятно иметь дело.

— До встречи.

— До встречи.

Он бросает трубку, а я иду на кухню и выпиваю приличную рюмку хорошего коньяка.

Потираю удовлетворённо руки и незамедлительно приступаю к монтажу отснятого материала. Время — деньги, как говорили древние мудрецы. И они были чертовски правы!