Бремя любви. Тематика: Короткие рассказы о любви Часть 7

Ещё один день – прошел... лежа на боку, одну руку сунув под подушку, Игорь, поверх простыни до подбородка укрывшийся тонким темно – синим одеялом, другую руку автоматически, как привык это делать дома, запускает в трусы, – в расположении казармы, над выходом из спального помещения, фиолетовым светом горит круглый плафон дежурного освещения, но, едва освещая проход, над кроватями слабый свет от плафона незаметно сливается с ночной темнотой, образуя вполне естественный полумрак, скрадывающий очертания лежащих под одеялами тел, и, если проявить разумную осторожность – если не делать резких движений, если при этом следить за своим дыханием, в такой обстановке можно запросто, лёжа под одеялом, устроить себе пусть краткосрочное и более чем скромное, но в любом случае не лишенное удовольствия свидание с мадам Кулаковой... выходит, что не так уж и не прав один из сержантов, говоря о возможности такой никому не видимой, но желаемой и даже необходимой "самоволки", а если так, то единственное, о чём нужно подумать заранее – это заранее приготовить какой – нибудь отслуживший своё подворотничок, чтобы утром, едва проснувшись, незаметно извлечь его из – под матраса, а затем так же незаметно – и как можно быстрее – выбросить это слипшееся, характерно пожелтевшее свидетельство кайфа в урну для мусора... впрочем, до таких "самоволое" ещё нужно созреть – нужно додуматься, – Игорь, находясь сначала на сборном пункте, а затем пребывая уже здесь, в роте молодого пополнения, на протяжении почти двух недель ни разу не имел ни времени, ни возможности, ни даже просто удобного случая, чтобы, уединившись, подрочить – кончить, и теперь, едва он суёт руку в трусы – едва легонько сжимает в кулаке член, обнажая головку, как член его тут же, отзываясь на эту ласку, начинает стремительно наливаться сладостной тяжестью... "блин! а вдруг сейчас снова будет подъём, а у меня – колом трусы", – запоздало думает Игорь, торопливо извлекая из трусов руку – оставляя в покое своего не в меру отзывчивого "пацана".

Сержанты, о чём – то вполголоса переговариваясь, то и дело прерывая свой разговор приглушенным смехом, не уходят – они стоят в центре основного прохода, называемого "взлёткой"; и лежащий на боку Игорь, вдавившись щекой в подушку, из глубины спального помещения, из спасительной темноты, смотрит на "своего" командира отделения – на Андрея, стоящего к кроватям, то есть к нему, к Игорю, лицом; понятно, что сержант не может видеть устремленного на него взгляда, а Игорь видит "своего" сержанта отлично, и это существенное преимущество даёт возможность лежащему на боку Игорю не просто смотреть на ладного парня в форме сержанта, а в буквальном смысле всматриваться в него, рассматривать его, что, собственно, Игорь и делает, пользуясь случаем, – Игорь, лежащий под одеялом, неотрывно смотрит на стоящего в проходе Андрея, и в груди Игоря плавится чувство неизбывно – сладостного – безысходного – томления...

Так получилось, что внимание на Андрея Игорь обратил раньше, чем оказался у Андрея в отделении... Когда их, только – только прибывших, впервые завели в казарму, где располагалась рота молодого пополнения, Андрей стоял вместе с другими сержантами, ничем от других сержантов не отличаясь, но Игорь, скользнув по сержантским лицам взглядом, невольно выделил его – Андрея... то есть, что значит – выделил? Вместе с десятком таких же, как он, призывников, испытывая вполне естественное любопытство и вместе с тем ощущая в душе неприятно сосущую, но вполне объяснимую неуверенность, внутренне бодрясь, изо всех сил стараясь вписываться в общее настроение какой – то отчаянной, не совсем уместной веселости, с какой они шагали вместе с капитаном по территории части, Игорь, оказавшись в казарме – увидев сержантов впервые, ни об одном из них в равной степени не знал ничего...

Но ведь так бывает: вдруг окажется в электричке или в автобусе – троллейбусе ватага парней – ты скользнешь по ним взглядом, и – ни на ком твой взгляд не задержится, никого из ватаги не выделит, и ты, равнодушно отворачиваясь, тут же забывая эти лица, снова продолжишь смотреть в окно; а бывает: взгляд зацепится за чьё – то лицо, и ты, о человеке совершенно ничего не зная, вдруг почувствуешь к нему живой, невольно возникающий интерес – неслышно дрогнет в груди никому не видимая струна, зазвенит томительная мелодия, слышимая лишь тебе одному, и ты, стараясь, чтоб взгляды твои были незаметны, начнешь бросать их на совершенно незнакомого парня, с чувством внезапно возникшей симпатии всматриваясь в мимику его лица, в его жесты, в его фигуру, и даже его одежда, самая обычная, банальная и непритязательная, покажется тебе заслуживающей внимания – ты, исподтишка рассматривая мимолётного попутчика, будешь по – прежнему казаться отрешенно погруженным в свои далёкие от окружающих тебя людей мысли – заботы, и только мелодия, внезапно возникшая, никем не слышимая, будет томительно бередить твою душу, живо напоминая о несбывающихся встречах – о том, что могло бы случиться – произойти, но никогда не случится, никогда не произойдёт, и ты, вслушиваясь в эту знакомую тебе мелодию о несовпадающих траекториях жизненных маршрутов, будешь просто смотреть, снова и снова бросая исподтишка свои мимолётно скользящие – внешне безразличные – взгляды; а через две – три – четыре остановки этот совершенно неизвестный тебе парень, на мгновение оказавшийся в поле твоего внимания, выйдет, и ты, ровным счетом ничего о нём не зная, не зная даже его имени, с чувством невольного сожаления о невозможности возможного проводишь его глазами... разве так не бывает, когда, ничего о человек не ведая, мы без всякого внешнего повода выделяем его – единственного – из всех окружающих, совершенно не зная, почему так происходит – почему мы выделяем именно его, а не кого – либо другого?. . Сержанты, стоявшие в коридоре, были еще совершенно одинаковы, совершенно неразличимы, но при взгляде на одного из них у Игоря в груди что – то невидимо дрогнуло – неслышно ёкнуло, рождая в душе едва различимую мелодию, упоительно – томительную, как танго, и вместе с тем сладко – тягучую, как золотисто – солнечный мёд, – Игорь, еще ничего не зная о сержанте, стоящем наискосок от него, вдруг услышал в своей душе ту самую мелодию, которую он слышал уже не однажды... но вслушиваться в эту мелодию было некогда: дверь, на которой была прикреплена табличка с надписью "канцелярия", в тот же миг открылась, и в коридоре появился капитан, который оказался командиром роты молодого пополнения; скользнув по прибывшим пацанам взглядом, он велел им построиться – и, называя сержантов по фамилиям, стал распределять вновь прибывших по отделениям; Игорь стоял последним, и так получилось, что, когда очередь дошла до него, он оказался один – капитан, глядя на Игоря, на секунду запнулся... "мне его, товарищ капитан", – проговорил один из сержантов, и Игорь, тревожно хлопнув ресницами, тут же метнул быстрый взглядом на сказавшего это, но капитан, отрицательно качнув глазами, тут же назвал чью – то фамилию, которую Игорь из – за волнения не расслышал, добавив при этом: "забирай ты его", – Игорь, снова дрогнув ресницами – не зная, кому из сержантов эта фамилия, прозвучавшая из уст капитана, принадлежит, беспокойно запрыгал взглядом по сержантским лицам, переводя беспомощный, вопросительно – ищущий взгляд с одного лица на другое, и здесь... здесь случилось то, чего Игорь, на секунду переставший слышать мелодию, не успел даже внятно пожелать: тот сержант, которого Игорь невольно выделил, глядя на него, на Игоря, чуть насмешливым взглядом сощуренных глаз, смешно постучал себя пальцем по груди, одновременно с этим ему, Игорю, говоря: "смотри сюда", – и Игорь, тут же снова услышавший своё сердце – снова услышавший мелодию своей души, совершенно непроизвольно улыбнулся, глядя сержанту в глаза... он, Игорь, улыбнулся невольно, улыбнулся, движимый своей вновь зазвучавшей мелодией, улыбнулся открыто и доверчиво, как улыбаются дети при виде взрослого, на которого можно абсолютно во всём положиться, но сержант, проигнорировав этот невольный, совершенно непреднамеренный порыв, на улыбку Игоря никак не отреагировал, – коротко бросив Игорю "следуй за мной", вслед за другими сержантами он повёл Игоря в глубину спального помещения, чтоб показать, где располагается отделение, в которое Игорь попал, и где будет на время прохождения курса молодого бойца его, Игоря, кровать и, соответственно, тумбочка... всё это произошло неделю назад, – через полчаса от пацанов, которые прибыли чуть раньше, Игорь узнал, что сержанта его отделения зовут Андреем...

Конечно, в душе Игорь всегда был мечтателем – был романтиком, а не прагматиком, хотя внешне это никак не проявлялось, никаким образом не выражалось, и потому этого никто и никогда не замечал... Лёжа под одеялом, Игорь смотрит из темноты спального помещения на Андрея, стоящего в освещенном проходе, и в груди Игоря плавится чувство неизбывно – сладостного томления – в душе Игоря звучит та самая мелодия, которую он впервые со всей отчетливостью услышал, когда ему, Игорю, было восемнадцать лет: однажды, в самом начале весны, в их дворе появился новый парень, и вдруг – совершенно неожиданно – Игорь почувствовал к этому парню непонятное, ничем внятным не мотивированное тяготение; парень был старше Игоря на год – он быстро влился в их дворовую компанию, и Игорь сам не заметил, как вскоре все его мысли были заняты им, этим новым приятелем...

Тяготение это было подобно фантому: в мыслях – фантазиях Игоря совершенно не было банального желания секса, как это нередко бывает у мальчишек в восемнадцать лет и как в подростковом возрасте между мальчишками, друзьями и приятелями, э т о самым естественным образом нередко происходит, – Игорь, думая об Артёме, а именно так звали нового друга, думал не о сексе, а мечтал – думал о "настоящей дружбе", вкладывая в это понятие что – то зыбкое и неопределённое, ему самому до конца непонятное, но страстно желаемое – желанное... была весна, и бесконечно длящимися вечерами душа Игоря сладостно томилась от безысходности, от невозможности высказать свои чувства вслух, от заведомой неисполнимости своих невнятных желаний; потом наступило лето... всё лето Артём ходил в "гавайских" шортах, и Игорю хотелось иметь шорты точно такие же – "гавайские" – как у Артёма, – Игорь, сам того не понимая, был в Артёма влюблён – думал о нём, постоянно хотел быть рядом, невидимо ревновал его к общим приятелям, и если бы...

Если б Артём, который был на год старше, захотел бы познать с Игорем сладость однополого секса или даже сделать Игоря своим сексуальным партнёром, он бы добился этого без всякого труда, хотя сам Игорь, постоянно думая об Артёме, ни о каком сексе с Артёмом не помышлял... Артём, через год уехавший поступать в мореходное училище и в город больше не вернувшийся, потому что его родители вскоре уехали тоже, был первым, кто пробудил в душе Игоря это странное чувство – желание какой – то необыкновенной, чистой и искренней, ничем не замутнённой – "настоящей" – дружбы... потом, после Артема, были другие пацаны, к которым Игорь испытывал такие же точно чувства, и всегда это было страстное, томительно – сладкое желание дружбы... именно дружбы, а не секса, – мастурбируя, Игорь если и представлял в своих фантазиях своих очередных друзей – приятелей, то представлялись эти друзья – приятели невнятно и размыто, а сами отношения в таких одиноких грёзах рисовались без всяких физиологических подробностей...