Супружеский долг, или ебота-маета. Из книги Рассказы о супружеской измене Часть 4

Онанист

Считал пороком онанизм,

А он спасал тебя от боли,

Но истощался организм,

Когда рукам давал ты волю.

Когда по десять раз на дню,

Дрочил ты хуй, а то и боле,

И всю фантазию свою,

Ты подчинял единой воле.

Какие яркие картины,

Твой воспалённый мозг являл,

Где много раз и много женщин,

Ты, с наслаждением ебал.

Гоша онанист со стажем, превышающим трудовой на двадцать три года. Трудовой — тридцать один год. Конечно, воспоминания пятидесятичетырёхлетней давности, когда тебе всего три годика, окутаны почти непроницаемым молочным туманом, но некоторые эпизоды рельефны и отчётливы так, как будто вчера это было.

•  •  •

В яслях полдень. После обеда и прогулки, старшую группу укладывает на тихий час воспитатель. Молодая, красивая и слегка полноватая женщина, улыбаясь и наклоняясь к ребятишкам, ещё не отошедшим от беготни, гладит их, тихо что-то напевая. И дети, один за другим успокаиваются, засыпают. Вот она стоит в лучах летнего солнца у окна веранды и осматривает детей; все ли спят? Её взгляд задерживается на Гоше.

Гоше три года, глаза закрыты и кажется, что он спит, но Людмила Романовна хмурит брови. Мальчик, сквозь прикрытые, но не плотно веки, наблюдая за воспитателем, видит, как она, повернув голову, всматривается в него и идёт к нему. Гоша замирает и дышит ровно, как будто спит. Она подходит и наклоняется. От неё пахнет молоком, хлебом, солнцем и ещё чем-то; этот запах волнует и вызывает беспокойство (может быть у неё были месячные). Она приподнимает край одеяла, высвобождает его руки и, уложив поверх одела и, поправив его, выпрямляется. Она стоит и прислушивается к его дыханию. Потом, осмотрев ещё раз спящих детей и, тихо ступая между кроватками, выходит на улицу.

Гоша лежит, не открывая глаз, и ждёт. Людмила Романовна не возвращается и он, раздвигая руки, прячет их под одеялом. Левой рукой, оттянув резинку трусиков, просовывает туда правую и прикасается к писюльке. Трогая указательным пальчиком крайнюю плоть и раздвигая её, касается уздечки и начинает медленно, круговыми движениями, водить пальчиком по головке. Эти касания и эти движения доставляют наслаждение, от уздечки сладкая истома захватывает весь низ живота, сжимая и втягивая яички, и жаркими волнами подкатывает к горлу.

Гоша улыбается и засыпает.

С возрастом, вполне невинное занятие, явившееся следствием интенсивного выделения смегмы и упущением матери по части гигиены ребёнка, переходит в другую стадию.

Я, этот день осенне-ясный,

Декады первой сентября,

Запомнил, будто день вчерашний;

Знать в память врезался не зря.

Дрочил я, чуть ли не с пелёнок;

Годков так эдак с четырёх,

Нет, нет, невинный был ребёнок,

Порнушных я тогда не видел снов.

Порнуха сниться стала позже,

Когда я в первый класс ходил,

Когда нас, Пашка Штейн, однажды,

По этой теме просветил.

Белёсый тощий долговязый,

Ухмылку не сотрёшь с лица;

Курил, ругался; но не грязно,

И рос, конечно, без отца.

Учился в пятом классе Пашка,

Большооой для нас авторитет,

А мы, всего-то первоклашки,

Идём вдоль улицы в конец

Деревни. Бабье лето.

Комбайны полем рожь стригут,

Но разговор идёт про это,

И нас комбайны не влекут.

Вопрос серьезный задан Пашкой:

«Откуда взялись мы на свет? »

Был смело Вовкой дан ответ:

«Я в огороде найден мамкой».

У 

Пашки рот, аж до ушей!

По ходу: «Здрассьте» — тёте Зине,

Серёжка буркнул поскромней:

«Купила мамка в магазине».

А я молчал, и выдал Пашка:

«Ну ладно, слушай ребятня:

У ваших мамок между ног,

Есть волосатая мохнашка,

Пизда, по-русски говоря,

В пизду засунул хуй папашка,

Слил молофью в пизду мамашке,

Из молофьи вы появились,

У мамки были в животе,

Росли, росли, потом родились... »

...

Мы шли, подавленно молча;

Соприкоснувшись тайны рода;

А Пашка задал стрекача,

Умчавшись пулей за подводой.

Таким вот образом, открылась Гоше самая жгучая тайна детства.

А потом были подслушанные от старшеклассников похабные анекдоты, в большинстве своём про Вовочку и Мари Ванну училку. Было подглядывание в дырочку девчачьего туалета и забелённые окна женской бани.

Ещё запомнился один весенний день, ему было лет 17, в тот день он дрочил одиннадцать раз и сперма текла и текла и текла..

В армии было не до того и за два года службы он дрочил всего раз десять.

После армии женился не сразу и дрочил, как только появлялась рвущая боль в паху.

Обычно это происходило на восьмой день воздержания.

Когда женился, даже всплакнул, проснувшись ночью. Тогда он думал, что онанизм ему больше не нужен — раз есть всегда под боком жена. А всплакнул, потому что за двадцать четыре года прикипел и даже слился со своей порочной (как он тогда думал) привычкой. Но не спроста видимо говорится в народе: привычка — вторая натура.

И вторая натура проявила себя!

Закончился медовый месяц; прошёл год, другой и в отношениях стали проявляться нестыковки характеров. Они иногда ссорились, Фрюша иногда закатывала сцены ревности, иногда просто обижалась от недостаточного, как ей казалось, с его стороны, внимания. Размолвки тяжело переживали оба, и однажды ночью, Гоша, лёжа рядом со спящей женой, дотронувшись до члена, зудилась крайняя плоть, совершенно непроизвольно стал дрочить. Член возбудился мгновенно, переживания отступили и поблёкли на фоне эротических фантазий, а мозг зафиксировал состояние эйфории..

Вторая натура торжествовала!

Фрюша знала о его привычке. Поначалу сердилась, выговаривала и даже обижалась, но потом, как-то незаметно и сама пристрастилась к этому: к дрочению его члена.

Она долго училась дрочить правильно и наконец научилась делать это плавно и ритмично. И с удивлением обнаружила, что ей это не просто нравится, а доставляет сексуальное наслаждение и вскоре, и очень часто это занятие стало заканчиваться сексом; бурным — с её стороны — сексом.

Но Гошу, она всё также, хотя и не ругала, но всё же журила иногда, прихватив его за этим занятием в ванне.

А Гоша, однажды обнаружил нечто, что заставило его по-другому взглянуть на привычное с раннего детства, ремесло.