След любви. Глава Рассказы о любви

Фестиваль бодиарта - это нечто особенное. Особенно, если ты не просто зритель, а самая настоящая модель. Вот только, что тебя, такую аккуратистку, которая боялась пальчик запачкать, красят прямо на живом теле, а ты терпишь и улыбаешься всем вокруг, и все смотрят на тебя как на заморское чудо, потому что ты уже не совсем ты... Кисточка мажет тебя краской, как забор или скамейку, и тело у тебя чернеющее, как уголь, а на лице что-то происходит - страшно подумать...

Но самое главное - можно быть голой и никто ничего не скажет. Все так прилично, обстоятельно, как на выставке или презентации - зрители с детьми, пресса, официальные дядьки в пиджаках... А ты - голая. Прямо посреди всего этого. К тебе подходят журналюги, берут интервью, задают вопросы - а ты светишь сосками прямо в камеру и что-то говоришь, чувствуя, как щеки пылают под слоем краски...

Тем более, что с Таней Пушковой все это было в первый раз. Таню впервые оголили на людях, впервые вымазали краской с ног до головы, а вечером ей впервые предстояло пройтись голышом по подиуму. Она, конечно, тренировалась, но одно дело - тренировки в купальнике, и совсем другое...

Никто никогда не подумал бы, что скромная Таня способна на такие штуки. Ее загитировала Зоя Николаевна, молодая учительница математики в Таниной школе и одновременно - художница по бодиарту. Она могла пригласить опытных моделей, но выбрала застенчивую Таню - и потому что та была настоящей красавицей, и потому что в этом был особый запретный вкус: окунуть ее, как щеночка, в прорубь острых впечатлений. Осталось только дождаться подходящего случая.

Он пришел, когда Татьяна закончила школу и поступила на физмат. Зоя Николаевна бесплатно готовила ее к поступлению, и семья Тани чувствовала себя в долгу. "Ей восемнадцать лет, и это ее выбор" - сказал папа. А сама Таня...

Казалось, она сама не понимала, как оказалась в самолете, летящем не куда-нибудь, а в Вену, и как потом вышло, что вместо одежды на ней - густой слой краски, и все высматривают, голая ли у нее промежность. Зоя Николаевна наклеила туда аккуратный овал, вырезанный из малярного скотча, и, кроме этого овала и краски, на Тане ничего не было.

Фестиваль проходил на берегу Боденского озера. Палатки художников и сцена для дефиле расположились прямо на горном лугу. Таня впервые видела такую красоту, и от впечатлений ее глаза поголубели, как альпийское небо.

Потом, правда, она устала и проголодалась, и Зоя Николаевне пришлось кормить ее, как ребенка, кладя кусочки сэндвича прямо в рот, чтобы не смазать рисунок. Она вычернила Тане тело густой черной краской, а сверху нарисовала роскошное звездное небо со спиральками галактик. Голова, ступни и кисти рук у Тани были покрашены белым и серебряным, а волосы стали мерцающе-голубыми, как у Мальвины - под цвет глаз. Ее образ назывался "Lady Space". Это было потрясающе красиво, и у их палатки толпилось больше всего народу.

Закончив красить Таню, Зоя Николаевна покрыла ее несколькими слоями лака, чтобы рисунок не стерся, и они отправились гулять по фестивальной площадке - сохнуть и размять затекшие ноги.

Таня шла с высоко поднятыми руками, подставляя покрашенное тело солнцу и ветру. Лак быстро подсох, стянув кожу, как скафандр.

Она уже смотрелась в зеркало, и странный ужас от увиденного щекотал ее нервы. До дефиле оставалось два с половиной часа. Хотелось пить, но Таня терпела, чтобы не бегать в туалет. Это была самая сложная деталь ее роли...

Внезапно их внимание привлек гам у одной из палаток. Подойдя ближе, они увидели на траве коренастого мужчину. Глаза его были выпучены, рот приоткрыт, как у рыбы на берегу.

Таня подлетела к нему, пощупала пульс, перекинулась парой фраз с людьми (она говорила по-английски и по-немецки) и повернулась к Зое Николаевне:

— Сердце! Уже вызвали скорую!

— Танюш! Не... — Зоя Николаевна хотела сказать — "не трогай его, краску смахнешь", но прикусила язык.

— Потом снова закрасите, Зоя Николаевна! Нужно ему массаж сделать…

Таня была дочкой врачей и владела навыками первой помощи. Быстро и уверенно массируя толстяку грудь, она отдавала команды, и люди выполняли их, не задавая лишних вопросов. Куда только подевалась застенчивая девочка, которую впервые обнажили туристам на потеху! В этом был своеобразный юмор: неописуемое существо с бело-голубой головой оказывает первую помощь толстяку, сведя над ним голые сиськи...

— Вроде лучше... Попускает... — прохрипел тот по-русски.

— Да? Ну вот! — обрадовалась Таня. — Не волнуйтесь! Сейчас врачи приедут, и все будет хорошо...

— А ты со мной съезди в больничку, а? — вдруг попросил дядька. — А то я ни бельмеса по-ихнему...

— Хорошо-хорошо. Конечно, съезжу, — согласилась Таня, продолжая массаж.

— Как это "съезжу"? — вмешалась Зоя Николаевна? — Что, кроме тебя, некому, что ли?.

— У меня нет компании, — ответил мужчина. — Я один приехал, старый дурак...

Люди начали шуметь. Таня обратилась к ним с вопросом и сказала:

— Не волнуйтесь, Зоя Николаевна, они говорят, что больница рядом, всего пять минут ехать. Я просто буду сопровождать его, следить за ним и переведу, если нужно, и сразу же вернусь. Успею сто раз!..

Зоя Николаевна пыталась вмешаться, но на нее глядели с неприязнью, и ей пришлось отойти.

Скорая приехала быстро, мужчину положили на носилки, и за ним в карете скрылась женщина с черной пышной фигурой и головой бело-голубого цвета.

Вся ее одежда составляла плотный слой краски и лака, покрывавший тело, а на интимном уголке был кусочек малярного скотча.

***

Никто особо не удивлялся Тане: все знали о фестивале, которым маленький городок Зеебоден прославился на весь мир. Если на нее и глазели, то с восхищением.

С дядькой пришлось провозиться довольно долго: у него была длинная и богатая история болезни, которую Тане приходилось одновременно переводить на немецкий и английский. Это было нелегко — ведь она никогда не имела дела с медицинской терминологией.

Общими усилиями, наконец, разобрались, что к чему, и дядьке поставили правильную капельницу. Таню так хвалили и благодарили, что она смущалась сильнее, чем от своего вида. Ей сказали, что через полчаса ее смогут отвезти на фестиваль, но если она пойдет пешком — успеет быстрее, за каких-нибудь двадцать минут.

Перспектива пройтись по горной дороге, да еще и в таком вызывающем виде, несколько потревожила Танины нервы.

"А что тут такого?" — спрашивала она сама себя. — "Все знают, куда я иду и почему я голая". Дорожные покрытия в Австрии были такими гладкими, будто их специально делали для прогулок босиком.

Каждый раз, когда Таня окрепала в своем решении, она чувствовала, что ее охватывает холод под ребрами. Она тщательно выспросила дорогу и вышла из больницы.

Вокруг нее был город - обычный европейский город с домами, тротуарами, машинами и людьми, которые походили друг на друга как две капли воды. "Здесь ли все родственники?" - подумала Таня...

Они проходили мимо нее, смотрели на нее, кивали и улыбались ей...

Мощная волна адреналина ударила Таню в голову так сильно, что закололо в носу. Она посмотрела на свои соски, превращенные Зоей Николаевной в мерцающие небесные тела, попыталась представить, как это выглядит со стороны, и быстро отправилась туда, откуда ее привезли.

Потом развернулась и так же быстро отправилась обратно.

Ей захотелось в туалет. И так сильно захотелось, что Таня почти побежала. Спросив улыбчивых медсестер, как его найти, она ворвалась в одну из кабинок, словно солдат во вражескую крепость.

Но перед ней возникла проблема: кусочек малярного скотча приклеился к интимному месту.

Как это разрешить, Таня не знала. Терпеть было уже невозможно, и она просто сорвала проклятую липучку, больно задев кожу. В тот же момент оттуда хлынуло целое цунами. Таня только старалась выгнуться хитрее, чтобы не залить покрашенные места.

Пока оно лилось, дверь туалета резко потрясли. Из Тани все текло и текло, словно внутри прорвался кран, и она думала, что она выйдет ...

 

отсюда высохшей мумией. Наконец цунами перешло в ручей, ручей в ручеек, ручеек в струйку... Струйка журчала еще, наверное, минуты три, и Тане казалось, что она не иссякнет никогда, как родник живой воды.

Но струйка все-таки иссякла. Подождав контрольные десять секунд, Таня осторожно, как могла, нажала кнопку бумагой и попыталась приклеить липучку на место.

Безуспешно. Липучка делала вид, что она никакая не липучка, а обыкновенная бумага. Таня отчаянно заерзала в кабинке. Под подтертым скотчем розовел интимный уголок во всей красе. На окрашенном теле он выглядел в десять раз ярче и стыднее, чем на чистом.

За дверью уже переговаривались несколько голосов. Таня представила, как она выйдет к ним, сверкая розовыми гениталиями... Ах! Тело свела такая оскомина, что Таня вскрикнула, будто ее колнули булавкой.

Голоса гудели все оживленнее. Таня попробовала стереть краску с живота и размазать по лобку, но лак так присушил краску, что та даже не оставляла следа на бумаге. В голове вертелись безумные идеи: попробовать размочить краску водой из унитаза, обмотаться юбкой из туалетной бумаги, выскочить с диким воем, как чёрт из преисподней... (и что дальше?)

Вдруг взгляд скользнул на трубу, ведущую к бачку. Идеальная австрийская чистота была здесь немного нарушена: резьба трубы блестела какой-то черной смазкой.

"Мазут!" — догадалась Таня. (Этим словом она называла все черное и мазючее.) Попробовав мазнуть его бумагой, она запела от радости: на бумаге остался жирный черный след.

Минуты три или четыре она, пыхтя, вытирала мазут бумагой и вмазывала его себе в гениталии. Если бы ещё утром Тане кто-нибудь сказал, что ей придется делать такую процедуру, она в ужасе бы открестила от всех бодиартов в мире. Но сейчас это был единственный путь из западни, в которую превратилась для нее кабинка больничного туалета...

Наконец, ее личное пространство приобрело такой же глубокий черный блеск, как и остальная часть тела. Искривившись в неестественной позе, она попыталась рассмотреть свое интимное место, чтобы оценить результат, и едва не упала с унитаза.

Узор Зои Николаевны, конечно, немного размылся, но в целом было все в порядке. Сделав глубокий вдох для смелости, Таня распахнула дверь и вышла.

От нее отскочили трое со страшными криками. Мило улыбнувшись им, Таня направилась к выходу. От шока ее охватил смех: открывается дверь - и из нее выпрыгивает Туалетный Монстр!..

Удаляясь от больницы уже достаточно далеко, она внезапно осознала:

— ТЕПЕРЬ Я ПОЛНОСТЬЮ ГОЛАЯ...

Единственной символической границей, которая держала Таню в пределах "почти-почти-совсем-чуть-чуть", была липучка на гениталиях. Теперь Таня была полностью голой без всяких "почти". Ее бутонашка радостно блестела на солнце - и, кажется, не только от мазута...

Таня прочувствовала это всем телом и всеми нервами. Ее внезапно охватило невыразимое чувство наготы, словно она была мокрой тряпкой. Она почувствовала, что у нее есть только грудь и гениталии, больше в ней ничего нет, и все видят только голое, голое, голое...

Задыхаясь от желания стать маленькой и укрыться в щели мостовой, Таня остановилась - и поняла, что забрела куда-то неизвестно куда.

"Как там они объясняли?" - вспоминала она, пытаясь связать запутанные фразы с тем, что видела вокруг.

— Простите, сколько времени? - спросила она у прохожего, преодолевая себя.

Оказалось, что до шествия оставалось чуть больше времени.

— Я правильно иду к фестивалю?

— Ни в коем случае! Возвращайтесь назад, и от больницы направо, — сказал прохожий, улыбаясь, как Чеширский кот.

— И... сколько ещё идти?

— Не знаю. Мне минут пятьдесят, а вам, наверное, меньше. Если вы на дефиле — лучше взять машину.

"Ну да", подумала Таня. "А чем платить?.. Зоя Николаевна убьет. И подведу ее, обидно-то как..."

Поблагодарив прохожего, она побежала обратно.

Бежать было колко (даже по гладкому зебоденскому тротуару), и пришлось сбавить темп. "Черт, черт, черт" — повторяла Таня про себя. Это относилось ко всему: и к ее опозданию, и к голым гениталиям, и к волчку, который все сильнее лез внутрь. Она шла и чувствовала, что между ног у нее липко, как после просмотра "50 оттенков серого", и чем больше она думает об этом — тем сильнее текет. Таня вдруг потекла так обильно, что в бутоне у нее начинало чавкать, как только она переходила на бег. "Голая, возбужденная самка, раскрашенная как чучело" — думала она, лопаясь от эмоций, не имевших названия.

Ей сигналили машины, и каждый раз она подпрыгивала от неожиданности. Водители улыбались и махали ей рукой, и Таня изо всех сил старалась изобразить им такую же приветливость и веселье.

"Была-не-была" — вдруг решила она. — "Нельзя подводить Зою Николаевну..."

Первый же внедорожник остановился по ее сигналу. В нем сидел рыжий, гламурно красивый парень, похожий на фрицев со старых картинок.

— Добрый день! — крикнула ему Таня, изо всех сил стараясь быть бодрой и коммуникабельной. — Подбросьте, пожалуйста, на фестиваль! Я на дефиле опаздываю!

— Садись, — сказал парень, лучезарно улыбаясь. Его улыбка слегка озадачила Таню. "Боденцы — простой и приветливый народ", — вспоминала она из путеводителя, устраиваясь на переднем сиденье. Парень нажал на газ, и внедорожник стартанул, как ракета, впечатав Таню в кресло.

— Ой, — вырвалось у нее.

— Хо-хо, — весело гоготнул парень. — Тебе нравится быстрая езда?

— Эээ... да, — на всякий случай сказала Таня, и тут же пожалела: парень на полной скорости помчался по серпантину, виляя на поворотах, как каскадер в триллере.

— Ты совсем голая. Возбудилась? — спросил он с той же улыбкой.

— Ээээ...

Таня хотела сказать что-то вроде того, что это ее работа, и она уже привыкла (хотя — какое к черту "привыкла", если она сидела в собственной луже?) — но слова застряли у нее в горле.

— Я тебя увидел и сразу возбудился. Вот, смотри, — не снижая скорости, парень вдруг стянул шорты, оголяя здоровенный член длиной с жезл коробки передач. — Хочешь потрахаться?

— Ээээ... я, наверно, не очень хорошо понимаю немецкий... — пролепетала Таня.

— Говорю, ты хочешь ебаться? Fuck? Мы успеем до дефиле.

— Останови здесь! — вдруг крикнула Таня.

— Отлично! — парень расплылся в такой улыбке, что Таня усомнилась, правильно ли он ее понял.

Заехав в улавливающий тупик, он остановился и вышел наружу.

— Точно, здесь нас никто не увидит. Ну?.. Выходи из машины! Я хочу тебя! Давно хотел выебать разрисованную куколку, но никак не складывалось.

Таня вышла, глянув на блестящий след, который остался на сиденье, будто в нем сидела улитка.

— Становись на четвереньки, — сказал парень, подходя к ней.

Он был высокий и сильный, как Шварценеггер. И он явно был убежден, что Таня хочет этого так же, как и он...

Никогда еще Таня не была в таком идиотском положении. Убежать от него? Куда? По дороге? Он догонит ее на машине. В горы? Наколет босые ноги, опоздает на дефиле...

"...А самое главное", вдруг осознала она, "самое главное, что я действительно желаю этого..."

— Не решаешься — будешь сожалеть всю жизнь, — шептал ей запретный голос. — Упустишь такое впечатление...

"Я и так буду всю жизнь сожалеть" — думала Таня, опускаясь на четвереньки. — "И так, и эдак... Господи, ну что же я делаю?"

Рыжий Шварценеггер был ужасен. Но самец, обнаживший выпуклый член (она впервые видела его так близко), возбуждал Таню так, что ей хотелось стонать, как в порнофильме, хоть ещё ничего и не происходило...

— Как же я хочу тебя,— услышала она за спиной.

Вывернув шею, Таня попыталась посмотреть на своего самца — и увидела, что тот натягивает презерватив.

— Только... аккуратно...— пискнула она, испугавшись собственного голоса. — Я... это... это...

Таня пыталась вспомнить, как будет по-немецки "девственница", и вдруг зашлась истерическим смехом.

— Ты чего? — обиженно спросил ...

самец.

— Ничего, — протянула Таня. Она вдруг увидела себя со стороны — черный чёрт стоит на четвереньках, отклонив глянцевый зад, и ждёт...

— Я постараюсь не испортить рисунок,— сказал самец, вдавливаясь в нее. — Буду только трахать тебя, а руками трогать не буду.

Он был по-своему благороден. Его член беспощадно дырявил Таню, и та мычала от ужаса, тычась покрашенным носом в асфальт. Ей хотелось слиться с ним, стать камнем или землей — только бы убежать от реальности, обжигавшей нервы.

Член всё глубже и глубже вонзался в Таню, и было всё больнее и больнее, но Тане хотелось ещё больше боли, ещё глубже и жёстче... Самец проник в неё, наконец, до упора, и мычал от наслаждения, скользя в Тане взад-вперёд. Это было больно и неудобно; а главное — это было так странно, что Тане казалось, будто она вот-вот проснется. Но это был не сон: Таню действительно ебли, выставив раком прямо на дороге. Таня понимала это и хныкала всё громче, выдыхая стон с каждым ударом. Ей казалось, что она превратилась в огромный отклоненный зад, и весь мир трахает её туда, вгоняя молнии боли и наслаждения в голое тело...

— Ааа! Аа! — прокричал самец, выдыхая воздух глубоко внутри Тани, где хотелось сильных, жестких ударов...

— Ты не... — самец использовал незнакомое слово, и Таня догадалась, что он спросил "ты не закончила?"

Она не могла ему ответить...

— Сейчас я сделаю тебе приятно, — сказал самец. — Сейчас... подожди...

Мягкое и влажное ткнулось Тане в киску, ужалило её — и тут же отскочило:

— Фуй! Фуй, какая гадость! Что это? Это твоя чертова краска? — возмущенно кричал самец, плюясь, как верблюд.

Таня приподнялась на ноги, глядя на него — и повалилась обратно, скрючившись от хохота. На обиженной, как у младенца, физиономии самца отпечаталась мазутная борода, будто младенец замазался шоколадом.

— Чего ты смеешься? Ты... ты... Ты дура! Шлюха! — самец выкрикнул ещё с десяток немецких слов, которых Таня не знала, и потом прыжками, как муфлон, покакал к машине, хлопнул дверью и уехал.

Все ещё вздрогивая от смеха, Таня встала и пошла по дороге, подавляя настойчивое желание скрыться в кустах и там терзать своё хозяйство до смерти. В паху болело, тянуло, подсасывало, и всё Танино голое тело гудело, будто его мяли тридцать три массажиста-извращенца...

***

Она успела за пятнадцать минут до начала дефиле.

— Где тебя черти носили! — шипела ей Зоя Николаевна.

Взгляд её упал на Танин пах. Не говоря больше ни слова, она схватила Таню за руку и потащила в палатку. Таня благодарно помалкивала. Стерев влажной салфеткой кровь и мазут, Зоя Николаевна пыталась наклеить на Танины гениталии новую липучку ("надо было описать", — с сожалением думала Таня), но та не лепилась, и Зоя Николаевна, плюнув, закрасила Танину срамоту аэрографом.

— Значит, так будет, — сказала она. — Времени больше нет. Танюша, все помнишь, да?.. Ну, с Богом!

Шествие и все, что было потом, проплыло мимо Тани, как в полусне. Она была уставшей, голодной и возбужденной, как дюжина мартовских кошек. Как в тумане, она позировала, выгибалась, улыбалась, знакомилась, здоровалась, отвечала на вопросы, ни секунды не забывая о том, что она голая, единственная полностью голая из всех...

Наконец, когда перед ее глазами все стало плыть и искриться, как за мокрым стеклом,

Зоя Николаевна усадила ее в машину и они приехали в отель.

Войдя в номер, Таня посмотрела долгим взглядом на Зою Николаевну.

— Что? — спросила та.

— Я не могу мыться. Я устала,— сказала Таня. — И я не хочу смывать эту красоту. Хочу побыть в ней завтра...

— Окей. Тогда привстань еще, — Зоя Николаевна сбрызнула Таню новым слоем лака. Отлакированная Таня продолжала смотреть на нее.

— Ну что еще? — спросила та. — Ты умничка. Ты потрясающий молодец. Я так рада, что не ошиблась в тебе. Ты гениально выглядела, двигалась...

— Зоя Николаевна,— глухо сказала Таня.— Не знаю, как вас попросить... У вас есть какие-нибудь перчатки?

— Перчатки? Нет. А что?

— Ну... Резиновые, может быть... Понимаете... я не хочу смазать краску с рук...

Зоя Николаевна долго смотрела на Таню. Потом взяла большую мягкую кисточку и обмакнула ее в черную краску.

— Раздвинь ножки,— сказала она.

Таня, не поднимая глаз, раскорячилась, и Зоя Николаевна стала щекотать ей клитор...

— Еще,— попросила Таня, когда отдышалась. Та снова щекотала ее, потом взялась рукой за ее середку, хлюпая в ней черным гелем. Второй оргазм был жестоким, как припадок: Таню подбросило вверх, и она упала, выпятив середку, в которую влипла чавкающая рука Зои Николаевны...

После этого она вышла на балкон и долго курила, выпуская дым в бездонно-черное австрийское небо, напоминающее рисунок. Когда она вернулась в номер, Таня спала как убитая, простершись на кровати. Зоя Николаевна покрыла ее одеялом и отправилась в ванную. Через минуту оттуда раздался задавленный стон...

***

Следующий день промелькнул, словно один миг. Раскрашенная Таня тусовалась на фестивале с Зоей Николаевной - ходила среди палаток и привлекала всеобщее внимание. Она надела платье, но ее попросили снять его, и Таня провела весь день голышом. Никаких липучек на ней не было, и она упивалась бесстыдством, лишившим ее веса и комплексов. Она пархала и хохотала, окруженная поклонниками и журналистами; у нее взяли дюжину интервью и предложили ей потрясающие фотосеты, а Таня благодарила и обещала обязательно подумать, не запоминая, кто что предлагает. Зоя Николаевна, пьяная от комплиментов и шампанского (Таня сама выпила с ней не меньше пяти фужеров), собирала визитки, теряла их, подбирала и собирала снова, чтобы снова потерять...

Среди пестрой толпы Таня вдруг увидела знакомое лицо.

- Дамы и господа! - крикнула она. - Давайте пригласим сюда этого молодого человека!

Рыжего Шварценеггера с шутками и похлопываниями вытолкали в центр круга, к Тане, как он ни упирался.

- Видите черный след у него на лице? Давайте спросим, что это за след? Давайте?

Толпа, учуяв какую-то шутку, насела на Шварценеггера, так и не отмывшего мазут. Тот оглядывался как запертый зверь, потом вдруг махнул через ограду и понесся прочь.

Десятки людей обратились к Тане с вопросительными взглядами.

— Он... этот молодой человек... — протянула Таня, делая вид, что вспоминает английские слова. — Он спросил: "Можно тебя поцеловать?" Я ответила: "Не надо, я стесняюсь..." Но он все равно поцеловал меня... сюда, — Таня показала на грудь. — И убежал. Когда он целовал, он запачкался краской. И до сих пор не умывается.

— Ахахаха! — веселилась толпа. — Как романтично! Теперь он никогда не будет умываться, чтобы сохранить следы любви! Как эротично! И как символично!..

Этот сюжет попал во все новостные ролики, и неподражаемая Lady Space стала настоящим символом фестиваля (хоть Зое Николаевне, как всегда, и не присудили никакой премии).

Пьяная и изможденная, как мученица, Таня вернулась с ней в номер около полуночи. Она смертельно устала от краски, высушившей ее, как коллекционную бабочку, и прямо из дверей побежала в душ.

— Подожди... — крикнула Зоя Николаевна, вбегая за ней. — Сама не справишься...

Изумленная Таня смотрела, как она раздевается, обнажая матерую грудь с темными, как у мулатки, сосками, и щель, похожую на багрового моллюска.

— Чего ты? Стыдишься, что ли? — хихикнула Зоя Николаевна. — А ну-ка...

Она залезла к ней в ванную, слегка побрызгала ее теплым душем (это было так приятно, что Таня даже застонала), намылила руки — и принялась нежно растирать краску на Танином теле.

Сухая панцирь, стянувший Таню, размок и окутал ее скользкой влагой, которую так ждала уставшая кожа...

— Ааа... ааа... — стонала Таня, закрыв глаза и ни о чем не думая. Рисунок смазался, расплывшись однородной массой. Чем гуще Зоя Николаевна размазывала ...

На Танином теле было мягкое и пышное мыло, которое приятно окутывало каждую усталую клетку ее кожи. Нежные руки размочили волосы, смешав в них краску с мылом, а затем поднялись на грудь, раздражая набухший сосок - один, потом другой...

- Ыыыыии... что вы делаете? - простонала бедная Таня.

- Мою тебя, разве не видишь? - бормотала Зоя Николаевна, пытаясь проникнуть в Танину интимную область. - Не сжимайся, что ли? Там тоже нужно все помыть...

Смывая мыльную массу с Таниного тела и волос (Таня не могла сдержаться и выла от наслаждения, как поросенок), Зоя Николаевна занялась ее гениталиями, которые как были, так и остались черными.

- Чем это ты ее? Мазутом, что ли? - спрашивала она, втирая жидкое мыло в складки, набухшие мятной щекоткой. Таня покаянно подвывала, раздвигая бедра.

Очень быстро мытье перешло в ласку, а ласка - в откровенную мастурбацию. Зоя Николаевна мяла, терла, месила, шлепала и щекотала бедную Танину щель, щедро умазывая ее жидким мылом, пока потолок не поехал вбок, и Таня не завалилась на Зою Николаевну, вцепившись ей в волосы...

- Ыы... ы... ы... - всхлипывала она, когда все закончилось. Зоя Николаевна осторожно целовала ее в сосок:

- Ну... Чистенькая...

- Зоя... Николаевна... что... вы... - всхлипывая, начала Таня и не договорила.

- А давай на "ты"? Давай? Называй меня Зоей, а? Просто Зойкой. А, Танюш?..

- Сколько вам лет?

- Двадцать девять. Не старуха еще. А, Тань? Танчик, танюшинский, маленький мой… - Зоя Николаевна покрыла поцелуями ее груди.

— Нет. Я не могу, — Таня резко отвернулась от нее. — Все-таки вы моя учительница. И...

— Понятно. — Зоя Николаевна помолчала.

Шелестела вода. Сквозь пар блестели женские тела, покрытые прозрачными каплями. В каждой из них светилась искорка лампы...

— Ну, вытирайся тогда. Чистая уже.

Таня вытерлась. Оделась в ночное. Легла в кровать — и мгновенно вырубилась, будто ее выключили, как телефон.

Как и вчера, Зоя Николаевна долго, долго курила на балконе...

***

Проснулась Таня около одиннадцати.

Минут пять она не могла понять, где она, что с ней и почему тело так томно, будто каждую его клеточку пропитали медом.

Потом разом все вспомнила — и подскочила с кровати.

Зои Николаевны нигде не было. На звонки она не отвечала, но на столе лежала записка:

"К 14.00 будь в номере, поедем в аэропорт".

С минуту Таня раздумывала, нет ли в записке какого-нибудь тайного смысла.

Потом, пожав плечами, подбежала к зеркалу и долго корчила рожи, как макака. Она не делала так уже лет шесть, с детства, а сейчас вдруг опять почувствовала себя ребенком, которому одновременно ничего нельзя и все можно.

Быстро одевшись, она выпорхнула на улицу. Стояла чудная погода, какая бывает в погожие дни в горах — в меру тепло, в меру прохладно. Прозрачный голубой воздух, казалось, можно было пить, как родниковую воду. Ветерок щекотнул Танины щеки, взбил ей волосы — они взметнулись солнечной копной и упали обратно на спину...

У Тани было особенное настроение — как когда-то, когда родители оставляли ее одну на даче, и можно было делать все, что хочешь. Было до слез обидно, что она уже не в краске и не может разгуливать по городу голышом. Таня даже задумалась на миг, не покрасить ли ей саму себя.

Она остановилась перед зеркальной поверхностью, рассматривая свое отражение. Вот ее блуза и джинсы, вот голубые глаза, плотные русые брови, волосы цвета липового меда... Все казалось слишком обычным и не соответствующим этому удивительному месту, горному солнцу и ветру, воздуху, в котором хотелось парить, как птица.

Внезапно ее взгляд упал на вывеску напротив. "Салон красоты..."

Какое-то время Таня стояла и колебалась. Потом, поежившись от холодка в груди, решительно зашагала туда.

Через минут сорок оттуда медленно вышла девушка в такой же блузе и джинсах.

Ничем, кроме наряда, она не напоминала Таню. У нее были маленькая круглая голова и черные, как смоль, мальчишечьи волосы. Ветерок немедленно принялся знакомиться с ними, развевая короткие прядки против шерсти.

Подняв тоненькие брови, такие же черные, как и шевелюра, девушка смотрела прямо перед собой. Казалось, она никак не могла чего-то понять.

— Вот я теперь какая, — сказала она задумчиво. Подошла к той самой витрине и долго, долго вертелась перед ней, глядя на себя и так, и эдак, и слева, и справа...

Потом вдруг прищурилась и вытянула шею, увидев кого-то в голубом отражении.

Сзади, у нее за спиной по тротуару шел рыжий парень. Это был позавчерашний Шварценеггер.

Девушка развернулась к нему, тряхнула стриженой головой, по-хулигански задрала носик - и закричала по-немецки:

— Эй! Ты уже умылся?

Шварценеггер застыл, обвел взглядом полупустую улицу - и увидел взъерошенного мальчишку в джинсах.

— Я? А что, от меня плохо пахнет?

— Тут не слышно. Надо подойти понюхать, — заявил мальчишка, подходя к нему.

— Ты говоришь с акцентом. Приехала на фестиваль? — спросил Шварценеггер, восхищаясь изящной фигурой.

— А ты не узнаешь меня?

— Представь себе, нет... Но ты хотела, кажется, меня понюхать.

Таня подошла совсем близко к нему и, хрюкая, обнюхала со всех сторон:

— Тaaaк... Пахнет мазутом.

— Мой отец говорит, что от всех мальчишек должно пахнуть бензином и машинным маслом, а не парфюмом. Но я не послушался его и снова намазался дезодорантом, — виновато развел руками Шварценеггер.

Он улыбался как-то совсем по-другому, не так, как вчера. Таня смотрела на него всеми глазами. От собственного наглства у нее кололо в носу.

— Мы виделись на фестивале? Постой, я, кажется, догадываюсь. Ты... ты была одной из моделей, да?

— Теплее,— протянула Таня с мефистофельской усмешкой.

— Так! Теперь попробую угадать, какой. Наверно...

— Все равно не угадаешь! — танцевала вокруг него Таня.

— Ты права, — сокрушенно ответил Шварценеггер. — Не могу тебя опознать.

— Тогда... может, к тебе вернется память, если ты закончишь то, что не закончил вчера?

— А... а что я не закончил вчера?

— У вас все парни такие тупые? Пойдем - напомню,— Таня схватила его за руку и потянула за собой. Тот, гримасничая, потащился за ней.

— У тебя такой вид, будто ты тащишь меня в клетку с тигром...

— Так и есть. Ррррры! — рыкнула на него Таня, и тот комично закрыл глаза. — Страшно?

— Уже да. Рыкни еще раз, чтобы было страшнее.

— Рррррррыыыыы! — заворчала Таня и закашлялась. — Кха-кха-кха... Он со мной, — кинула она, втаскивая его в гостиницу.

— Это уже не тигр. Это уже медведь какой-то, — пожаловался Шварценеггер, спотыкаясь за ней.

— Вот... Так, не вспомнил еще? — высказала Таня, таща его в номер. — И так?

Он резко распахнул блузку, обнажив округлые грудки, покрасневшие от стыда, и уставился на Шварценеггера боком, как птица. Потом, прищурившись, сняла с себя джинсы с трусами.

Шварценеггер присвистнул.

— Ты действительно этого хочешь? — спросил он, подходя к ней...

...Вот теперь Это было По-Настоящему.

Теперь Таня узнала все — и как соски разрываются от щекотного тока, и как мужские руки лепят тебя, как восковую куклу, и как скользящий язык окутывает нёбо, и как внутри, в глубине, вместе с болью дрожит и расцветает пронзительное наслаждение, горько-сладкое, как черный шоколад...

Юрген (так звали Шварценеггера) долго и благодарно ласкал Таню после того, как она кончила под ним, надорвав горло.

— Ты... прости... меня... — шептала она, едва раздвигая губы.

— За что?

— За... вчерашнее... Там, на фестивале... Тебе было обидно...

— Я не был вчера на фестивале. Я был в Линце. Приехал три часа назад. Так и знал, что ты меня с кем-то спутала, — говорил Юрген, продолжая ее ласкать, как ни в чем ни бывало.

— Да... — ответила Таня и закрыла глаза, будто это и в самом деле не имело никакого значения.

Впрочем, ничего не имело значения. Она была счастлива. Она была полна своим счастьем до краев, как амфора — драгоценным вином, и не хотела говорить, чтобы не расплескать его...

— ...Ээээй! Как это вы сюда?.. — взвыл перепуганный голос. Таня с Юргеном подпрыгнули на кровати. — А ну пойдите отсюда! Go out! Out, я сказала! Цюрюк! Вот тупые немчуры, черт возьми...

— Привет, Зоя Николаевна, это я, — сказала Таня, еле сдерживаясь от смеха. — А это мой друг Юрген.

— Тaaaаня?

Круглые глаза Зои Николаевны стали вдвое больше…

 

***

 

«Дaaa… Неплохо отпраздновала совершеннолетие: потеряла девственность, была в трех случайных интимных связях, попробовала лесбийские утехи, показалась голышом тысячам людей, приобрела мировую известность, сменила облик на неузнаваемость… И все это — за какие-то три дня» — думала Таня, когда вернулась домой. Она немного испугалась своих возможностей и временно затихла.

Иногда она заходила к Зое Николаевне и они занимались безмолвным, пронзительно-стыдным сексом — настолько пронзительным и стыдным, что никогда не говорили об этом ни слова.

В первый раз Таня пришла и попросила что-нибудь на ней нарисовать. Раздевшись, она подставила тело Зое Николаевне, и та изрисовала ее яркими, как радуга, красками. Потом поцеловала в шею, в перепачканный нос, в губы... Через пять минут они извивались в постели, черпая горстями краски и намазывая ее друг на друга, в белье и во все вокруг.

Таня спрашивала у Юргена, не против ли он, если она будет заниматься сексом с женщиной. Юрген говорил ей:

— Я не имею никаких прав быть против. Даже если ты будешь заниматься сексом с мужчиной — это твое право. Ты же не давала никаких обязательств, а просто подарила мне тот день, и я благодарен тебе за него.

Но Тане почему-то совсем не хотелось секса с другими мужчинами. Тем более, что Юрген должен был скоро приехать к ней. Таня общалась с ним в сети — сперва понемногу, потом все чаще, чаще — пока, наконец, не поняла, что забила на учебу и на весь мир ради улыбчивой физиономии из телефона.

Юрген, кстати, тоже это осознал.

— Я не могу назвать это явление. Я просто знаю, что ты оставила во мне такое сильное впечатление, — говорил он.

И радостная Таня долго, долго повторяла про себя его слова, как мантру.