Принц и Кучер. Четвертая серия: The bestoloch

Мои ноги внезапно ослабли и подкосились, словно я вдруг почувствовал на себе груз двухсот килограммов. Пришло какое-то блаженное, сладко-тягучее утомление; я упал на Кучера, аккуратно освободившего мое изможденное задницу от бутылки. Растянулся прямо на горячем кольчатом теле, валятся; кожа почувствовала щекочущую шерсть Кучера и свою собственную сперму, разбрызганную по его мощным ногам. Зачем-то погладил рукой грубую пятку.

— Иди-ка сюда, а то как-то не по-русски лег, — тихонько подозвал меня Кучер тоном, в котором вернулась привычная для меня уже спокойная насмешливость.

Я повернулся на сто восемьдесят градусов и заполз в коленные объятья. Он прижал меня к широкой груди, накинув сверху не первой уже свежести простыню.

— Ну как ты, живой? — поинтересовался Кучер, нежно, уже без похоти, глядя на мою немало испытавшую нынче попу.

— Вроде... — шепнул я в чёрный куст коленной подмышки. — Ну и... — я попытался найти подходящие слова, но они не нашлись, — что делать-то теперь будем?

Кучер хрипло заржал, булькая гортанью.

— Если ты про вообще — дружить будем, что. Захочешь — дашь мне попец свой позабавиться, — он погладил меня, как ребенка, по расстрепанным вихрам, — но это по желанию, подчеркиваю. А так бабы твои гламурные никуда ж не денутся, дери их волю. Голубка прожженного из тебя делать никто не собирается... А если ты про сейчас — до подъема меньше часа осталось, дрыхнуть смысла мало, трахаться лень, так что предлагаю потрепаться.

— Говорил не пидарас... а сам-то опытный значит... Врун ты, Колька!

— Поверь, Максик, — сказала кучерова серьезным тоном, — никогда специально этого не искала. Как-то само получается... да и с бабами так же, вот держи зубы!

Я улыбнулся, вспомнив колянову репутацию первого конторского ебаря.

— "Само", ага... Трахаешь просто все, что шевелится, кобелюга. Чего стесняться-то, так и скажи!

Кучер почему-то приподнялся, словно наш разговор вышел вдруг из того расслабленно-необязательного состояния, когда его можно было бы вести лежа. Напряжение складки над переносицей выдало мыслительный процесс.

— Ты, Максик, никогда не думал, что каждого природа для чего-то своего задумала? — Обычно Колян говорил напористо, а тут слова приставлялись друг к другу постепенно, лишь после тщательного обдумывания. — Вот глянь на меня: грубо сработано, будто сколотили, а напильником пройтись забыли, не говоря уж о полировке! И ты не спорь, я про себя-то все знаю. Ты вон наоборот — залюбуешься! Это я не то, чтобы комплимент, не в этом дело... Есть цветы красивые, чтобы люди глаз свой усталый потешили, а есть лошадки рабочие, тягловый, бляха, скот! И это понимать надо... типа мудрость нужно иметь, чтобы замысел свой разглядеть верно!

Я отполз на край кровати, чтобы удобнее было наблюдать Коляна, излагающего в первых лучах лимонного вьетнамского солнца свою нехитрую, но крепко сколоченную жизненную философию.

— И не нужно от судьбы своей вбок рыпаться, — чеканил Кучер, — на чужой хлеб зариться не нужно! Но и своего упускать нельзя.

— И для чего же ты, по-твоему, задуман? — иронично спросил я, пальцами ноги нащупывая под простыней успокоившийся колянов член.

— О, Максик, это так важно для гармонии мира...

Я не удержался и сжал кулак, но тут же почувствовал стыд за свое поведение. Кучер хмыкнул, но, кажется, не обиделся.

— Вот, например, секс. Дело-то — засунул-вынул и все счастливы, а сколько вокруг него наверчено! Ухаживания, "отношения", ревность, слезы... Тут то и любовь, тут то и ненависть! "Вместе навеки", рваные фотки, резанные вены... Голова кругом идет, как подумаешь! А ведь люди просто хотят заниматься сексом, это же природа, физиология... Выдумали какие-то страсти-мордасти, будто без них нельзя! — постепенно разгорался Кучер.

— А тебе значит без любви удобней? Правда ли это? Задрал подол и шпилькаешь... — ухмыльнулся я.

Колян какое-то время молчал, задумчиво чесая кучерявую грудку.

— Понимаешь, Макс, я всех люблю. Всех-всех.

— Ну уж, — улыбка все еще не сходила с моего лица.

— В самом деле, не смейся. И тебя, и ту бабу в бассейне, и...

— И баб столовских... и Денисову из маркетинга, и Алку Голикову с третьего этажа, небось, тоже любишь, ну ее-то как не любить, — в тон ему продолжил я.

Алка была нашей местной секс-бомбой, на которую пытались подцепиться многие парни, и я не был исключением. Одевалась она вызывающе вульгарно, вела себя так же (что, конечно же, меня отталкивало), но обладала настолько потрясающей внешностью — осиная талия, пышная, эффектно обтянутая полупрозрачными штанцами для подчеркивания стрингов, задница, густая рыжая грива — и настолько остро ощущала свою самочку суть, что как-то хорошенько прижав на корпоративе к ней, я попытался подкатить. Алка оттанцевала со мной два медленных танца, на втором позволив немного опустить руку с ее талии; я уже думал, что дело на мази, мы отправились подышать свежим воздухом на балкон, там я попытался полапать ее уже откровенней, она вдруг захватила давно к тому времени встрепенувшееся содержимое моего гульфика в сильную, безбожно наманикюренную руку, чмокнула меня в щеку, сказала, что это она только с виду блядь, а в общем-то ждет своего, НАСТОЯЩЕГО принца, по-девчоньи хихикнула и убежала дальше плясать. Чтобы унять возбуждение и хоть как-то подсладить горькую пилюлю я решил подрочить прямо здесь, на балконе, где меня чуть было не запалил зашедший туда Пашка Гудлукин, наш местный казанова, постоянно снимавшийся в качестве модели для корпоративных календарей. Пашка, наблюдавший за нами на танцполе, шепнул мне, что клеить Голикову — безнадежный номер, не без оснований полагая, что раз уже она не дала когда-то ему, то и никому ничего не обломится.

— Алка... — задумчиво пробормотал Кучер, уставившись в потолок.

— Что, правда было? — изумился я. Нас с Пахоем бортанула, а эту гориллу?..

Кучер сладко потянулся, насколько смог, принимая загадочный вид.

— Я вообще-то о своих бабах не разглагольствую, Максик, не мужское это дело, — произнес он, глядя в пространство.

— Да ладно, Кучер, ну скажи! Трахал? Неужели трахал, а? Она же даже генерального нахуй послала, мне Пашка рассказывал!

Колян самодовольно покреб подмышки.

— Алка... ух... огонь-баба! — он явно понимал, что кобельный рейтинг его в моих глазах сейчас начнет зашкаливать. — Я ведь знаю, Максик, ей много кто засадить хотел, ну еще бы — редкой красоты самка...

— А давайте знали только вы?

— Знаешь, Макс, я думаю, вот в чем секрет-то. Вы все сложные очень, даже если просто поебаться хотите, все равно сложные. А я... парень простой, со мной никаких «отношений» быть не может. Со мной потрахаться... это просто секс и только, это как... ну не знаю, в бордель сходить. Чисто для здоровья. Вот люди и тянутся, чтоб без заморочек дело ушкварить, — философствовал Кучер.

— И она прям... да ладно, врешь, небось, когда вы успели-то? — не хотел верить я.

— Помнишь, у нас год назад инвентаризация была, Алка занималась? — спросил Кучер. — Ну... помогал я ей. Приходили на часик попраньше, причем, знаешь, слова друг другу не скажем, она кабинет закрывает, радио включит, штанишки с попки своей ненаглядной спустит, нагнется над столом, а Колька трудится сзади, мое ж дело нехитрое... Втихаря всё, только под самый конец повизгивала, сучка... — Колька машинно погладил свой трудовой дрын.

— Всех ты обожаешь, значит, — заметил я ехидно, — Голикову-то с ее задницей голливудской любить несложно!

— Всех, Максик. Я, понимаешь... просто чувствую себя инструментом, словно кто-то мной поломку будет устранять. Доктором, черт возьми, чьего-то тела... Я ведь чувствую, когда хотят, что хотят... а хотят часто, и все в этом штука – и красивые и страшные, да страшные, пожалуй, даже больше хотят! И когда я это ощущаю, не могу противиться тяге природной....

 

Должен закон природы исполниться, вот назначение-то мое! И нету уродливых, все люди все хорошие. Вот... — Кучер на секунду замялся, но потом все же решил сказать: — Грушину из бухгалтерии помнишь?

— Коровеллу? — я тоже пришел в изумление. Наталья Ивановна Грушина была немолодой, крупной ожирелой теткой, от которой, по меткому замечанию того же Пашки, шел запах одинокой женщины. Она была скучной, молчаливой и увлекалась книгами по мореплаванию – над рабочим столом у нее висели выведенные на принтере гравюры с изображением Пинты, Ниньи и Санта-Марии. Если бы не ее дочка, заходящая к нам иногда после института повозить конспекты, я бы решил, что Коровелла – старая дева. — Да ладно, Кучер, быть не может!... Ты ведь Алку еб!

— Говорю же, красота не всегда при делах, Максик. А Грушина... нужно ей было, ну... я и исполнил. Она хорошая, Макс. — с детской интонацией закончил Кучер.

Осознание, что Коровеллу мог кто-то по доброй воле заниматься сексом, погрузило меня в глубокие раздумья. Кучер тем временем посмотрел на часы и отправился в душ. Освежившись, он заявил, что вполне может отправиться на фирму без меня – скажет там, что я буду попозже.

— Погружайся в сон, малыш, набирайся сил, чтобы бегать по лужайке — улыбнулся Колян и тихо закрыл дверь.

* * * * *

Мой сон был сладким, как тирамису, обильно политый настоящей, густой сгущенкой. Растянувшись поперек кровати, я плавал в каких-то видениях; сон не продолжался долго и был прерван сообщением от Кучера по СМС, где он писал, что освободил меня на весь сегодняшний день. После этого я снова окунулся в сладкие воды подсознания и провалялся еще часа три. Окончательно разбудило меня новое сообщение от Коляна, где он сообщал о своей поездке на новый объект и предположительном месте ночевки поблизости. Заканчивалось СМС изображением задницы в скобках и звездочкой, а также смайликом «KISS». Я ощутил дрожь по всему телу, а в заднице легко зудануло.

«Уже скучаешь по ней, кобель? ;)» — набрал я, чувствуя, как эти черные буквы и символы начинают возбуждать меня.

«По твоей соблазнительной попке?» — пришел ответ от грамотея-Кучера; стоя под душем, я мокрыми пальцами скользил по экрану айфона, — «Уже не помню, как она выглядит;)»

Ах ты кобелюга, еще и подначиваешь, ну-ну, сейчас я тебе напомню. Я выпрыгнул из душа, быстро вытерся, нанес крем от загара на ноги для придания им соблазнительного блеска и попробовал сфотографировать себя в зеркале в ванной. Получилось так себе — света там было мало, темные полутени слипались, да и принять соблазнительную позу было затруднительно.

Капая на пол с недовытертого тела, я запрыгнул на кровать, встал раком и выпятил попку к большому зеркалу, позиция получилась очень возбуждающей; однако для полного шика-блеска было все же маловато света, в озарении я осознал, что не помешает навести порядок. Я снова запрыгнул на кровать и, пружиня на четвереньках, максимально прогнул спину, держа айфон над плечом. Промежность и дырка сладко заныли, рот стал заполняться слюной. Я напряг глазко так, что, нажимая на кнопку съемки, неожиданно для себя резко пукнул. Тут же увеличив получившуюся фотку, я остался доволен: получилось стильно и вульгарно одновременно, а полуоткрытая дырка, застигнутая в тот самый момент, как бы приглашала к себе в гости.

"Отлично!" - прошептал я, отправляя фото Кучеру.

- Да круто! - раздалось вдруг из-за окна.

От неожиданности я, прямо на четвереньках, скакнул за кровать. Высунувшись голову, я обнаружил за оконным стеклом улыбающегося во все сорок восемь зубов загорелого коротко стриженного блондина, напоминающего старину Шварца в ранних его фильмах - туповатая победительная улыбка и стать обладателя золотой карты хорошего фитнес-клуба.

- Си ю, хани, - подмигнул Арни так, будто увиденное было нашей с ним маленькой горячей тайной, провел мощной дланью по белобрысому ёжику и, торжественно, как всякий настоящий кач, неся свое тело, удалится.

Я проглотил и, завернувшись в простыню, принялся закрывать окно шторами, думая о том, что кажется теряю всякую осторожность. А может и фиг с ней?

Жрать, однако, хотелось будь здоров. Натянув те самые, с блядцой, шортики и майку с Че Геварой, нарисованной в эндиурхолловской манере, я глянул в зеркало, удостоверился, что вид у меня вполне приключенческий, дополнил свой образ зеркальными очками и выскользнул из номера.

Пробегая мимо гостиничного бара, я вспомнил дедушкину мудрость, гласившую, что рюмка, выпитая на голодный желудок, заменяет стакан, выпитый после ужина, и попросил примодненного бармена плеснуть мне аж сто грамм джонниуокера. Джонни медленно и горячо потек по пищеводу, создавая ощущение, что ты заглотил маленькое щедрое и неторопливое солнышко. В голову тут же шарахнуло счастье. Заяв вискарь долькой непонятного фрукта, я зачем-то пожал руку бармену и выпрыгнул в солнечный свет навстречу приключениям.

Я решил зайти в пиццерию, потому что мне надоела пища, богатая углеводами (ведь я такой красавчик и хочу следить за собой, как вы помните). Кафе «Гагарин» с яркими краснозвездными обоями меня тоже не привлекло, но ресторан с морепродуктами тут же привлек мое внимание ароматом крабового супа — да, парень, кажется, это то, что тебе нужно. Например, лобстер, ведь ты можешь себе это позволить, Макс.

В ресторане было много народа, свободным оказался только один столик. Я уселся в плетеное кресло, сделал заказ и окунулся в свои ощущения. Было острое чувство, что со мной происходит что-то необычное, будто я снимаюсь в каком-то полупорнографическом фильме с экзотическими декорациями, причем явно в одной из главных ролей; и все люди вокруг не случайно — у каждого своя актерская задача, каждый маленький эпизод может кардинально изменить сюжет. Вот, например, сейчас войдут...

И действительно, в дверях внезапно появились трое. В ресторане было полумрак, а на улице пекло солнце, так что сначала были видны только силуэты — хозяин одного из них был загорелым, двигался грациозно, как кошка, другой посетитель — крупный и вынужденно прижимал плечи в проходе, третий — невысокий и лысый, двигался важно и явно был главным.

Официант выбежал им навстречу и извиняющимся тоном начал объяснять что-то, разводя руками. Лысый сделал жест рукой в мою сторону. Официант подскочил ко мне и умоляюще спросил не против ли я, если эти господа сядут за мой столик, потому что места у них сегодня туго. Я не возражал.

Один из троицы — здоровяк — тут же двинулся в уборную, а двое других подошли ко мне, на ходу что-то активно обсуждая по-немецки. Я по возможности дружелюбно улыбнулся и стал изучать их. Обладатель грациозного силуэта оказался молодым метисом с крупными, красиво очерченными губами и застекленным тату, сползающим с левой щеки через шею на грудь и исчезающим под обтягивающей твердые соски красной майкой. В нем ощущалось что-то артистичное, движения были точны и плавны; он профессионально принял эффектную позу, закинув одну шоколадную ногу на другую, всплеснул руками и, обнажив ряд ровных жемчужных зубов, порочно засмеялся, бросив при этом многосмысленный взгляд на своего спутника.

Спутник же был немолод, однако ухожен настолько, что возраст его угадать было трудно — лысый череп, ровный загар, хитровыбритая бородка, переводящая в такие же непростые по дизайну баки; квадратное пузцо слегка выпирало, сопротивляясь явно не заброшенным в почетном возрасте занятиям спортом. Держал себя он солидно, говорил не спеша и негромко, зная, что к каждому его слову и так прислушаются. Лысый достал из портмоне крокодиловой кожи пачку каких-то черно-белых фоток и показал метису. Говорили они на немецком, так что я почти ничего не понимал.

Я углубился в меню, думая, не взять ли какой-нибудь подходящий случаю ...

коктейльчик. Вдруг на мое плечо легла чья-то тяжелая рука.

— Найс ту мит ю, бэби, — сверкнули над моей головой уже знакомые мне пятдесят два идеально белых зуба.

Сердце прыгнуло куда-то в глотку, щеки загорелись, как у древнерусской красавицы в кокошнике, не брезгующей пользоваться отменным урожаем свеклы.

— Привет... — искривил я губы в улыбке. Арни тут же присел на свободное место рядом со мной и, радостно лаящимся скороговоркой, в которой проскочили да бэст и зуппер арш, обратился к своим друзьям. Те clearly became interested.

Лысый на английском спросил меня, занимаюсь ли я фотографией, что еще больше смутило меня. Я ответил ему, что интересуюсь, но сам не являюсь фотографом — так, только для себя и друзей. Лысый хихикнул, видимо, по-своему поняв мою последнюю фразу, и поинтересовался, откуда я приехал — Польша или Норвегия? Я ответил, ожидая привычный матрешечно-балалаечный набор фраз.

— Оу, я учить русский в школе! — восторженно захохотал вдруг лысый, — тогда мы все учиться быть маленьким коммунистом Комсомольца! Официант тут же подскочил с литровой бутылкой "Столичной" и тремя рюмками. Лысый окинул его недобрым взглядом и велел принести четвертую.

— Я любить Россия. Большая культура, красивые девушки, красивые парни! Но политика... фигня. Проклятый политик хочет нас ссорить. За дружбу, за искусство! Прозит!

Мы стукнулись, при этом Арни обнял меня так, будто я был не просто другом, а его родным братом. Его рука обхватила мои ребра, плечо возвышалось над ухом. После этого кто-то еще будет говорить мне о немецкой сдержанности!

Мы представились друг другу. Оказалось, что лысого зовут Бруно, метиса — Марсель, а крепыша — Отто, но я все равно по ошибке назвал его Арни, все засмеялись и начали по очереди рассказывать мне, что это его кумир с детства и в комнате у Отто до сих пор висят старые постеры с Терминатором.

— Всегда путаница, всегда! — хлопал себя по бедрам лысый, тыкая пальцем с украшенным сапфировоглазым змеем перстнем в уже привыкшего к этим подколкам качка.

Наконец принесли еду и мы приступили к трапезе, время от времени выпивая под двуязычные тосты Бруно. Выяснилось, что Бруно не чужд искусства, занимается фотографией и коллажем, приятелей же он представил как своих моделей, впрочем, все это произносилось так, что было трудно понять, где он серьезен, а где прикалывается. Бруно показал фотографии, сказав, что это недавняя фотосессия; на карточках были полурасмытые, с претензиями на арт, изображения его спутников, одетых на древнегреческий манер — какие-то туники, сандалии, ненатурально выглядящие лавровые венки. Я вежливо изобразил заинтересованность и перевел разговор на Картэ-Брессона.

Лобстер был волшебен, водочка также способствовала хорошему расположению духа; через час Бруно заказал вторую бутыль и стал втирать мне что-то о античной закваске всей европейской культуры.

— Отто — гладиатор! Мускел машины! — объяснял задуманный образ Бруно. — Марсэл — танцэр! Пляска!

Метис вскочил и, ловко перебирая мускулистыми ногами, закрутился на месте, уставившись в одну точку на стене. Окружающие заапплодировали.

— Но — ньет Ганимед! Мальчик... красивый. Лицо! Тело! Эрос! Давно ищу... Макс, за Ганимед! — Бруно не глядя провел наклоненной бутылкой по рюмкам, — за тебя!

Я чуть не поперхнулся водкой.

— Отто сказать, ю а э модэль, — Бруно переходил с кривого русского на английский и обратно, — любишь красивый позишн, любишь показывать себя мужчина! Карашо! Я платить, ты будешь довольный!

Человек, который очень похож на Шварцевского двойника, прошел мимо талии и прикоснулся к обтягивающим шортам на заднице.

— Очень хорошо! — сказал он, подмигивая.

* * * * *

Отель, где останавливался Бруно, располагался неподалеку от нашего. Он был больше и просторнее, сам номер, в который мы наконец добрались после того, как зашли в два бара по пути, был впечатляющим. В нем царил атмосфера творческого беспорядка: повсюду разбросаны античные одежды, в углу стояли светильники, а посреди комнаты — старая камера на массивном черном штативе, которая едва ли не из предреволюционной эпохи.

Бруно сообщил о своем творческом возбуждении. Метис с качком забежали и организовали что-то вроде подиума из сдвинутых кроватей. Арни сказал мне, что мне нужно переодеться для выступления перед мастером в образе. Он помог мне снять майку и шорты, игриво похлопав по заднице, а затем поднял большой палец вверх. Его друзья кивали головами — это именно то, что нужно.

Арни и Марсель помогли мне переодеться в тунику с красным узором, при этом качок не стеснялся легкими прикосновениями по всему телу. Танцор, когда я уставился на него, провокационно облизал свои большие лиловые губы. Наконец-то все были переодеты. Мы выпили текилу за успех фотосессии, а Бруно самостоятельно одел на всех полумаски, что-то невразумительно объясняя о тайне образа и театральности.

Мы забрались на подиум и приняли живописные позы в соответствии с указаниями фотографа. Белобрысый гладиатор, обнажая все пятьдесят восемь зубов, обнял меня сзади, проникая под тунику. Я изгибался, отталкивая его задом. Марсель прыгал передо мной в одной победренной повязке. Если бы не сексуальный подтекст, все это напоминало бы неудачно поставленное школьное представление, где каждый самовыражается по-своему непоследовательно.

— Макс, я хочу, чтобы ты сделал для своего друга фото!

Голова начала кружиться, по всему телу пробежали волны возбуждения. Я опустился на колени, затем встал на четвереньки, выпятив задницу. Впереди меня плавно двигались бедра Марселя, мои неуклюжие движения привели меня к его золотой набедренной повязке. Маска немного съехала и закрыла обзор, я стал исправлять ее, потерял равновесие и снова уткнулся лицом в лобок Метисов, который был твердым и испускал мускусный запах. Марсель начал сильно качать бедрами, толкая своим узким членом в мое лицо. Я ощущал, как с каждым толчком член все больше напрягается. Шум в ушах становился громче, я обнял танцора за бедра и скользнул лицом вверх-вниз по золотому шелку с каким-то бесстыжим наслаждением, чувствуя реакцию на это его упругого члена.

Бруно щелкал затвором своей ретрокамеры, бросая одобрительные реплики. Арни-двойник запустил мне руки под тунику и сквозь трусы впился пальцами в мои выпяченные ягодицы.

— Да, отлично! — донеслось из-за спины, его руки задрали труселя так, что перманентная вставка уперлась в яйца, а ягодицы оказались обнаженными. Арни стал мять их, ноготь мизинца уперся в промежность, от чего мое уже не послушное тело вырвало глубокий стон. Я начал скользить, проезжая лицом от стремящегося выскочить из повязки Марсельского члена вниз по шоколадным ногам и лег щекой на его гладкие, ухоженные ногти.

Задница трепетала вверху, Арни задрал тунику и стал снимать слишком тугие труселя, которые не поддавались. Я дергался задом, то помогая ему, то мешая. Бруно не переставал щелкать. Вдобавок увидел, что одной рукой он нажимает на затвор, а второй гладит заметно выпяченную ширинку.

Бруно внезапно произнес что-то по-немецки и, к тому моменту уже поднявшийся с моей удивленной попки трусы качок схватил меня одной рукой между ног, а другой под талию, легко приподнял и отнес в ванную. Там он приложил мое слабо сопротивляющееся тело прямо в ванну, животом положив на лежавшую поперек ее досочку, снова откинул на спину непослушную тунику, шлепал меня по ягодицам, не переставая бормотать «да лучше», смазал отверстие скользким и приставил к нему что-то холодное. В попку вдруг застучала мощная струя теплой воды, отверстие, сопротивляясь, сжималось, но Генри запихнул шланг поглубже. Живот мой стал раздуваться, я приполз с досочки, чтобы она не давила на него, зад выплевывал воду обратно, выталкивая шланг, Арни методично запихивал его снова, вода хлестала по ногам, качок включил душ и смывал выплескивающуюся изнутри воду в слив, шлепая меня по попе и шепча "гуд, гуд гай". Я почувствовал, что больше не могу впитывать воду, что я переполнен, застонал, Арни понял это, вытащил из попки шланг и я разразился мощным, долетевшим до стенки фонтаном. Арни тщательно все скатил и стал вытирать меня сзади махровым полотенцем.

Я поднял глаза. В дверях стояли уже абсолютно голые Бруно и Марсель. Штырь Марселя, оказавшийся едва ли не длиннее кучеровского, висел в полунапряжении, рука Бруно лежала на кофейного цвета ягодице, на лицах обоих замерли насмешливые улыбки. Марсель протянул мне рюмку, я закружил головой, Бруно сверкнул холодным взглядом, после чего качок взял меня за волосы и чуть приподнял голову. Рот полуоткрылся и ожогающая жидкость таки полилась внутрь, капая с красных губ на дно ванны.

Арнольд снова ухватил меня за запястье и потащил в комнату. Маска сползла на лоб, попка была влажной от пота, который стекал по яичкам. На подиуме торчала груда из диванных подушек, на которую Арнольд переложил меня; голова оказалась ниже попы, которая теперь выделялась всей композицией, светившейся в потолок беззащитной дыркой. Я как-то понимал, что сейчас будет происходить, и попытался скользнуть в эту груду, хотя мой член все еще стоял. Арнольд вернул меня обратно, сочно шлепнув по жопе; лысый что-то резко велел ему, и через несколько секунд на запястьях моих щелкнули инкрустированные разноцветными камнями наручники.

— Не бойся, Максим, это всего лишь игрушка, только шутка!

«Шпиль» сразу же выскочило из памяти глагол «шпилить». Я-йа, черт возьми... В валявшихся на полу шортах вдруг засветился айфон. Марсель любезно вытащил его и поднес к моему лицу.

Запоздавшая кучеровская эсэмэска гласила: «Твою попку нужно трахать, Максик!»