Не вынимая изо рта

1. ПОЕЗДКА В АМЕРИКУ

Зовите меня Суюнов. Когда я смотрю на себя в зеркало, меня охватывает восторг, изумление и счастье. Я дотрагиваюсь до мочек своих ушей большими пальцами рук — и истома нежности пронзает меня, словно первые пять секунд от введения в канал пениса наркотика «кобзон». Я трогаю мочки ладонью и погружаюсь в сладкое, бесконечное умиротворение, напоминающее пик действия ХПЖСКУУКТ. Я подпрыгиваю, хватаю мочки указательным и большим пальцем, начинаю онанировать, то разжимая, то снова сжимая их, — и предчувствие великого, сильного, огромного оргазма обволакивает мою голову, повергая меня в трепет, блаженство и страсть; мочки как будто заполняют меня целиком; я весь преображаюсь, теряю свет в глазах, понимание и стыд; и бешеный конец затопляет меня всего, отзываясь пульсацией крови во всем теле, судорожным сердцебиением и изливанием семени внутрь. Мне кажется, я не забеременел; я думаю, что могу ощутить сам момент зачатия, самоосеменения; и я боюсь умереть от любви и счастья в этот миг, и мне страшно это; и все происходит как волшебство. О, Иван Теберда!

Сегодня было хорошо. Я припудрил уши, расчесал лобковую область и застегнул чемодан. Я решил полететь в Америку — страну педерастов. Я — монолиз. Монолизы составляют примерно половину русских и четверть украинцев. Мы трахаемся и беременеем через мастурбацию мочек ушей. Американцы — педерасты. Немцы — подмышкочесы, французы — говно. Австрийцы делятся на мужчин и женщин, папуасы различают двадцать девять полов. Теберда! Мне страшно думать о возможностях открытых перед ними. Но извращения запрещены. Родился монолизом — дрочи уши. Если педераст — поступай соответственно. Я боюсь законов, боюсь отрезания своих ушей. Они так прекрасны, что как только я смотрюсь в зеркало, я тут же возбуждаюсь, и тут же начинаю немножечко потрагивать мочки. И ели это случается в общественном мете, это ужасно. Мне уже не раз приходилось платить штраф. О, Теберда!

В детстве, когда я начинал это делать за столом, я тут же получал оглушительную пощечину от своего родителя.

— Люби в одиночестве! — выкрикивал он мне надоевшую общеизвестную фразу, написанную в каждом букваре. — Ты что, русский язык не понимаешь?!

— Я понимаю, — отвечал я в испуге.

— Так вот, иди в туалет, и там давай!

— Там воняет.

— Мне наплевать! — кричал человек произведший меня на свет.

— Ты должен вести себя прилично! Вот когда умру, ты останешься один в квартире, и хоть обдрочись!

— К тебе вчера две муженоски приходили сосать... — говорил я плача.

— Ах ты, гнида! — ярился мой гнусный отцемать. — Я тебе дам!

И он стегал меня ремнем по плечам. Когда он умирал от несварения мочи, я додушил его. Мне хотелось отрезать его мерзкие уши, зачавшие меня, которые были много меньше моих, но потом я решил, что это может вызвать подозрение у милиции. Наши милиционеры были дотошным народом. Они все были белорусы и имели по два влагалища на брата. Когда им нужно было делать «тю-тю», они обнимались, целовались, называли друг друга «машками» и засовывали каждый другому по два пальца обеих рук в эти влагалища. Так они могли стоять часами. И постоянно — поцелуи, «машки». Неудивительно, что их прозвали «машками». Я ненавидел их, а они называли нас «уховертками» и постоянно пытались поймать на нарушении закона о приличии. Один «машка» меня особенно невзлюбил.

— Эй, ты, уховертка! — кричал он мне. — Ты не за мочку ли схватился?

Он шел на меня, смердя своими гордо выставленными влагалищами, которые налились кровью, как глаза навыкате.

— Никак нет, мой дорогой приятель и друг! — нехотя отвечал я.

— Смотри, упэрэ!... — говорил «машка» и степенно уходил.

О, Теберда! Сколько они могут издеваться надо мной!

Сегодня я решил лететь в Америку. Там педерасты, а я — турист. Да, я хочу извратиться. Да это стоит больших денег (американцам на все наплевать, кроме своих загорелых мужественных попок). Да, я заработал деньги у мерзких японцев, которые испражнялись мне в рот. Да, меня чуть на застукали с этим, и мне пришлось отвечать, что я ел у самого себя (как хорошо, что говно у всех одинакового вкуса!). Но я хочу испытать все то, что видел когда-то в детстве, подсматривая за своим родителем, который истратил все свои приличные довольно деньги, заработанные дедушкой, на разные забавы. Я хочу! И хотя и у нас можно найти любые удовольствия и радости, мне наплевать. Я просто хочу увидеть другую страну; посмотреть на небоскреб и прикоснуться к заднице Американской Мечты — главному их монументу, стоящему где-то там. И я полетел.

2. В САМОЛЕТЕ

Стюардесса с большим хуем на лбу спросила меня:

— Коньяк, изжолку, мочу, говно, воду?

— Я хочу кольнуться, — сказал я робко.

— Бой, ты дурак, шутишь?! — рассердилась она. — Иди-ка быстро в туалет, подожди.

Я встал, но тут самолет вошел в крутой вираж. Я упал на какого-то вьетнамца, напоминающего желе, и он тут же начал меня обволакивать, урча.

— Ты — ласковый, как груша в моей стране! — воскликнул он.

— Иди в дупло! — крикнул я. — Я — русский!

Он выделял какую-то пахучую вещь, напоминающую клей. Он был страшно похотлив.

— Ты летишь в Америку, муздрильник? — мурлыкал он. Я не мог отпутаться от этого липкого человеческого существа. — Там свобода, там все. Ты монолиз?!

— Да, — агрессивно отвечал я.

И тогда этот гад начал раздражать мои уши своими щупальцами, или чем-то еще, которые выделяли этот самый клей.

— А! — заорал я. — Я не готов! Мне очень-очень-очень приятно!

Самолет опять сделал какой-то идиотский вираж (очевидно пилоты занимались «тю-тю»), и меня тут же отбросило от вьетнамца.

— Бой, ты здесь? — удивленно спросила стюардесса, которую я чуть не сшиб. Она направлялась к японцу с ночным горшком.

— Я вас люблю, человечинка моя! — насмешливо заявил я, дотронувшись до своих мочек.

— Быстро туда, сказала стюардесса шепотом.

Я помчался в туалет и заперся там. Через какое-то время раздался стук. Я отворил, и вошла стюардесса с огромным шприцем.

— Что это? — оторопел я.

— Это «вань-вань»! — гордо произнесла она. — Лучшее вещество, последнее достижение подпольных дельцов. Вводится в спиной мозг. Для тебя бесплатно, но ты должен поцеловать меня в щеку.

— Пожалуйста, — сказал я и поцеловал ее.

Она тут же стал красной, хуй на лбу эректировал и глаза ее наполнились спермой.

— Невозможно... — выдохнула она. — Это — все... Я не знаю... Я не могу просит тебя еще...

— Мы договаривались только на один раз! — рассерженно заявил я, обнажая спину. — Прошу соблюдать правила.

— Ну ладно, ладно... — залепетала она. — Я же просто так...

Я почувствовал ужасную боль, как будто мне разламывали спину на две части, но как только я хотел повернуться и врезать этой заразе, тут же наступило такое бешеное наслаждение, тепло и счастье, что я упал прямо на туалетный пол, не обратив внимание на то, что ударился затылком об унитаз; и провалился в какую-то сладкую вечность, к которой лучше всего подходит простое слово «рай».

3. ВИНТОМ!

Я очнулся, когда самолет уже стоял на земле. Кто-то страшно стучал в дверь туалета, где я до сих пор лежал. Мочка моего правого уха была погружена в чье-то дерьмо. Это было немного приятно, но я тут же вскочил, вспомнив японцев. Моя спина страшно болела. Опять раздался ужасающий стук.