История О. Из сборника Секс истории

Сэр Стивен О. проживал на острове Сен-Луи, в старом и изящном доме. Его квартира занимала верхний этаж, под самой крышей. Из четырех комнат две выходили окнами на южную сторону. Балконы были пристроены прямо на скате крыши. Одна из этих комнат служила спальней Сэра О., а вторая, где находилась большая коллекция книг в шкафах, была своего рода салоном или рабочим кабинетом: напротив окна располагался обширный диван, а слева от камина стоял старинный круглый стол. Здесь иногда устраивались обеды, так как небольшая столовая с окнами, выходящими во внутренний двор, не всегда могла вместить всех приглашенных гостей. Рядом с ней жил Рене. Ванная комната была общей для всех жильцов. Ее стены были покрашены в такой же яркий желтый цвет, как и стены маленькой кухни. Последняя убиралась ежедневно нанятой для этого женщиной. Полы в комнатах были покрыты красивой красной шестиугольной плиткой, и когда Сэр О. увидел ее впервые, его сердце замерло на мгновение - полы коридоров замка Руаси были сделаны точь-в-точь такими же.

Сэр О. сидел в своей комнате, задернутые шторы, кровать аккуратно заправлена, и наблюдал танцующие языки огня за решеткой камина.

- Я приобрел для тебя новую рубашку, - сказал Рене, входя в комнату. - Такую у тебя еще не было.

Он разложил на кровати, на стороне, где обычно спал Сэр О., белую почти прозрачную рубашку, подчеркнутую по талии и очень легкую. Сэр О. примерил ее. Через тонкий материал просвечивались темные контуры сосков. Комната была белая: стены, кровать и даже медвежья шкура на полу... а теперь еще новая шелковая рубашка для его хозяйки.

Сидя на полу рядом с горящим камином, О. внимательно слушала своего возлюбленного. Он разговаривал о свободе, точнее – о том, что она несвободна. Признавая ей право уйти в любой момент, он требовал полного послушания и рабской покорности, как будто напоминая о замке Руаси и кольце на ее пальце. И хоть это было странно, ее счастливым делало его признание в любви (он всегда искал доказательства ее безграничной преданности).

Рене нервно ходил по комнате и говорил. О. сидела скрючившись, опустив глаза и не решаясь встретиться с взглядом возлюбленного. Внезапно Рене попросил ее расставить ноги, и она поспешно подняла рубашку, присев на пятки – такую жесткую позу принимают японки или монахини-кармелитки – и широко раздвинула колени. Жесткий белый мех немного щекотал ягодицы. Затем он велел ей приоткрыть рот. В такие мгновения О. ощущала, что с ней разговаривает Бог.

Возлюбленному нужно было только одно – полная и безусловная доступность. Ему не хватало просто открытости и покорности, он искал абсолютное подчинение. Ее внешность и поведение не должны были намекать на возможность сопротивления или отказа.

Это означало следующее: во-первых – она не должна складывать ногу на ногу в присутствии кого-либо, а также держать губы слегка приоткрытыми. Соблюдение этих двух правил не так просто, как может показаться. Ей потребуется максимальная концентрация и внимание. Второе касается ее одежды. Она сама должна будет заботиться о своем гардеробе. Завтра она должна проверить шкафы и ящики с бельем и вытащить оттуда все трусики и пояса. Он заберет это у нее. Тоже самое касается лифчиков – ему больше не придется перерезать бретельки ножом – а также рубашек, закрывающих грудь. Можно оставить только блузки и платья, которые застегиваются спереди, а также широкие свободные юбки. Теперь ей придется ходить по улицам с незаторможенной грудью. Нужные вещи она должна заказать у портнихи. Деньги на это есть в нижнем ящике секретера.

Остальное, сказал Рене, он расскажет ей позже. Затем он положил дрова в камин, зажег лампу из желтого стекла, стоящую у головной части кровати, и направился к двери, сказав О., что скоро вернется. Она прошептала без поднятия головы:

— Я тебя люблю.

Рене вернулся, и последнее, что увидела О. перед тем как погасить свет и помещение погрузилось во тьму, был бледный блеск ее загадочного металлического кольца. В то же мгновение она услышала голос возлюбленного, нежно призывающий ее и почувствовала его настойчивую руку между своих ног.

О. завтракала одна - Рене уехал рано утром и должен был вернуться только вечером. Он собирался отвести ее на ужин. Неожиданно раздался звонок телефона. Она вернулась в спальню и подняла трубку. Это был Рене. Он хотел узнать, ушла ли женщина, которая делала уборку в квартире.

- Да, - сказала О. - Она приготовила завтрак и только что ушла.

- Ты уже начала распаковывать вещи? - спросил он.

- Нет, - ответила О. - Я только что встала.

- Ты одета?

- В ночную рубашку и халат только.

- Положи трубку и сними их.

Она разделась. Ее охватило странное возбуждение, и телефон, задетый неловким движением руки, вдруг соскользнул с кровати и упал на ковер. О. вскрикнула от испуга, боясь, что связь прервалась, но напрасно. Подняв трубку, она услышала голос возлюбленного:

- Ты еще не потеряла кольцо?

- Нет,- ответила она.

Потом он попросил ее подождать его и при его приезде приготовить чемодан с ненужной одеждой. После этого он положил трубку.

День выдался спокойным и ясным. Лучи бледного осеннего солнца падали на пол, оставляя желтые отблески. Она подняла заброшенную в спешке белую рубашку и бледно-зеленый, как незрелый миндаль, махровый халат и направилась в ванную комнату, чтобы их привести в порядок. Проходя мимо зеркала, висевшего на стене, она замедлила шаг. В ее мыслях возникло лицо Руаси. Теперь у нее не было кожаного ожерелья и браслетов, никто не унижал ее, но тем не менее она никогда раньше не испытывала такой сильной зависимости от чужих желаний и силы. Никогда прежде она не чувствовала себя такой рабыней, как сейчас, стоя перед зеркалом в своей квартире, и это чувство приносило ей больше радости. Когда она наклонилась открыть ящик со бельем, перси ее слегка покачнулись.

На уборку белья Она потратила около двух часов. Меньше всего хлопот было с трусами; она просто бросила их в одну кучу и все. С лифчиками тоже не возникло проблем: они все застегивались на спине или сбоку, и она отказалась от них. Перебирая пояса, или лучше сказать, просто откидывая их в сторону, она задумалась только раз, когда взяла в руки вышитый золотыми нитками пояс-корсет из розового атласа; он застегивался на спине и очень напоминал корсет, который ей приходилось носить в Руаси. Она решила пока его оставить. Пусть Рене сам занимается этим. Она также не знала, что делать с многочисленными свитерами и некоторыми платьями из своего обширного гардероба. Последней из шкафа с бельем Она вытащила черную шелковую подюбник, украшенную плиссированным воланом и объемным кружевом. Вспомнив это, она подумала, что ей теперь понадобятся другие подюбники, короткие и светлые, и ей, видимо, придется отказаться от прямых строгих платьев. Затем она внезапно задала себе вопрос: что же надеть ей зимой, когда наступит холод?

Наконец с этим было покончено. Из всего гардероба она оставила лишь застегивающиеся спереди блузки, свою любимую черную юбку, пальто и тот костюм, что был на ней, когда они возвращались из Руаси.

Она прошла на кухню, чтобы приготовить чай. Женщина, приходившая делать уборку, забыла, видимо наполнить дровами корзину, которую они ставили перед камином в салоне, и О. сделала это сама. Потом она отнесла корзину в салон, разожгла камин и, устраиваясь в глубоком мягком кресле, стала ждать Рене. Сегодня, в отличии от прочих вечеров, она была голой.

Первые неприятности ждали О. на работе. Хотя, неприятности — это, наверное, слишком сильно сказано, скорее — непредвиденные осложнения. О. работала в одном из рекламных фотоагентств. Стояла середина осени. Сезон уже давно начался, и все были неприятно удивлены и недовольны столь поздним ее возвращением из отпуска. Но если бы только это. Все были буквально потрясены той переменой, что произошла с ней за время ее отсутствия. Причем, на первый взгляд, совершенно невозможно было определить, в чем, собственно, заключалась эта перемена. Но что перемена в ней произошла, никто не сомневался. У О. изменились осанка, походка; взгляд стал открытым и ясным, в глазах появилась глубина, но более всего поражала какая-то удивительная законченность, завершенность всех ее движений и поз, их неброское изящество и совершенство. Одевалась она без особого лоска, считая, что к этому обязывает ее работа, и все же, несмотря на всю ту тщательность, с которой подбирались ею костюмы, девушкам-манекенщицам, работающими в агентстве, удалось подметить нечто такое, что в любом другом месте прошло бы абсолютно незамеченным (как-никак их работа и призвание были непосредственно связаны с одеждой и украшениями) — все эти свитера, надеваемые прямо на голое тело (Рене после долгих раздумий позволил ей носить их), и плиссированные юбки, взлетающие от малейшего движения, наводили на мысль о некой униформе, настолько часто О. носила их.

— Что ж, неплохо, — произнесла одна из моделей, блондинка с зелеными глазами и славянским лицом, у которой кожа была нежного золотисто-коричневого оттенка. Ее имя было Жаклин. — Но зачем эти резинки? — спросила она через некоторое время. — Вы можете испортить свои ноги.

В какой-то момент О. забыв о предосторожности, резко села на подлокотник большого кожаного кресла. Она это сделала так резко, что юбка взметнулась вверх как широкий веер. Жаклин успела увидеть голое бедро и резинку, держащую чулок. У нее появилась улыбка на лице. О., заметив ее улыбку, немного смутилась и склонилась для подтягивания чулок.

— Это очень удобно.

— В чем? — спросила Жаклин.

— Мне не нравится носить пояса, — ответила О.

Но Жаклин уже не слушала ее. Она продолжала смотреть на массивное кольцо на пальце О.

За несколько дней О. сделала более пятидесяти снимков Жаклин. Никогда раньше она не получала такого удовольствия от своей работы, как сейчас. Хотя, чтобы быть справедливым, нужно отметить, что у нее еще никогда не было модели подобного типа. О. удалось уловить и передать в своих фотографиях редкую гармонию между душой и телом человека, которую так сложно встретить у других людей. Казалось бы, модель нужна лишь для того, чтобы подчеркнуть богатство и красоту материалов, изысканность тканей и блеск ювелирных изделий. Но в случае с Жаклин это было не только так — она сама являлась произведением искусства, созданием, которым природа может гордиться. В простой рубашке она выглядела так же эффектно, как и в самом роскошном норковом пальто. У Жаклин были короткие густые белокурые волосы со слегка завитыми прядями. Когда она разговаривала, она обычно наклоняла голову влево и, если на ней была шуба, то щекой она прикасалась к поднятому воротнику. Однажды О. удалось сфотографировать ее в таком виде — улыбающуюся, нежную, с щекой, которая прижималась к голубому норковому воротнику (скорее голубовато-серому, цвета древесного пепла), со взлохмаченными ветром волосами. Она нажала на кнопку фотоаппарата в тот момент, когда Жаклин на короткое время замерла и слегка открыла губы, закрывая глаза. В процессе печати этого снимка О. с интересом следила за тем, как лицо Жаклин появляется из ничего под действием проявителя. Спокойное и удивительно бледное лицо напомнило ей лица утопленниц. Делая пробные фотографии, она специально осветлила их.

Но особенно впечатлила О. другая фотография с Жаклин. На ней девушка стояла против света, с открытыми плечами, в роскошном вышитом золотом платье из красного плотного шелка; на голове была черная вуаль с крупными ячейками и тонкими кружевами. На ногах были красные туфли на очень высоком каблуке. Платье было до пола и расходилось на бедрах, а затем сужалось в талии, подчеркивая форму груди. Этот стиль уже не моден, но раньше, в средние века, такое платье носили невесты на свадьбе. В то время О., стоя перед Жаклин в этом необычном наряде, начала мысленно менять образ модели: узкий пояс заменить на широкий для более выразительной талии, раскрыть грудь — и получится точная копия платья, которое она видела в замке у Жанны; такой же шелк, гладкий и толстый, такой же фасон... Шею девушки украшало золотое ожерелье, а на запястьях сверкали золотые браслеты. О. внезапно подумала, что в кожаном ожерелье и браслетах Жаклин будет выглядеть еще прекраснее.

Вдруг Жаклин подняла платье и спустилась со сцены в гримёрную, где манекенщицы переодевались и накрашивались. О., которая обычно не заходила туда, решительно последовала за ней. В дверях она прислонилась к косяку и не отводила глаз от огромного зеркала, перед которым за столиком сидела Жаклин. Зеркало занимало большую часть стены, позволяя О. видеть как Жаклин, так и саму себя и костюмершу, заботившуюся о манекенщицах. Блондинка сама сняла ожерелье; ее поднятые обнаженные руки напоминали ручки древних благородных амфор. Под мышками у неё было аккуратно выбрито, а на бледной коже мелькнули капельки пота. Затем Жаклин сняла браслеты и положила их на столик. О. услышала звук железной цепи. Светлые, почти белые, волосы и загорелая, цвета мокрого песка, кожа... Вдруг О. почувствовала слабый запах духов и неизвестно почему внезапно подумала, что алый цвет шелка на фотографиях наверняка превратится в черный...

В этот миг девушка подняла взгляд, и их глаза столкнулись. Жаклин не отводила глаз от нее, смотря прямо и откровенно, а О., неспособная оторвать взгляд от зеркала, почувствовала, что краснеет.

— Прошу меня извинить, — сказала Жаклин, — но мне нужно переодеться.

— Извините, — пробормотала О. и задвинула за собой дверь.

На следующий день пробные фотографии были готовы. Вечером О. должна была пойти с Рене в ресторан, и она, еще не зная стоит ли показывать эти снимки своему возлюбленному, все же решила взять их домой. И вот теперь, сидя перед зеркалом в своей комнате и нанося тени на веки, она время от времени останавливалась чтобы посмотреть на разложенные перед ней фотографии и прикоснуться пальцем к твердой блестящей бумаге. Тонкие линии бровей, улыбающиеся губы, грудь... Услышав звук ключа, вставленного в замок входной двери, она быстро собрала фотографии и спрятала их в верхний ящик стола.

Прошло уже две недели со времени того первого разговора с Рене. О. сменила гардероб, но пока еще не могла привыкнуть к своему новому образу. Как-то вечером, вернувшись из агентства, она нашла на столе записку от Рене, в которой он просил ее закончить все дела и быть готовой к 8 часам — он пришлет за ней машину и они поедут ужинать вместе с его другом. В конце он напоминал ей одеться полностью в черное («полностью» было подчеркнуто дважды) и не забыть взять свою шубку из меха.

Было уже 6 часов вечера. На подготовку у нее оставалось два часа. На календаре была середина декабря. За окном было холодно. О. решительно решила надеть черные шелковые колготки, плиссированную юбку и к ней либо толстый черный свитер с блестками, либо жакет из черного фая. После коротких раздумий она выбрала второй вариант. Жакет был с подкладкой из стеганой хлопчатобумажной ваты, с золотыми пряжками от пояса до воротника. Он имел стиль мужского жилета шестнадцатого века. Жакет хорошо облегал ее фигуру и, благодаря подшитому к нему лифчику, красиво подчеркивал грудь. Золотые пряжки-застежки, напоминающие застежки детских меховых сапог, придавали жакету особую изящность.

О., после раздевания, приняла водные процедуры и теперь, сидя перед зеркалом в ванной комнате, наносила макияж на свои глаза и губы. Она стремилась достичь такого же эффекта, который она создавала в Руаси (в записке Рене он просил ее об этом). У нее возникло какое-то странное чувство возбуждения. Тени и краски, которые у нее были сейчас, немного отличались от тех, что она использовала в замке. В ящике туалетного столика О. нашла ярко-красные румяна и нанесла ими небольшое количество на кончики грудей. Сначала это почти не было видно, но вскоре краска потемнела, и О., заметив это, подумала, что переборщила. Она вымочила кусочек ваты в спирте и начала активно протирать им соски, стараясь удалить румяна. После продолжительных усилий ей это наконец удалось, и она начала более осторожно наносить косметику. Через минуту на ее груди раскрылись два крупных розовых цветка. Она пыталась подкрасить румянами и те губы, что скрыты под пушистыми волосами, но безуспешно - краска не оставляла следа. Затем она тщательно причесалась, припудрила лицо и взяла с полки флакончик с духами - подарок Рене. Название духов О. не знала. Они имели запах сухого дерева и каких-то болотных растений. Она опрыскала ими подмышки и область между ног. В Руаси ее научили быть умеренной и неторопливой, поэтому она повторила это три раза, каждый раз давая жидкости высохнуть на своей коже в виде мельчайших капель ароматного тумана. Затем она начала одеваться: сначала чулки, затем нижняя юбка, после нее большая плиссированная юбка и наконец жакет. Подтянув застежку жакета, О. надела перчатки и взяла со своей кровати сумочку, в которой были губная помада, пудреница, гребень, ключи и около тысячи франков. Уже в перчатках она достала из шкафа свою норковую шубу и, присев на край кровати, положила ее на свое колено. Было почти восемь часов. Она приготовилась ждать.

Однако, в данный момент часы пробили восемь, и О. решила отправиться к выходной двери. Проходя по коридору мимо зеркала, которое висело на стене, она заметила свое спокойное отражение, из которого можно было увидеть и покорность, и смелость.

Автомобиль остановился рядом с небольшим итальянским ресторанчиком. О. открыла дверь и вошла внутрь. Первым человеком, кого она увидела в зале, был Рене. Он сидел за барной стойкой и выпивал темно-красную жидкость из бокала.

Увидев О., он дружелюбно улыбнулся и пригласил ее пальцем подойти. Когда она подошла, он взял ее за руку и представил ее находившемуся рядом спортивно одетому мужчине с седыми волосами на английском языке: господин Стивен Г. Мужчина кивнул. Они предложили О. сесть на свободный табурет между ними, при этом Рене напомнил ей, чтобы она садилась аккуратно и не мяла свою юбку. Прикосновение холодного сиденья к ее ногам было довольно неприятным, и О. ощущала на своих бедрах металлический ободок табурета. Избегая случайного скрещивания ног, О. решила усесться на самом краю сиденья, а ее юбка развернулась вокруг нее. Она положила правую ногу на поперечину табурета и опиралась левой туфлей на пол.

Англичанин все это время молча рассматривал ее с интересом. Она чувствовала его пристальный взгляд, который скользил по ее коленям, рукам, груди. Ей казалось, что его глаза оценивают ее как предмет или инструмент. Сама же О. думала о себе как о предмете. Под влиянием его взгляда, она сняла перчатки. Ее руки больше походили на руки парня, а не на женщину. Она была уверена, что он заметил это, и ожидала какого-то комментария. К тому же на ее левой руке, на среднем пальце, блестело кольцо с тремя золотыми спиралями, которое напоминало ей о Руаси. Но он не сказал ничего, хотя безусловно заметил это кольцо - в этом О. не сомневалась.

Рене наслаждался мартини, а Сэр Стивен предпочитал виски. О. заказала стакан грейпфрутового сока по желанию своего возлюбленного. Потом англичанин предложил им перейти в более уединенный зал, где можно было бы спокойно поужинать. Он спросил О., что она думает об этом.

— Да, я согласна, — ответила О., взяв свою сумочку и перчатки со стойки.

— Замечательно, — сказал Сэр Стивен и протянул руку, чтобы помочь О. слезть со стула. При этом он заметил, что ее руки кажутся созданными для работы с металлом; его слова были двусмысленными - они могли относиться как к железу, так и к цепям.

Они спустились в небольшой подвальчик с выкрашенными известью стенами. В зале было всего лишь четыре столика. Все было очень аккуратно и уютно. Один из столиков уже был занят, но там люди явно готовились уходить. На левой стене была нарисована большая туристическая карта Италии. Разноцветные пятна на карте напомнили О. о мороженом - малиновом, ванильном, вишневом. Она подумала, что в конце ужина надо будет заказать мороженое с сливками и тертым миндалем. У О. было чувство легкости, ее переполняло счастье. Рене случайно задел ее бедро коленом под столом, и она поняла, что все его слова предназначены только для нее. Рене также не отводил глаз от нее. Они заказали для нее мороженое. Затем Сэр Стивен пригласил О. и Рене к себе домой на чашку кофе. Приглашение было принято без колебаний. Ужин был легким, и О. заметила, что мужчины выпили немного (она получала очень маленький порцию): всего полграфина кьянти на троих. Когда они выходили из ресторана, еще только начиналось девять часов вечера.

— Мне очень жаль, но я отпустил своего водителя, — сказал сэр Стивен, — и поэтому не могли бы вы, Рене, управлять автомобилем? Лучше всего будет, если мы прямо сейчас отправимся ко мне.

Рене занял место водителя. О. села рядом. В просторном «Бьюике» они без труда разместились втроем на переднем сиденье.

Ля Рен после угрюмой Альмы Ку показался ей очень светлым, и это было вызвано голыми деревьями без единого листа, черные ветви которых словно сконцентрировали свет вокруг себя. На площади Согласия было сухо, и над ней темными низкими облаками нависал огромный одеялом, готовый прорваться снегопадом. О. услышала тихий щелчок и почувствовала струю теплого воздуха под ногами — обогреватель заработал. Она повернулась и посмотрела на сэра Стивена. Англичанин улыбнулся ей.

Некоторое время Рене двигался вдоль Сены, по правому берегу, затем повернул на мост Пон Руйаль. Вода между каменными опорами моста стояла устрашающе неподвижно, словно окаменела и выглядела черной. О. подумала о гематите, который также известен как черный железняк, хотя он по цвету черный. Когда-то давно, когда ей было пятнадцать лет, у ее тридцатилетней подруги было кольцо из гематита, украшенное миниатюрными бриллиантами. О. тогда очень хотелось иметь ожерелье из такого черного металла, которое при надевании на шею плотно обхватывало бы ее и, возможно, немного давило бы... Но согласилась бы она поменять свое кожаное ожерелье с замком Руаси на гематитовое ожерелье из детства? Кто знает.

Она снова представила себе ту жалкую грязную комнату в квартале Тюрбиго, куда она, будучи еще школьницей, пришла с Марион, и вспомнила, как долго распускала свои густые косы, пока прекрасная Марион раздевала ее и укладывала на железную кровать со скрипящими пружинами. Марион становилась еще более прекрасной, когда ее ласкали и любили, и тогда ее глаза сияли небесным голубым цветом подобно двум далеким мерцающим звездам.

Рене остановил автомобиль на одной из множества узких улиц, соединяющих рю Университэ с рю Де Лиль. О. никогда раньше не была здесь.

Они вошли во двор. Квартира сэра Стивена располагалась в правом крыле большого старинного особняка. Комнаты образовывали некую последовательность. Последняя комната была самой просторной и изысканной: удивительное сочетание мебели из темного дерева и шелковых занавесок бледных оттенков (желтого и светло-серого).

— Прошу вас присесть, — сказал сэр Стивен, обращаясь к О. — Здесь, на диване. Вам будет комфортно. Пока Рене готовит кофе, я хочу попросить вас внимательно выслушать то, что я скажу.

Большой диван с обивкой из светлого шелка, на который указывал сэр Стивен, стоял перпендикулярно камину. О. сняла шубу и положила её на спинку дивана. Обернувшись, она заметила, что Рене и англичанин стоят неподвижно и ждут её. Она положила сумку рядом со шубой и сняла перчатки. О. не знала, как ей удастся незаметно для них приподнять юбку и скрыть факт отсутствия чего-либо под ней. В любом случае, это было невозможно делать пока они смотрят на неё с таким интересом. Но пришлось уступить.

Хозяин квартиры занялся камином, а Рене внезапно схватил О. за волосы и, запрокинув ей голову, поцеловал в губы. Поцелуй был долгим и страстным, огонь страсти разгорался внутри О. Возлюбленный лишь на мгновение оторвался от её губ, чтобы сказать, что он безумно любит её, и снова приставился к этому возбуждающему источнику. Когда Рене, наконец, отпустил её и она открыла глаза, то увидела прямой и серьезный взгляд сэра Стивена. О. поняла, что она нравится англичанину, что он желает её. Кто смог бы устоять перед притягательностью слегка открытого влажного рта, мягких нежных губ, больших светлых глаз, мягкой кожи и изящной шеи, подчеркнутой черным воротничком словно от камзола мальчика-пажа из далекого средневековья. Но сэр Стивен сдерживался; он лишь легко провел пальцем по её бровям и коснулся её губ. Затем он сел напротив неё в кресло и, подождав пока Рене также найдет удобное место, начал говорить.

— Я считаю, — сказал он, — что Рене никогда не рассказывал вам о своей семье. Хотя возможно вы знаете, что его мать уже была замужем до того, как выйти за его отца. Ее первый муж был англичанином, который также был женат и имел сына от предыдущего брака. Этот сын – впереди вас и на некоторое время его мать заменила мою. Потом она ушла от нас. Итак, получается, что мы и Рене являемся родственниками друг другу, хотя нет никакой кровной связи. Я знаю, что он любит вас. Об этом говорить не нужно, достаточно одного взгляда, чтобы понять это. Мне также известно, что вы уже посетили Руаси один раз и я полагаю, что вернетесь туда еще раз. Вы хорошо знаете, что это кольцо на вашей левой руке дает мне право распоряжаться вашим присутствием по своему усмотрению. Но это право не только мое – все, кто знает тайну этого кольца, имеют такое же право. Однако в таких случаях речь может идти только о временной связи без серьезных обязательств. Но нам нужно нечто большее, более серьезное. Вы не ошиблись, я действительно сказал "нам". Просто Рене предпочитает молчать и позволяет мне говорить от нашего имени. Если мы уже братья, то я старше – Рене младше меня на десять лет. Между нами сложилась традиция – все, что принадлежит мне, принадлежит и ему, и наоборот. Так что вопрос: вы согласны присоединиться к этому? Я прошу вашего согласия и хочу услышать "да" от вас самой. Ведь это будет для вас гораздо более серьезным обязательством, чем простая покорность, которую вы уже давно готовы исполнить. Прежде чем ответить, подумайте о том, что я буду всего лишь другим воплощением вашего возлюбленного и никем другим. У вас по-прежнему будет только один хозяин – более строгий и требовательный, чем мужчины в замке Руаси, потому что я буду рядом с вами каждый день. Кроме того, у меня есть свои привычки и я ценю ритуалы.

Тихий спокойный голос сэра Стивена пронзал комнату полной тишиной, словно тревожная мелодия. Даже потрескивание дров в камине не нарушало его звучания. О. ощущала себя приколотой бабочкой, иглой из слов и взглядов, пронзающей ее и прижатой к теплому шелку дивана. Страх охватывал ее, и она терялась в нем. Она могла не знать многого, но она была уверена, что ее будут мучить гораздо сильнее, чем в Руаси, если бы она согласилась.

Мужчины стояли рядом и смотрели на нее с вопросительным выражением лиц. Рене курил, а дым от его сигареты поглощался черной лампой на столике рядом. В комнате было слышно запах свежести ночи и древесных поленьев.

— Вы уже готовы ответить или хотите услышать что-нибудь еще от меня? — не выдержал и спросил сэр Стивен.

— Если вы согласны, — ответил Рене, — я сам расскажу вам о требованиях сэра Стивена.

— О желаниях, — поправил его англичанин.

О. знала, что дать согласие не было самым трудным. Она также понимала, что ни у нее, ни у мужчин не возникало мысли о том, чтобы она могла сказать "нет".

Самое сложное было просто произнести хоть одно слово. Ее губы облизывались от нервного напряжения, в горле была комка. Руки покрылись холодным потом. Если бы только она могла закрыть глаза! Но нет... Две пары глаз упорно следили за ней, и она не могла и не хотела избавиться от этого настойчивого взгляда. Чувствуя его на себе, она словно вернулась в Руаси, в свою келью, к чему-то, что казалось ей забытым или давно покинутым. После возвращения из Руаси Рене всегда ласково обращался с ней и никто за все это время не напоминал ей о кольце или использовал его возможности. Либо она не встречала людей, знающих тайну кольца, либо они по какой-то причине предпочитали молчать. О. подумала о Жаклин. Но если Жаклин была в Руаси, то почему она не носила железного кольца на память? И какое влияние на О. имела эта тайна, которую знала Жаклин?

О. казалось, что она превратилась в камень. Нужен был толчок извне — удар или приказ, чтобы вывести ее из этого оцепенения, но толчка-то как раз и не было. Они не хотели от нее послушания или покорности; им нужно было, чтобы она сама отдала себе приказ и признала себя добровольной рабыней. Именно признания они добивались от нее. Ожидание затягивалось. Но вот О. выпрямилась, собравшись с духом, расстегнула верхние пряжки жакета, словно задыхаясь от охватившей ее решимости, и встала. Колени и руки ее мелко дрожали.

— Я твоя, — сказала она своему возлюбленному, — и буду тем, чем ты захочешь.

— Не твоя, а ваша, — поправил он ее. — А теперь повторяй за мной: я ваша, я буду тем, чем вы захотите.

Серые колючие глаза англичанина, не отрываясь, смотрели на нее. Рене тоже не сводил с нее глаз, и она утопая в них, размеренно повторяла за возлюбленным произносимые им слова, немного, правда, изменяя их. Рене говорил:

— Ты признаешь за мной и сэром Стивеном право...

И она повторяла стараясь говорить как можно четче:

— Я признаю за тобой и за сэром Стивеном право... Право распоряжаться моим телом тогда и так, как вы сочтете нужным... Право бить меня плетью как преступницу или рабыню... Право заковывать меня в цепи и не обращать внимания на мои мольбы и протесты.

— Ну вот, — сказал Рене. — Кажется, я ничего не забыл. Думаю, сэр Стивен должен быть удовлетворен.

Примерно это же он говорил ей в Руаси. Но тогда у нее не было другого выхода. Там, в замке, она жила словно во сне, хотя и страшном. Сырые подвалы, пышные платья, пыточные столбы, люди в масках — все это не имело ни малейшего отношения к ее обыденной жизни и к ней самой. Ее тогдашнее состояние было, наверное, сравнимо с состоянием спящего человека: спящий понимает, что сейчас ночь и он спит, и видит страшный сон, который рано или поздно, но должен кончиться. С одной стороны спящий, хочет, чтобы это произошло поскорее дабы прекратился навеваемый им кошмар, а с другой, хочет, чтобы он продолжался, ибо ему не терпится узнать развязку. И вот она, развязка, наступила, да еще и так неожиданно. О. меньше всего предполагала, что это произойдет так и в такой форме. В предельно короткий промежуток времени она оказалась брошенной из настоящего в прошлое и тут же возвращена обратно, но настоящее уже неузнаваемо изменилось. До сих пор Рене никогда не бил ее и единственное, что изменилось в их отношениях после ее пребывания в замке, так это то, что он теперь, занимаясь с ней любовью, использовал не только ее лоно, но и ее зад и рот. О., конечно, не могла знать этого наверняка, но ей почему-то казалось, что ее возлюбленный там, в замке, никогда не участвовал в избиениях ее плетьми. Возможно, это объяснялось тем, что удовольствие, получаемое им при виде беззащитного, связанного, извивающегося под ударами хлыста или плетки тела, было несравнимо сильнее, чем если бы он сам наносил эти удары. Похоже, что это было именно так. Сейчас, когда ее возлюбленный, полулежа в глубоком кресле и закинув ногу на ногу, с удивительным спокойствием в голосе говорил ей, что рад ее согласию и с любовью в сердце отдает ее сэру Стивену, он тем самым как бы выдавал себя и признавал за собой это качество.

— Когда господин Стивен пожелает провести время с вами — ночь, час или просто прогуляться по Парижу или поужинать вместе, он предупредит заранее по телефону и отправит машину за вами, — сообщил Рене. — Иногда я сам буду приезжать за вами. Вы решайте. Да или нет?

Однако она не могла выговорить ни слова. Произнесение "да" означало отказаться от себя, своей воли и желаний, хотя она была готова на это пойти. Она видела страстное желание у господина Стивена обладать ею и его аппетитный взгляд возбуждал ее. Возможно, даже более нетерпеливо, чем он сам, она ждала того момента, когда его руки или губы коснутся ее. И только от нее зависело, сколько времени пройдет до этого момента. Однако ее тело говорило "нет" — плеть и удары произвели свое действие.

В комнате царила полная тишина, словно время остановилось. Наконец-то желание пересилило страх в душе О., и она, наконец, произнесла долгожданный ответ. Нервное напряжение было настолько сильным, что мгновением позже О. почувствовала, как огромная слабость охватывает ее и она медленно скатывается на пол.

Словно через густую стену, она услышала голос господина Стивена, который говорил о том, что страх очень к лицу ей. Но он разговаривал не с ней, а с Рене. О. почему-то показалось, что господин Стивен сдерживает свое желание подойти к ней, и ей стало жаль его неопределенности. Она открыла глаза и встретила взгляд своего возлюбленного. Внезапно О. испытала ужас — может быть Рене заметил что-то в ее глазах и принял это за измену? О. не рассматривала желание предаться господину Стивену как измену, так как это желание возникло у нее с молчаливого одобрения самого Рене или даже по его указанию. И все же она не была до конца уверена, не сердится ли на нее ее возлюбленный. Любой его жест или знак были бы достаточными, чтобы она навсегда забыла о господине Стивене. Но знака так и не последовало. Вместо этого Рене в третий раз попросил ее дать им ответ. О. после короткой паузы прошептала:

— Я готова согласиться на все. Я ваша. Делайте со мной все, что хотите. — Она опустила взгляд и тихо добавила: — Я лишь хотела бы знать, будет ли плетью наноситься мне боль?

Наступило долгое молчание, и О. успела неоднократно пожалеть о своем глупом вопросе. Наконец сэр Стивен ответил:

— Иногда.

Затем О. услышала шуршание коробки спичек и звон стаканов — кто-то, вероятно, наливал себе виски. Рене молчал. Он не желал принимать участие в разговоре.

— Конечно, я могу согласиться на все и обещать вам любое условие, но выдержать это я не смогу.

— Это и не требуется от вас. Вы можете кричать и плакать по желанию. Мы не запрещаем этого, — снова прозвучал голос англичанина.

— Ох, только не сейчас. С