День Победы

Посвящается Манечке,

доброй и красивой девушке.

На 9 мая Жека сговорил в Е*** ехать — город побольше, народ потолще, салют погромче. Не мы одни такие центроустремлённые оказались — электричка была битком. Жека — шустрый веник — ещё сел, а меня стиснули в проходе тела любимых соотечественников, вывернув как буратину последнюю. Из этой оказии вышел нежданный интерес. Рука за спину вывернута оказалась, а соотечественники мои (любимые всё больше и больше) неугомонно шастали туда-обратно — за билетом, с билетом, в туалет, из него. Теперь складывайте сами: теснота плюс рука на уровне сами понимаете чего плюс находящиеся в непрерывном движении по-летнему раздетые тела. Ну?: Вообще-то «фротаж» это называется. Кажется. Сколько в моей ладони оказалось писек-попок — не сосчитать. Нет, вы не подумайте чего такого. Не урод какой. Но прикольно ведь. Девочки своими лобками трутся, мальчики хозяйство своё просто вталкивают в руку и, замерев на секунду другую, дают пальцам чудесную возможность ощутить упругую комбинацию из трех составляющих. Вот бы не подумал, что столько хуев и яиц придётся перещупать. И если вы рассчитываете, что я сейчас покраснею и скажу, что поступил не красиво и не прилично, то фигушки. Очень пикантные воспоминания. Рекомендую. Только аккуратнее, ребята. Деликатнее так. Берегите лицо и зубы — всё это в жизни вам ещё пригодится.

Жека всю дорогу предлагал сесть к нему на колени. Но, во-первых, мы не в Амстердаме каком — в окна с провинциальной пошлой бравадой заглядывали угаженные имена родины: Глубокая Жопа, Мухосранск, Задрищево, Пердяевка — нас не поймут, осудят, будут показывать пальцем, говорить: «Пидорасы! В тайгу вас, в Сибирь. Ебитесь там с белыми медведями по четным дням и с бурыми по нечетным». Да и «во-вторых» имеется — лишать себя удовольствия «очумелые ручки» — дураков нет. Все умные стали.

— Жека, Жека, а куда мы пойдём?

— Сначала к Пал Палычу. Сумки бросим, пожрём и позвоним.

— Кому?

— Богдану.

— Кто такой?

— Друг. Встретиться сговорились, пивка попить.

Дверь открыл крепенький парень с раскосыми глазами, крашеной белоцветной шевелюрой, в шортах и бусах.

— Пал Палыч дома?

— Нет, он уехал в командировку, — парень говорил как будто карамель во рту перекатывал — тягуче, сладко.

(Лай-ла-ла. Какое небо голубое:)

— А! Ты Жека. Пал Палыч говорил о тебе. Много, — карамельный сладко улыбнулся.

— Проходите. Я — Ринат. Эээ: племянник Пал Палыча.

Ну-ну.

Берлога Пал Палыча — Рим времён заката империи. Если золоченые обои ручной работы, то ободранные в нескольких местах. Если плазменная панель, то подмотанная скотчем. Если огромный ковер, то многократно обоссаный любимым котом Люсей. Почему кота зовут Люся? Хороший вопрос.

Дав отбой телефонной трубке, и без того не ласковые Жекины глаза сверкали тигриным блеском.

— Пидорас, — выдохнул он, налегая на последнее протяжное «с».

— Придёт со своей чувихой.

— И чё?

Жека окрысился: «Хуй через плечо!».

Под грохот и лязг «Терминатора-3» мы влёгкую уговорили 2 кг пельменей и полтарашку на двоих. Ринат тщательно пережевывал огурчик и выбирал листики салата (которые пожирней что ли?). Затем долго и неумело забивали гильзу травы, которой Жеку снабдил один беззубый маромойка. Я побрезговал гаситься этим укропом, хотя позже под потолком слоился легко узнаваемый сладковатый запашек.

Бодрым, жизнеутверждающим шагом злой и взъерошенный Жека вел нас на главную площадь. Козлячий мэр запретил торговать спиртным в центре и баллоны пива и джина пришлось переть с собой. Карамельный Ринат, после волшебной травы совсем растекся в сахарный сироп. Купив на лотке детский праздничный ободок, он шел аккуратно переставляя ноги, радуясь жизни и покачивая большими, розовыми заячьими ушами из паралона.

Народу — хуева туча! Киндеры с облаками сахарной ваты, мужики с пивом, тётки визгливо смеются и орут на одуревших детей. В сквере уже тусили амбал — массажист Шурик и Геннадий Георгиевич, широко прославившийся в узких кругах антрепренер, сумевший кинуть на бабосы саму Пугачеву. Вот уж во истину — такие люди и без охраны! Жека вертел головой во все стороны, привставал на цыпочки и, наконец, замахав кому-то рукой и работая джинсовыми локтями, стал ледоколить толпу. Мы с Ринатом держались в фарватере, по уши груженые горючим. Маяком нам служил двухметровый дылда с бледным ежиком волос, в расшитой кружевами рубашке. Одеяние смотрелось одновременно глуповато и притягательно, то есть было остро модным и стоило недешево. Голубые глаза блондина сверкали бесовскими искорками начальной фазы алкогольной интоксикации, а пухлый, большой рот растянулся в самую чарующую улыбку.

— Жека!

Обнялись, похлопали друг друга по спинам. Затем мы с карамельным вежливо покивали головами. И тут я увидел её.

Девушка в сочной блузке и обтягивающих красных брючках внимательно рассматривала нас, широко, прямо-таки по-голливудски улыбаясь. Девушка была великолепна, удивительно красива. Ясное открытое лицо сверкало неподдельным природным очарованием, нежной, мягкой женственностью. Имя было польское — Злата. Разговор потек намытым руслом беспредметного, необязательного, праздничного трёпа. Оказалось, что я и муж (упс!) Златы работаем на одной фирме, только в разных филиалах. Дальше — больше. Пятилетняя дочь (упс!) осталась с папой в загородном доме, а Злата с Богданом приехали отдохнуть и посмотреть салют. Девушка оказалась очень открытой и эмоциональной, демонстрируя крайнюю степень самоуверенности. Она звонким голоском рассказывала о своих грузинских корнях (княжеских разумеется, куда ж теперь без этого), о подругах (завистливых суках, само собой), об учебе в престижном ВУЗе по перспективной специальности, а я, предательски проливая на брусчатку пиво, любовался её чистой, смугловатой кожей, сияющими глазами, завораживающим колыхание груди под цветастой воздушной тканью и думал: Ну, вы сами понимаете о чём я думал. В такую девушку влюбляются с разбега, мгновенно, с первого взгляда и на всю жизнь.

В сторонке Жека цедил Богдану сквозь зубы явно что-то не ласковое, а верзила беспомощно, заискивающе улыбался и всё пытался успокоить друга, обнять. Под соловьиные рулады Златы я не заметил как из прессованного, душного, вечернего сумрака сгустились и материализовались Шурик с Г. Г. Компания, оказавшаяся старыми знакомыми, весело гоготала, обильно жестикулировала и материлась. Вдруг Злата замолчала и кукольное личико её сделалось напряженным. Она прислушивалась к разговору мужчин. Уловил и я какой-то дефект в кипучем говоре. Затем понял, что резало фальшивой нотой — Г. Г. и Шурик называли Богдана Бертой, «дорогая», «милочка» и прочими пошлыми соплями. Глаза Златы расширились ещё больше. Красавица нервно облизнула губы и прошептала: «Так я и знала». И сделала мощный глоток из банки.

— Скажи, Славик, вот мы с Богданом вместе восемь месяцев и за это время он трахнул меня по-настоящему только два раза. Это нормально?

— Он что импотент?

— Какой импотент! Всё у него нормально работает. Знаешь какой у него? У него очень большой. И он меня не хочет. Нет, ты понимаешь у него стоит его дубина, а он не хочет меня трахать!

И не давая мне вставить слова, Злата надрывным полушепотом, уже захлёбываясь накатывающими слезами, продолжала, чередуя слова всё быстрее: